Двое

Мир погибал. Бился в предсмертных конвульсиях, отзывавшихся далекими взрывами. Люди умирали, а на смену им изо всех щелей выползала нечисть. Такая, как я. Кто-то сгорал в огне, кто-то задыхался отравленным воздухом, а кого-то съедали мы. Ничто не могло спасти эту цивилизацию теперь. Ничто, кроме... любви. Нечто нематериальное, призрачное, но сильное и единственно ценное в этом мире и так немногим доступное. Я не знал, как, но она создавала особый барьер, который не позволял нам подойти слишком близко. Раньше он никак не был заметен, а теперь выдавал себя слабым свечением и бабочками, которые рвались под его защиту. И такой барьер сейчас сиял в нескольких метрах от меня. Двое сидели на краю крыши и смотрели на дымящиеся развалины города. Рыжий и Злой — так я их называл. На самом деле, Злой только казался таким за счет глубоко посаженных глаз. Они же и давали понять, что это лишь иллюзия. Было в них что-то... доброе, может, или человеческое, что-то, что особенно хорошо было заметно, когда он смотрел на Рыжего. Я уже давно наблюдал за ними из-за толстой трубы на другом краю крыши. Особенный слух позволял слышать их разговоры. — Мы скоро умрем, — тоскливо говорил Рыжий. — Зато вместе, — отвечал Злой, прижимаясь к нему ближе и стирая с щеки рукавом потрепанного черного пиджака слезу. Из разговоров же я узнал, что Рыжего зовут Юлик, а Злого — Дима. Они могли говорить долго, но еще дольше могли молчать, просто обняв друг друга, пока вокруг порхали бабочки. Я не мог не признать, что это красиво, хотя нечисти не свойственно чувство красоты. Не знаю, кто так решил, ведь будь это правдой, я давно бы уже покинул эту крышу, оставив их наедине. Но я все еще был здесь, все еще смотрел, не в силах отвести взгляд. Я знал, что кто-то уже пытался напасть на них — об этом свидетельствовала кучка пепла в нескольких метрах от них. Когда я только-только пришел, почуяв запах живой плоти, она еще дымилась. — Мне кажется, за нами кто-то все время наблюдает, — Дима озирался вокруг, порой останавливая взгляд на трубе, за которой я сидел. — Мне тоже, но мы, похоже, просто сходим с ума, — Юлик грустно смеялся и гладил его по волосам. Они начинали чувствовать меня. А еще они не знали, почему вокруг них собрались бабочки. И почему ночью вокруг них немного светлее. Мне становилось смешно от того, что меня это свечение слепило даже днем, а люди не могут полностью видеть его. Они так слепы в некоторых вещах. Иногда, когда эти двое спали, я уходил охотиться. Правда, сложно было назвать охотой поиск и поедание трупов, чаще всего, обглоданных еще до меня. У них была еда в рюкзаке, но и она уже кончалась. Дня четыре, может неделя, но это максимум и только если совсем уж сильно экономить, — услышал я недавно. Что будет дальше не знал никто, но мне не хотелось, чтобы они умирали. Наблюдение за ними стало не просто привычкой, а чем-то вроде смысла. Остальная нечисть пряталась по подвалам, дралась за гниющие мясо, а у меня, вот, было немного чего-то светлого и чистого в жизни, которую и жизнью-то нельзя назвать. Существование. Умрут они — и мне ничего не останется. Они, кстати, видели, как по земле ползает нечисть, как разрывает то, что осталось от человеческих тел, как смотрит на них своими черными провалами глаз оттуда, снизу. Они наивно полагали, что живы лишь потому, что мы боимся высоты, и даже не думали, что одна из таких тварей сидит прямо за их спинами. Я отсчитывал дни. Еды у них оставалось все меньше, а спускаться вниз было страшно. Я подумывал над тем, чтобы принести им что-нибудь, но все же решил, что вмешиваться не стоит. Будь, что будет. Я лишь незримый наблюдатель. Когтем я зачеркнул четвертый день. Они еще спали. На закате Рыжий в очередной раз пересмотрел запасы и сказал, что на три дня хватит точно. А если постараться, то можно протянуть еще немного. Дима кивнул и, обняв его, заснул. Сон был чужд таким как я, поэтому я снова лишь смотрел, давя тревогу внутри. Они проснулись. Сначала Юлик, а потом зашевелился и Дима, сгоняя с лица бабочку. Юлик сидел, сгорбившись, и пустым взглядом смотрел вдаль. Дима молчал. Тишина была пугающей и напряженной, я физически ощущал это. Она сдавливала черепную коробку так, словно вот-вот должна была проломить хрупкие кости. Никогда я не чувствовал ничего настолько мучительно ужасного. Хотелось бежать подальше отсюда, хотелось выть. И я был уверен, что им было ничуть не лучше. Что-то мрачно-особенное было в этом холодном утре, что-то, что оставило след даже на далеком рассвете, забрезжившем на горизонте сквозь тяжелые свинцовые тучи. — Я люблю тебя, Юлик, — я встрепенулся от этих слов, с такой болью было это сказано. Я ждал, что Юлик тоже скажет что-нибудь, но он лишь долго смотрел в глаза Димы, а потом обхватил широкими ладонями его лицо и поцеловал. Что ж, это было больше слов. Свет стал ярче, мне пришлось зажмуриться. — Я так устал. Скажи, какой смысл сидеть тут и ждать чего-то? — Рыжий встал и стал ходить по кругу, схватившись за голову. — Я больше не могу, Дим. Мне казалось, что что-то должно случиться, что кто-то должен спасти нас... Но ничего этого не будет. Не хочу так больше, не могу, — он упал на колени, хватаясь за плечи Злого и утыкаясь лбом в его лоб. — Прыгнем? — тот криво улыбнулся, кивая в сторону, где кончалась крыша. Мне захотелось выскочить и попросить их не делать этого, хотя они и не поняли бы. Вместо слов вырывалось лишь рычание, ясное только таким же, как я. Сияние снова стало сильнее, но я не смел закрыть глаз, понимая, что это их последние минуты. Они переплели пальцы, медленно поднимаясь. Перед глазами все расплывалось, Рыжий и Злой теперь стали лишь темными мутными силуэтами в лучах обжигающего света. Я мог лишь угадывать, как они в последний раз слились в поцелуе, подходя к краю крыши, как они шагнули с нее и как крылатое облако, окружавшее их, испуганно распалось на маленькие точки. Я чувствовал, что вместе с ними вниз рухнула и какая-то часть меня. Когда я сбежал вниз, вокруг двух мертвых тел, трепетно державшихся за руки, уже собирались подобные мне страшные серые твари, но подойти ближе не решались. От Димы и Юлика все еще исходило сияние, а вокруг все еще порхали бабочки...