Без слов, одними узлами

– Я потерял его! Внезапный полный скрытого ужаса вскрик Дина, несомненно, заставил бы Джона вжать в пол тормоз, если бы он совершенно точно не знал, что Сэм в данный момент мирно сопит на заднем сиденье в обнимку со своей энциклопедией. – Пап, – лицо старшего сына исказилось в странном выражении мольбы и непробиваемой уверенности, и Джон заранее записал на счет Дина пару очков, однако Импалу он не остановил. – Пожалуйста, давай вернемся. Я его потерял. – Что ты потерял, Дин? – Раздражение все-таки искрой скользнуло в голосе. Дин на мгновение опустил взгляд, но тут же вскинулся, упрямо вздернув подбородок. – Кулон, – почти шепотом сказал он. – Я оставил в мотеле кулон. Я снял его, когда ты… – Джон помрачнел и сильнее сжал руки на рулевом колесе. – Когда ты меня перевязывал. Возможно, он упал, и я… забыл надеть его. В голосе Дина звучала неприкрытая мольба, и Джон ясно осознавал, что, если сейчас он ответит сыну отказом, Дин не простит его. Конечно, ни единым жестом, ни единым словом этого не покажет и по-прежнему будет его слушаться и выполнять его приказы, но доверие однозначно пошатнется. Это было совершенно ублюдочно, Джон знал: думать о том, каким боком выйдет эта ситуация для него самого, а не о том, что Дину, в конце концов, это важно. Он подавил вздох. Дин неотрывно смотрел на него, ожидая ответа, кожу покалывало от этого взгляда, но Джон больше не взглянул на него. На ближайшем повороте он вывернул руль и, прибавив скорости, рванул обратно к мотелю на окраине Кингстона, который они только что покинули. – Мы уже сдали номер, тебя туда не пустят, – сухо сказал Джон. – А платить… – У меня получится, – поспешно вставил Дин. – Я… попрошу, они пустят. Я попробую. Джон покачал головой, но ничего не ответил. Слишком явным было облегчение на лице Дина, и благодарность в его глазах… что греха таить, он так давно ее не видел. Словно Джон по меньшей мере пообещал ему луну с неба, где Дин мог бы спрятать Сэма от всех монстров и кормить его звездным мороженым. Он не понимал, почему для Дина так важна эта блеклая безделушка, почему он не снимал ее ни днем, ни ночью, кроме… тех случаев, когда этого требовали обстоятельства, о которых Джон хотел бы никогда не вспоминать. Возможно, Джон упустил непозволительно много из жизни своих сыновей, упустил то, что не имел права, только вернуть это уже было невозможно. А Дин… Дин готов был цепляться даже за клочок бумаги с нацарапанным на ней синей пастой кривым облаком, больше похожим на ежа, который подарил ему Сэм, когда ему было пять. – Давай быстро, – бросил Джон, когда они остановились на примотельной стоянке. Дин мельком взглянул на него, кивнул и открыл дверь. У Джона вдруг запершило в горле. Нормальный ребенок в его возрасте, вероятнее всего, должен был завалить отца кучей вопросов, сводящихся к одному: «почему ты не идешь со мной?». Черт возьми, никакой нормальный отец не отправил бы ребенка разбираться с этим в одиночку. А Дин не колебался ни секунды, и вместо обиды в глазах, которая там могла бы быть, Джон увидел только признательность. Дин был благодарен ему за то, что он, Джон, скинул на него всю ответственность. На их языке это означало «я верю в тебя, ты справишься сам». Хотя это делало Джона первым номинантом на премию «Самый отвратительный отец десятилетия». – Дин, – негромко позвал он, прежде чем тот закрыл бы дверь. И сказал совсем не то, что собирался: – Раз уж мы вернулись, я отъеду на ближайшую заправку. Вернусь через десять минут, и чтобы ты ждал меня на этом самом месте, понял? – Понял, сэр, – коротко бросил Дин и, осторожно прикрыв дверь, чтобы не разбудить Сэма, побежал к мотелю. Джон потер переносицу и прикрыл глаза, когда внезапная боль ударила по вискам. Кажется, стоило еще заехать в аптеку. *** Почти все женщины, встречавшиеся Дину, по непонятной причине были готовы его чуть ли не усыновить. Впрочем, и Сэма тоже. И иногда Дин этим пользовался в корыстных целях. Вряд ли ему хотелось сделать это своим главным козырем, в конце концов, он давно вышел из того возраста, когда он принимал сюсюкание с ним как данное (если он вообще был в таком возрасте), но