Полька

      Квонни сидел на полу рядом со стиральной машиной, а его ловкие руки привычными движениями сортировали грязное белье. Что-то очень странное висело в воздухе вокруг него, и хотя я никак не мог понять, что именно это было, одно было ясно точно: это было что-то совершенно новое, неизвестное мне.       — Кто стирает белье в два часа ночи? — тихонько спросил я, присаживаясь на порог ванной.       Он прекратил мурлыкать себе под нос и засмеялся, не поднимая глаз.       — Наверное, тот, у кого завтра премьера танцевального шоу и у кого так некстати закончились чистые футболки.       У меня всегда перехватывает дыхание от его искристого смеха, и, наверное, я выгляжу полнейшим идиотом, когда застываю на месте с открытым ртом и ловлю глазами каждое его движение, пока он смеется, запрокинув голову, и цепляется за что-нибудь руками, чтобы не повалиться на пол в истерике. На фоне моего короткого негромкого «ха-ха», смех Квонни — настоящий взрыв эмоций, заканчивающийся по обыкновению слезами в уголках глаз и полноценной икотой.       Сегодня же это были всего лишь дрогнувшие плечи, по воле случая превратившие шумный выдох в смешок, от которого у меня внизу живота завязался противный узел.       После того, как первая партия постиранного белья была развешена на балконе, а на веревке цветными птичками расселись прищепки, совершенно бесполезные при сушке в квартире, но почему-то страстно любимые Квонни, мы вдвоем, спасаясь от августовской ночной духоты, расположились на прохладном кухонном полу. Он вытянул ноги и по-детски положил руки на колени. По его странному поведению я успел догадаться, что сегодня нас ожидает не самый приятный из разговоров по душам.       Пальцы Квонни, как и кожа на ногах под ними, белели от напряжения, но сам он старался выглядеть беззаботнее обычного.       — Он… снова ко мне пристает.       Я вспомнил день, когда после привычной тренировки мы остались в студии наедине и он с таким же усилием в голосе впервые признался мне, что Зико давно не дает ему покоя. Мы стояли, прислонившись спинами к крашеной стене, а с его челки капал пот. К несчастью для меня, это был тот самый день, в утро которого я, наконец, решился рассказать Квонни о том, что чувствую к нему. Разумеется, после его признания об этом не могло быть и речи, и хотя он говорил спокойным тихим голосом с легкой усмешкой презрения к своему обидчику, я знал, как сильно он на самом деле расстроен. Я даже попытался уговорить Квонни пожить у меня несколько дней, пока Зико не успокоится, но тот покачал головой, виновато улыбаясь, и заверил, что, скорее всего, он просто устал и видит все только с плохой стороны. Как это относилось к лидеру и его намерениям, я не понял, но мне ничего не оставалось, кроме как просто безоговорочно верить Югу.       Собственно, результат моей веры был сейчас налицо: рядом со мной снова сидел расстроенный Юквон и повторял фразу, которую я за прошедшее время слышал миллионы раз.       Я глубоко вздохнул, раздумывая, а мой эгоизм больно кольнул между ребер: как вариант, можно рассказать обо всем менеджеру, но тогда мы, вероятнее всего, перестанем быть группой, а это сильно ударит уже по моим чувствам.       — Мне жаль, — в конечном счете, мне действительно было жаль, что я за все время не предпринял ни одной попытки защитить его от нападок лидера.       — Это ничего, — Квонни поджал губы и покачал головой. — Просто странно, что он вдруг ко мне прицепился.       — А мне это странным не кажется, — я лег, опираясь на локти, и запрокинул голову к потолку.       — Почему?       — Потому что на последней записи в студии во время твоей партии он себе слюной все штаны закапал.       — И что это должно значить? — мне показалось, что я услышал нотки раздражения в его ровном голосе.       — Он тебя хочет, во всех смыслах этого слова. Ты разве не заметил, как он разглядывает тебя? Ты заводишь его, и он не успокоится, пока не заполучит тебя, ну, или не найдет кого-то нового.       — Это он тебе сказал?       — Я, кроме как дежурно присутствовать, еще и наблюдать умею.       Квон виновато опустил голову, как будто извиняясь за своего обидчика, и я испугался, что из-за постоянных нападок лидера он успел заработать себе стокгольмский синдром и влюбиться в Зико. В попытке проверить этот факт я снова принял сидячее положение и потянулся к его руке, крепко стиснув длинные тонкие пальцы.       — Слушай, Квонни…       — Я знаю, что должен сделать.       Я нахмурился: мой импульсивный Квонни собирался сотворить огромную глупость — и нашел в себе силы спросить, какую именно.       — И что же?       — Я должен сам пойти к нему. Чем дольше я буду ждать момента, когда это случится, тем больше буду сходить с ума от страха. Почему бы не решить все прямо сейчас? — он вырвал свою руку из моей и собирался подняться на ноги, когда я ухватил его за локоть и повернул к себе.       — Может, потому что на часах почти три ночи? Сядь, Квон, и мы вместе что-нибудь придумаем.       — Я не уверен, что его можно хоть как-то остановить.       Я знал, что лучше момента сказать ему о чувствах, возможно, больше никогда не представится, поэтому решил действовать без раздумий.       Если говорить о моем характере на примере одежды, то он скорее похож на дешевый пуховик, кое-как скроенный и сшитый китаянками в пыльном подвале. После очередной стирки наполнитель такой куртки обязательно сваляется в один огромный комок, и, если решишь ее снова надеть, нужно будет приложить немало усилий, чтобы равномерно распределить синтепоновый клубок внутри по всему периметру пуховика. Это очень похоже на то, как какое-нибудь крупное событие полностью переворачивает мой внутренний мир, заставляя закрываться от всех и переживать его в одиночестве, и мне давно нужен был человек, который после очередной драмы просто возьмет меня за плечи, хорошенько встряхнет, приводя в чувства, и строго-настрого запретит копаться в себе.       Я погладил плечи Квона: мои руки легко заскользили вверх к шее, где и остановились, а большие пальцы легли на щеки парня.       — Хён, — прошептал он тихо, а я уверенно и требовательно поцеловал его. Мне вдруг захотелось услышать звон колечек в его ушах, чтобы ненадолго заглушить шторм, разбушевавшийся внутри моей головы. Отстранившись, Юквон произнес что-то одними губами, и это казалось таким неважным теперь, когда я, наконец, сделал то, чего так отчаянно желал, но о чем боялся даже просто подумать.       — Хён, — тонкие пальчики его рук легко постучали меня по спине, а по лицу расплылась широкая улыбка, ко мне тут же вернулось самообладание вдобавок к осознанию того, что только что произошло.       — Теперь, когда мы вместе, я имею полное право защищать тебя, каким бы монстром ни был У Чихо, — проговорил я, глядя ему в глаза.       — А мы вместе? — он все еще улыбался, опустив глаза, в отличие от меня, он был совсем не смущен, и когда я наклонился, чтобы снова поцеловать его, он взял инициативу в свои изящные руки.       Стало как-то слишком тихо, и мы оба вспомнили, что давно не слышали звука стиральной машины.       Ночная августовская духота валила в открытые окна, стремительно рассеиваясь по всей квартире. Квонни развешивал очередную партию белья на веревке в гостиной, а я стоял рядом, вслушиваясь в его негромкое мурлыкание, и я вдруг понял: тем новым и странным, что висело в воздухе вокруг него, когда я присел на порог ванной, был мотив польки.