Погрешность размером в жизнь

Если прицокнуть языком о нёбо – раз, два, три, – громко, звонко, можно притвориться, что это звук собственных подошв, встречающихся с мраморным полом. Это глупо, на самом деле глупо, ведь никакого пола здесь нет. Да и сердце стучит – если оно стучит, а оно, сбрендившее от страха, должно, и еще как – совершенно бесшумно. Это, в общем-то, и правильно: его здесь быть не может, но он есть. Сэм бежит изо всех сил, как гончая за своей добычей, но теперь он предусмотрительно выставляет руки вперед, и когда ладони с силой вновь ударяются о теплое стекло, его лишь слегка отбрасывает назад. Сэм душит в себе глухой рык и на секунду прижимается лбом к стеклянной поверхности, закрыв глаза. С той стороны Дин кричит, извиваясь под острыми плетями. Так же, как бьется его, Сэма, сердце, – совершенно бесшумно. Сэм ему вторит через толстенный слой стекла и тоже себя не слышит, хотя горло уже стерто до мяса. Бьет кулаками до сбитых костяшек, лезет буквально на прозрачную стену, скоблит обкусанными ногтями, все ожидая этого противного, невыносимого скрежета и одновременно боясь и желая того, что может услышать с той стороны. Это уже бесполезно, Сэм знает. Но он пытается и на этот, десятый раз. И будет пытаться вечность, пока лимит его попыток не обратится в прах. Или кто-то из них. – Дин! – Сэм долбит кулаками по прозрачной преграде, матерится, хрипит и все равно рвется к нему, туда, где его быть не может, но ему нужно. – Ди-ин! Стекло по ту сторону окропляется красными каплями, некоторые мелкие, крошечные, как пылинки, другие размером с монеты и стекают вниз тонкими ниточками. Сэм видит, как страшно, неестественно изогнута его шея в немом диком крике, который не сдержать, как склеились его волосы и даже ресницы от крови, видит все глубокие рубцы и раны, появляющиеся каждую секунду на коже под руками Аластора. Дин рвется пополам, а Сэм снова не может его собрать. – Дин! – зовет он, зная, что его не услышат, и голос все равно срывается на единственном коротком слоге. – Дин, почему ты не даешь мне тебя спасти? Сэм стекает вниз по стеклу, не отрывая от него ладоней, и, прижавшись лицом, бессильно смотрит, как Дин корчится в своем Аду и не пускает туда его. – Впусти меня, – безжизненно говорит он и закрывает глаза, не оставив отпечатков на стекле. – Пожалуйста, Дин, впусти меня. …Через пару десятилетий у Дина чернеют глаза, и один охотник превращается в палача, другой, попытавшись спасти, вернуть, – в его жертву. Сэм срывает горло, плачет, умирает под его пытками, молит остановиться и вспомнить, но Дин не может вернуться. *** Сэм почти успевает. Конечно, Дин не ждет, когда его кто-то спасет, – здесь отец, судя по всему, где-то куролесит, а он, тогдашний, даже не придуманный сознанием Сэм, грызет гранит науки за сотни миль от брата. Это кошмар Дина, один из многих, и было бы глупо, если бы он ждал спасения, и тем более от него, но Сэм тут именно за этим. – Дин! – имя брата теряется в привычной мертвой тишине. – Дин, я здесь, ты слышишь?! Дин! Сэм спотыкается и падает, джинсы на коленях рвутся вместе с кожей, но он сразу вновь вскакивает и бежит, не переставая звать Дина, а тот ни на секунду не поднимает на него взгляд. В миг, когда Сэм больно ударяется лбом о стекло, последний выживший вампир из стаи вгрызается клыками Дину в ключицу, прежде чем тот успевает расквитаться и с ним. – Нет, – тихо стонет Сэм, в очередной раз потерпев поражение. Он яростно бьет кулаком по этой реальности, больше всего желая, чтобы она разлетелась на куски под его пальцами, но он опять совершенно бессилен. Дин, пошатываясь, медленно поднимается с земли, бледный чуть ли не до прозрачности, и смотрит сквозь него ничего не выражающим взглядом. Заледенев, Сэм наблюдает, как Дин какими-то механическими, выверенными движениями достает из-за пояса пистолет, как сжимаются и разжимаются его пальцы на рукоятке. – Не надо, – еле слышным шелестом повторяет он, несмотря на то, что знает: этого не изменить, это уже случилось. И все равно он не может. Он. Не. Может. – Дин, не надо. Дин нежно, почти интимно, гладит указательным пальцем по спусковому крючку. Сэм отворачивается от стекла и, сжавшись