иногда это и правда здорово помогало. Например, всякие бонусы в виде второго стакана шоколадного молока Сэму… Поэтому, к его облегчению, девушка с ресепшна дала ему ключ без особых возражений. – Спасибо вам большое, мэм, – выпалил Дин, прежде чем рвануть к их последнему месту пребывания. Сердце стучало как бешеное, и ему даже не хотелось думать, что он может не найти там кулона. Отец не понимал… хотя, может, и пытался. Зато, наверное, понимал Сэм, который так же трепетно таскал связанный Дином браслет из красных и синих шнурков и дико истерил, когда тот порвался. Но с кулоном… было иначе. Да и вообще, с Сэмом было иначе. – Ну давай, будь здесь, – лихорадочно шептал он, поворачивая ключ в замочной скважине. – Пожалуйста, будь здесь. Он надеялся, что после их отбытия сюда еще не приходила уборщица, которая с одинаковой вероятностью как могла, найдя, отдать кулон на ресепшн, так и прикарманить себе. А поскольку ему ничего не сказали… Дин, залетев в номер, с размаху бухнулся на колени возле кровати, и, кажется, на секунду сердце остановило ход. Он действительно лежал там, забившись в самый угол, между тумбочкой и задней ножкой. Разлегшись на полу, Дин потянулся к черной нитке, наплевав на то, что собирает всю пыль. Залезть под кровать было невозможно, подъем был слишком небольшим, но этого хватило, чтобы он сумел протолкнуть туда всю руку до самого плеча. Когда пальцы, наконец, схватились за шнурок, Дин потянулся обратно и встал на колени. Черный шнурок был серым от приставшей к нему пыли, но это было совершенно неважно. С тихим выдохом Дин на секунду прикрыл глаза и, чуть дрожащими руками обтряхнув шнурок, надел кулон себе на шею. Наспех завязанный им узел после больницы неприятно колол кожу с тыльной стороны шеи. Но тогда, наконец, то непонятное чувство неправильности исчезло. Он не мог понять, как он забыл. Не мог понять, как он посмел забыть. Это была часть Сэмми, и он… Дин тряхнул головой и выбежал из номера, закрыв за собой дверь. Кулон при каждом шаге легко постукивал о грудь – словно биение второго сердца. Когда он, поблагодарив девушку, вышел на стоянку, отца еще не было. Тот вернулся буквально через три минуты, и Дину отчего-то показалось, что шины, когда Импала затормозила, взвизгнули с легкой истерикой. А потом он увидел через боковое стекло странное выражение на лице отца – гремучая смесь раздражения, горечи, веселья и чего-то такого… вроде гордости и отцовской привязанности, хотя не то чтобы Дин сильно умел это распознавать. В следующее мгновение задняя дверь распахнулась, и из салона выскочил Сэм, растрепанный и шабутной, и с огромными глазами кинулся к нему. Дин еле успел развести руки в стороны, прежде чем Сэм влетел в него и крепко обхватил поперек живота, выбив из него весь воздух. – Сэм, – прохрипел он. – Сэмми, ты чего? Сэм молчал, стиснув в кулаках рубашку на его спине, и шумно сопел ему в грудь. – Эй, – мягко позвал его Дин и осторожно отстранил от себя. Сэм не поднимал головы, продолжая цепляться за его рукав, и, понимая, что ничего он сейчас не добьется, Дин повел его обратно к машине. – Пойдем-ка. Сэм юркнул обратно в салон, но стоило Дину сделать шаг назад, чтобы закрыть дверь, он вскинул голову и посмотрел на него. И, как обычно, у Дина дыхание застряло поперек горла от этого взгляда. Он вздохнул и, покосившись на отца, забрался следом на заднее сидение. Сэм прижался к его боку и как ни в чем не бывало молча уткнулся в свою энциклопедию, купленную ему отцом на день рождения. – Я же говорил тебе, Сэм, что Дин никуда не делся, – в голосе отца, как и на лице тогда, смешались негодование и ласковая насмешка, у Дина от этого почему-то по коже пробежали мурашки. – Эй, ты чего, Сэм, – Дин легонько толкнул его в бок, но Сэм и носа не поднял от своей книги. Дин почувствовал, как Сэм притиснулся еще ближе. – Ты подумал, что папа уехал без меня? Сэм ничего не ответил, на секунду выглянув из-под длинной челки, на его лице застыло упрямое выражение. Дин покачал головой и встретился взглядом с отцом в зеркале заднего вида. Он понимал, и в то же время… вряд ли отцу было приятно. Но не прошло еще и двух недель с тех пор, как Дин окончательно оклемался после последней охоты, на которой его знатно потрепал призрак. Отец тогда рвал и метал, Дин даже близко не входил в план той охоты, но дряхлая старушенция, учуяв, что запахло горелым, решила отвлекать Джона от собственного сожжения не через Джона. Они так и не смогли потом этого объяснить, потому что отец самолично проверял все солевые дорожки, но результат оказался одним: Дин запер вопящего и пинающего дверь Сэма в ванной, пока сам отстреливался от свихнувшейся дамочки. И не шибко хорошо у него это вышло, потому что старушка собрала его телом все поверхности и углы. Отец, конечно, успел, но Дин провалялся в больнице неделю, а Сэм… Сэм так с отцом почти и не разговаривал и постоянно лепился к Дину, как лизун, хотя Дин совершенно не видел в происходящем вины последнего. Сэм всегда смотрел по-другому. Поэтому Дин понимал, почему Сэм отреагировал так, и все-таки… Он вздохнул и закрыл глаза, окутанный теплом: Сэма рядом и кулона на груди, – и он совершенно не знал о том, какие мысли сейчас бродят в голове его отца. Он хотел бы, наверное, знать, но только не сейчас. Слишком уж напряженным он выглядел. Узел шнурка на шее кололся. Надо будет перевязать. – Остановку сделаем только через часа четыре, так что если вам нужно в туалет, говорите сейчас, – совершенно сухо произнес Джон, не поворачиваясь. Сэм не оторвал взгляда от книги, поэтому Дин ответил за обоих. – Все нормально, отец. Поехали. Джон чуть слышно хмыкнул и завел мотор. У него до сих пор в ушах стоял вопль Сэма: «Папа, где Дин?!», который, проснувшись, не обнаружил в машине Дина – они как раз совсем немного не доехали до автозаправки. Похожа была реакция Дина пятнадцатью минутами ранее, когда он понял, что на нем нет его амулета. Сэм, кажется, на полном серьезе собирался на ходу выскочить из машины искать Дина, и Джону, с трудом не повышая голос, удалось объяснить ему, куда делся Дин и почему они едут без него. Со скрипом, но Сэм поверил, хотя все время, пока Джон заправлял машину, сверлил его взглядом через стекло, да и потом, когда они ехали обратно, Джон прямо-таки чувствовал исходящие от него волны напряжения и немного – страха. Сэм нервно теребил пальцами свою новую книгу и только когда заметил Дина, вдруг словно стек лужей по сидению, а в следующую секунду, Джон, по правде говоря, даже заметить не успел, его в машине уже не было. Мальчишки… его мальчишки… Джон улыбнулся сам себе, и вряд ли прохожие, идущие перед ним по пешеходному переходу, могли заметить острую горечь, на секунду искривившую его губы. *** Это никогда не закончится, думал Сэм. Это никогда не закончится. Он сидел в больничном коридоре бог знает какой раз за последние пять лет, и каждый раз было страшнее, чем в предыдущий. Отец ушел за кофе и не возвращался уже пятнадцать минут. Сэм прекрасно знал, что кофе был лишь предлогом, отцу нужно было восстановить душевное равновесие, но это все равно не давало причин Сэму злиться на него меньше. Потому что Дин снова пострадал. Дин снова, черт возьми, на грани жизни и смерти, а он здесь, за стеной, совершенно беспомощный, и ему оставалось только молиться о том, чтобы Дин выкарабкался и в этот раз. Только вот Сэм не умел молиться. Он хотел верить, он верил, но молиться не умел. Отец забрал вещи Дина, и теперь Сэм трясущимися руками сжимал в ладони любимый кулон Дина, который много лет назад он сам ему подарил. Черный шнурок был твердым от запекшейся крови, и только его собственный цвет скрывал бурые пятна по всей его длине. Сам желтый божок сейчас тоже был запачкан красным. Там было столько крови… там было так много крови… Сэм сглотнул и, откинув голову на стену, закрыл глаза. Под закрытыми веками он видел Дина. Дина и всюду красное. Видел когти, разрывающие его одежду и плоть, видел искривленное мукой лицо и обескровленные губы и будто со стороны себя – как судорожно прижимал к ранам рубашку, как что-то лепетал, про скорую, про «подождать», про «только держись, боже, держись», про «какая же ты сволочь», а Дин смотрел в ответ… и улыбался. Черт бы его задрал, улыбался. Почти умирал и улыбался. Конечно, еще бы. Закрыл его собой, перерезав путь