в позе эмбриона, роняет голову на колени. Он знает, что выстрела все равно не услышит, и не хочет смотреть, как стекло вновь окрасится вишневыми узорами. …Родная кровь ничем не хуже другой, более того, она намного, намного слаще. Чертова амброзия, ей никак не насытиться. Когда Дин с наслаждением и пискнувшим где-то на периферии мимолетным чувством нескончаемого, неутолимого горя вскрывает клыками Сэму сонную артерию, тот даже не сопротивляется. *** Серое, а местами будто проявленное через дентальный рентгеновский аппарат Чистилище без единого шороха и звука напоминает собой сюрреалистическое немое кино. Засохшие листья под ногами должны издавать оглушительный, даже какой-то угрожающий шорох, но что здесь действительно опасно для Сэма – это невыносимая, разрывающая барабанные перепонки тишина. – Дин! Сэм ползет, орет, вопит раненым вепрем и тянет вперед руки, но даже не успевает достать до стекла, когда склизкие перепончатые лапы утягивают Дина в илистое болото, забирают у него, и стекло с той стороны заливает мутной грязной водой. …Через год Сэм умирает от пули, прошившей его шею, во время разбойного нападения на небольшой супермаркет, и так и не успевает купить чертовы брокколи, на которых продолжал существовать его шаткий, хрупкий мирок, в который Дин не вернулся. *** Сэм выбирает один из совсем недавних снов, надеясь, что ключ может быть где-то здесь. Это то же, что и искать иголку в стоге сена, бисеринку в тоннах крупы, потому что у него осталось так мало попыток, – а у Дина еще сотни кошмаров, – и с каждой глупо растраченной гильотина опускается все ниже и ниже и скоро разрубит нить, протянутую между ним и Дином. На этот раз он не пытается ничего разбить. Он садится у стекла, поджав под себя ноги, и прижимается к нему щекой. Ему не нужно слышать, чтобы знать, что сейчас говорит Дину Амара, ему не нужно смотреть, чтобы знать, что Дин не может ей сопротивляться. И он уйдет. – Я буду бороться за тебя, ты понял? – клянется и одновременно спрашивает он. – Ты понял меня, Дин? Каждую. Гребаную. Секунду. Я буду сражаться, что бы она тебе ни пообещала, что бы ты сам ни думал. Ты слышишь, Дин? Я здесь. Он прижимает ладонь к стеклу, словно надеется, что оно нагреется, словно Дин сумеет почувствовать это – и увидеть его. Что эта, их, связь, может, и не расплавит стекло и не ссыплет его обратно в песок, но заставит Дина повернуться к нему. Вернуться к нему. – Ты сильнее ее, ты же знаешь, – почти буднично говорит Сэм стеклу, но его голос чуть дрожит. – Мы сильнее, в конце концов. В этом весь наш крутой козырь, Дин, понимаешь? У нее тоже есть брат, долбаная вершина мироздания, суть всего, но она все равно одна. И у тебя есть, помнишь? Я, может, никакое не Начало и не умею делать красивых бабочек из гусениц, как Он… Но умею кое-что, чего Он не умеет. Сэм видит краем зрения, как Амара любовно прижимает ладонь к груди Дина, почти магнитом тянет его к себе, и он пытается не обращать внимания, как от этого, в общем-то, простого жеста в его сердце вонзаются короткие шипы. Дин, словно зачарованный, делает маленький шаг ей навстречу, а между ними в этот миг вырастает пропасть, в которую Сэм рухнет следом. – Она Ему не нужна так, как ты мне нужен, – шепчет Сэм. – Мы вместе. Усек? Дин, впусти меня. Стекло по-прежнему твердое и не окроплено красными каплями с той стороны. А его прозрачных, стекающих вниз, и вовсе не видно. …Мир рушится, погребая под своими обломками и Сэма, а Дин только и может, что смотреть на это глазами Амары. *** Он мог бы понять это раньше. Конечно, он мог бы, потому что это ведь Дин, а сам он должен был быть намного умнее. Теперь Сэм практически не колеблется, и он почти не дрожит, хотя точно знает, что если не сейчас, то уже никогда. Он больше не имеет права на ошибку. Это ведь Дин. Смотреть со стороны на самом деле оказывается даже страшнее, чем быть на том самом месте. Возможно, потому, что теперь Сэм знает исход. Каждый из них. И он почти уверен, что знает то, о чем сейчас думает Дин, занося косу над его головой, и эхом повторяет вслед за ним вслух: – Прости меня, – выдыхает он и, не закрывая глаз, жмет на спусковой крючок. Выстрел – оглушительный, как грохот грома. Пуля входит Дину прямо в правое плечо, и, вскрикнув (боже, Сэм слышит его, он слышит), он роняет косу. В эту же секунду тот Сэм, что стоял на коленях перед ним, исчезает, а литовка рассыпается черным пеплом. Сэм несколькими огромными шагами достигает Дина и хватает его за плечо, стискивает судорожно пальцами, заглядывает в глаза. – Ты у меня такой идиот, – сообщает он срывающимся голосом. – Ну почему ты такой идиот. Просыпайся, Дин. …Сэм остается, а Дин открывает глаза. *** – Дин. Дин, проснись. Дин распахивает глаза резко, словно вынырнув из глубины, но на большее сил у него не хватает, и он сразу начинает задыхаться. – Тише… Эй, тише, старик. Давай, вот так… – Дин чувствует руки, приподнимающие его голову, и холодное стекло, прижимающееся к губам, и, скорее, инстинктивно делает большой глоток. Он пьет и пьет, чуть ли не захлебываясь благословенной влагой, стекающей по подбородку, а потом кто-то забирает у него стакан, и он не может сдержать возмущенного стона. – Позже, окей? Несколько раз моргнув, Дин с трудом фокусирует зрение на Сэме – потому что это больше не может быть никто другой. Сэм бледный, серый даже, с огромными синяками под глазами, губы – почти белые, но улыбается ему так, словно внезапно наступило Рождество. А в глазах набухли, покраснели капилляры, будто он не спал три дня подряд. Или еще что-то. – Сэм? – выходит хрипло и слабо, но, по крайней мере, говорить он может. – Он самый. Подтянувшись, Дин удобнее усаживается на кровати, а Сэм помогает подложить ему под спину подушки и после этого садится рядом, прикорнув рядом на краю мотельной кровати. – Где мы? – Дин морщится от того, насколько старым и чужим звучит его голос, но Сэма, кажется, это вообще не смущает. Более того, у Дина такое ощущение, судя по лицу Сэма, что тому этот хрип приятнее песни сирен. – Там же, – Дин чувствует, как Сэм передергивает плечами. – А как я… Сэм фыркает. – Пришлось слегка разрядить батарейки Каса. Боюсь, постояльцы не одобрили бы, когда я бессознательного затаскивал бы тебя сюда на руках. – Вряд ли я тебе позволил бы таскать меня на руках, – Дин, может, и хочет, чтобы это прозвучало самодовольно, но ни черта подобного, а Сэм вдруг словно каменеет. – Не думаю, что у тебя был большой выбор, – глухо отвечает он. Дин поворачивает голову и смотрит прямо на него. Сэм взглядом прожигает стену напротив. – Это жрицы, да? Я думал, мы успели их грохнуть до плачевных последствий. Дину не требуется подтверждение, но он все равно спрашивает. Он уверен, кто, но он понятия не имеет, почему Сэм выглядит так, словно только что выкапывал его живого из могилы и теперь смотрит на него, будто Дин должен вот-вот испариться прямо из-под его носа. – Я тоже так думал, – голос Сэма до странного очень тихий. – Ровно до тех пор, пока ты не вырубился прямо на ходу, и я никак не мог тебя разбудить. Ты не помнишь, да? Дин отрицательно мотает головой. – Ни черта. И сам ненавидит себя за это, когда Сэм прикрывает глаза и выдыхает через нос. – Духи Ониров, – спустя паузу, наконец, поясняет Сэм. – Касу пришлось с ними разбираться, пока я… мне надо было тебя вытащить, мне нельзя было тебя оставлять. Сварганил ритуал и… Знаешь же, три сына Гипноса – Морфей, Фобетор и Фантас… Вот двух последних они и… Дин не позволяет ему договорить. – Тебя – нет? Сэм молча мотает головой. Дин если и собирается что-то сказать, то быстро передумывает. Сэм кидает на него короткий взгляд и, опустив голову, усмехается сам себе. – Да знаю я, о чем ты думаешь. Только лучше бы они и меня… чем то, что мне… – Сэм шумно вздыхает и смотрит куда угодно, но только не на него. Дин левым боком чувствует, как задеревенели, застыли его мышцы. Он хочет понять, а Сэм, кажется, этого боится. – Я думал об этом. А потом, пошарившись по полтиннику твоих кошмаров, понял, что тут и гадать особо не надо. Им проще было одним тобой кормиться, потому что ты гребаная фабрика по исполнению кошмаров. У тебя их, оказывается, за эти года столько набралось. Мне проще сосчитать звезды на небе. – Эй, – Дин несильно пихает его локтем в бок, но Сэм никак на это не реагирует, и отстраненное, холодное выражение с его лица никуда не исчезает. Да и