монстриле, сделал из себя живой щит. Сэм втянул в себя воздух через нос и с силой зажмурился, до боли сжимая в руке кулон. Дин терпеть не мог его снимать… Сэм открыл глаза и посмотрел на кулон в своей ладони. Жуткая неправильность, дикость происходящего больше всего ощущалась не из-за больничного запаха, какой-то обманчиво опасной тишины и медсестер в белых халатах. А именно из-за этого – бурых пятен на желтом и разрезанного черного шнурка. Там, в операционных, ведь не до церемоний, а Дин всегда потом ругался и бурчал. Сэм не помнил точно, когда это случилось, еще в детстве, но после очередного провала на охоте, пока Дин был еще в реанимации, Сэм купил моток черного шнурка и самостоятельно сменил разрезанный на новый. Дин все понял, когда увидел, но ничего не сказал. Взъерошил ему волосы на голове, улыбнулся и надел амулет обратно – с какой-то большей трепетностью, как тогда показалось Сэму. С тех пор Сэм всегда таскал моток с собой, хотя и больше всего хотелось выбросить его, чтобы он не пригодился, и менял испорченные шнурки на новые. Иногда приходилось оттирать кулон, вот как теперь, и после он отдавал его Дину – залатанный его руками и словно заново рожденный. Как и сам Дин. Это было константой. Когда он держал в своих руках кулон, от него ускользал Дин, и не в его силах было удержать и его. Он отдавал кулон – Дин возвращался. Словно своеобразный билет от Дина к нему, и насколько Сэм это ненавидел, настолько за это и цеплялся. Сэм потянулся рукой к своему рюкзаку, в боковом кармане которого лежал изрядно исхудавший моток шнурка, и вытащил его наружу вместе с ножницами. Осталось еще на раза три… потом придется покупать новый. Отрезав кусок достаточной длины, Сэм вытянул из кольца старый шнурок и, поколебавшись, выкинул его в стоящую рядом урну. Кровью Дина были помечены, наверное, сорок восемь штатов, – исключая Аляску и Флориду, и то только потому, что его там еще не было, – и федеральный округ Колумбия. А некоторые и не по одному разу. Новый шнурок, хоть и слегка потрепанный, смотрелся неправильно на фоне побуревшего Аписа, и Сэм принялся остервенело тереть божка рукавом, словно вместе с кровью Дина он мог стереть собственные страх и ужас, клокочущие в нем подобно лаве и грозящие вот-вот рвануть наружу в яростных криках на отца и отшвырнутой в стену чашке кофе. Пальцы не сгибались, и завязать маленький узелок ему удалось с большим трудом. Кулон смотрелся как новый и был готов вернуться к хозяину. Иногда, вот в такие моменты, Сэму до безумного глупо хотелось превратиться в этот чертов кулон и закрыть собой грудь Дина от всех гребаных когтей и пуль и ни на секунду не выпускать его из вида. Он не мог к этому привыкнуть. Несмотря на то, что пальцы с каждым разом все быстрее и проворней отрезали шнурок, оттирали металл и завязывали крошечный узел, и амулет каждый раз блестел по-прежнему. Ржавел он сам, и врачи, разрезая черный шнурок на шее Дина на две части, не имели никакого понятия, что так же быстро и безнадежно в этот момент рвутся нитки, которыми Сэм шил сам себя. Когда Джон вернулся, Сэм все так же продолжал смотреть на кулон в своей ладони. – Я говорил с врачом, – глухо сказал Джон, – операция только что закончилась, его переводят в интенсивную терапию. – Сэм стиснул зубы, отчего они скрипнули. – Все обойдется, Сэм. Он выкарабкается. Это было не то же самое, что и «он будет жить, совершенно точно», но он промолчал. Он мог только надеяться, что узел, который он стянул, окажется достаточно крепким. *** Он был определенно пьян, но пьяным он себя не чувствовал. Иногда Дин ненавидел, что он умел пить и совсем не умел напиваться. Потому что последнее ему сейчас бы очень пригодилось. Импала стояла припаркованная к обочине, а он уже неизвестно сколько торчал посреди трассы возле указателя, отделяющего Калифорнию от Орегона, и не мог сдвинуться с места. Последнее время он вообще почти ничего не мог. Да, он охотился как прежде, шпиговал тварей пулями и солью, шинковал серебром и кидался направо и налево «да, сэр», «конечно, сэр», «я все сделаю, сэр», и никогда до этого он не ощущал себя чертовой машиной так сильно. Он не мог пить – его