не над чем тут шутить, на самом деле. – Им и создавать ничего не пришлось, просто влезть в образ и ждать, пока ты их накормишь и восстановишь им весь жизненный запас энергии, – теперь Сэм рассматривает свои пальцы, сжатые в кулак до побелевших костяшек. – Фобетору, или как там его еще, Икелу, идеально подошли адские псы и все оставшиеся твари, которых ты замариновал в своем подсознании. Просто рай для фантазии. А Фантас… – Сэм дергает губами в тусклой усмешке. – Из него вышла совершенная коса, да и стекло тоже прочное, на совесть. Не пускал меня к тебе, сука, я все руки обдолбил, – он бросает короткий взгляд на свои покрасневшие, взбухшие костяшки. – Впрочем, мог бы и не стараться, я все равно не в те сны метил. Дин вздрагивает. То, что до этого чувствовалось и виднелось словно из-за тумана, одним взмахом приобретает цвет и ощущение реальности. Черт подери. – Сэм, я не… Сэм вдруг резко поворачивается к нему и глядит на него большими лихорадочно блестящими глазами. – Вот почему ты так, Дин, какого черта. – Теперь Дин явно видит, как запали у него глаза, в какие клоки превратились волосы, и как нижняя губа у него трясется, он тоже видит. – Я на этот ритуал чуть ли не молился. Кас мне говорил: «Тебе надо спасти Дина, успеть спасти Дина, удержи Дина». Я это и делал, – Сэм издает сухой смешок, больше похожий на кашель. – Старался спасти тебя… А оказалось, что себя надо было. Я твои гребаные сны до конца досмотреть не мог, так понял бы раньше. Хотя мог бы ведь догадаться. Вот какого хрена ты… такой. Сэм опускает взгляд, не договаривает – голос срывается. – Ты в курсе, что ты почти умер? Практически два чертовых дня в отключке, и все соки из тебя как насосом. Еще бы чуть-чуть – и совсем все, – одними губами выдыхает он. – Я не мог тебя вытащить, потому что пытался спасти тебя. А ты… ты придурок, – спрятав лицо за волосами, Сэм начинает хрипло, надсадно смеяться, и горечи в этом смехе столько, что от нее густеет воздух. Дин ощущает плечом, как вздрагивает его тело, но заставляет себя сидеть неподвижно. Уверен, что, если тронет – шибанет током так, что отлетит к противоположной стене. Или же наоборот – больше не выпутается. – Ты такой идиот, – говорит Сэм, отсмеявшись, и Дин думает, что где-то уже это слышал. Буквально несколько минут назад. – У тебя вообще есть хоть один кошмар… о тебе? – интересуется Сэм, наконец посмотрев на него, и его глаза на бледном, как бумага, по-прежнему дико, неукротимо блестят. Дин неловко дергает плечом, отводит взгляд, и ему нестерпимо хочется отодвинуться или встать, но у него нет на это никаких сил. Да и еще Сэм… – Завалялась парочка-троечка где-то, – уклончиво отвечает он. Он понимает в глубине души, что он должен захотеть стереть Вселенную или себя на крайний случай. Сэм видел чуть ли не половину его хреновых кошмаров, он понял и узнал, но, если подумать, это для него не так уж и важно. Совсем необязательно влезать ему в голову, чтобы догадаться. А Сэм злится, конечно, он злится. Но вместо того, чтобы врезать и все же выпустить пар, почему-то жмется так, словно завтра уже и не наступит. Понимает, даже если и скрывает. – Знаешь, Сэмми, – говорит Дин через некоторое время, нарушая уютное, изредка потрескивающее невысказанными ругательствами Сэма, молчание. – Ты мог бы попробовать и Поцелуй Истинной Любви. У тебя могло бы, думаю, сработать, да и я не страшен собой. Правда, скорее всего, я потом тебе врезал бы, но это все было бы лучше, чем то, как ты выглядишь сейчас. Сэм поворачивает к нему голову и смотрит странным взглядом, – будто сейчас или рассмеется до истерики, или разревется от гнева – и еще чего-то – к чертовой матери. Или вмажет кулаком, например. Отрезвляет похлеще всяких поцелуев, и правда. – Ты не настолько хорош, – вот и все, что он говорит. Он, уставший, как собака, через пять минут засыпает, прижавшись к его боку и уронив голову ему на плечо. Вздохнув, Дин поудобнее устраивается на кровати, и Сэм в полудреме тянется следом, укладывается на нем, как на подушке. Есть хочется дико, но ничего, потерпит. Дин обхватывает Сэма одной рукой за плечи и прикрывает глаза. Его очередь охранять сон. И хотя бы на сегодня никаких кошмаров.