выворачивало, он не мог не пить – у него не было топлива, он не мог стоять на месте – на него давили стены, он не мог идти – ему было некуда. Сэм оставил его подыхать. А ведь это был уже второй год, за это время могла бы завершиться эволюция, но он застрял где-то в прошлом. Дин рассмеялся пьяным лающим смехом, от которого грудь заходила ходуном, и вместе с ней подпрыгивал и амулет. Дин зло схватил его в кулак, не позволяя ни единого движения ни ему, ни себе, замер, подняв голову и уставившись в вечернее небо. Когда-то он и этого не смог, – когда понял, что от Сэма не дождется ни звонка, ни даже открытки, и что, возможно, ему все равно, – а так хотелось, наконец, рвануть и вырвать из себя то, что осталось после ухода Сэма. Запаковать кулон в хрустящую обертку и отправить Сэму по почте, чтобы тогда уж забрал с собой действительно все. А Дину осталось бы самое необходимое – руки, ноги и сердце, которое, спасибо природе, в любой момент могло заткнуться. Он пытался, правда, пытался, даже если и знал, что выглядел бы при этом пафосной дешевкой, потому что, конечно, Сэм прочитал бы в этом только одно: забирай свое, мне ничего от тебя не надо. Но как Дин смог бы объяснить… да и вряд ли захотел бы объяснять это словами. Сэм всегда приходил и возвращал ему этот кулон, после того, как его драли на куски. В пьяных бреднях ему на самом деле хотелось верить, что, если отправить, Сэм приедет и вернет ему его на шею – и сам вернется. Это было неправильно. Он был раздолбан на ошметки, валяющиеся по половине Штатов, словно хлебные крошки, а кулон все еще висел на нем – почерневший местами от пятен крови и с жестким загрубевшим шнурком. Шить было некому, завязывать тоже. И тепло, что грело с одного бока, сменилось льдами и острыми когтями. Но те крохи от прижатого к его груди божка он все еще чувствовал, хотя и меньше с каждым днем. Возможно, только это его и держало на самой границе между. Он так и не смог, да и не захотел, развязать тот узел. *** На этот раз кулон, словно в жестокую насмешку, был почти чистым. Пара капель крови на металле и ни одной на шнурке, шнурок по-прежнему целый и затянут крепко. Все равно Сэм потерял моток, тогда, в Стэнфорде, заменять было нечем. Было бы намного проще – разрезать, так же, как это делали врачи, а потом прицепить новый шнурок, в конце концов, не так уж и дорого стоил этот моток. Но тогда кулон пришлось бы возвращать Дину, а он не мог. Потому что Сэм помнил то правило: отдать кулон, когда Дин вернется. Дин вернется. Конечно, Дин вернется, и Сэм всучит ему этот чертов кулон, он впечатает его Дину в кожу блядским паяльником, чтобы тот больше никогда не оказался у Сэма в руках, и тогда это будет означать, что Дин всегда будет… жив. И себя припаяет заодно. Шнурок оказался слегка коротким для него, он с трудом сумел просунуть голову, но ни на секунду он не допустил мысли о том, чтобы разорвать нитку. И когда кулон впервые в жизни оказался не просто в его ладони, а на его груди, Сэм содрогнулся, – как земля содрогается от девятибалльных толчков. От неправильности, от дикости, от боли, рвущей его на лоскуты, как пасть крокодила. – Ты говорил мне как-то в пьяном угаре, что он всегда теплый, – пробормотал Сэм, прикоснувшись пальцем к голове Аписа и тут же отдернув руку, – словно обжегшись. – Врал, да? Он ледяной и нихера не теплый. Зачем врать-то было, ну скажи. Зачем? Дин, какого черта ты мне врал, что он, сука, теплый? Зачем, я тебя спрашиваю? Он смеялся, как ненормальный, грудь тряслась от дикой смеси надрывного плача и безумного смеха, а Дин смотрел на него широко раскрытыми глазами. Он все еще смотрел. Сэм не нашел в себе сил закрыть ему глаза, зная, что он никогда больше их не собирался открыть. – Вот ты скотина, – простонал Сэм, захлебываясь соплями, слезами и собственным адом. – Теплый, конечно, аж горит, – последнее слово ударило по нему не разобранным патронташем, и Сэм сорвался почти на ультразвуковой хрип. – Ответ за эту гребаную ложь кто держать будет, Дин? Амулет от дрожи его тела подпрыгивал в яремную впадину и срывался вниз, тук-тук, как метроном, отсчитывающий последние секунды его самообладания, и нихрена не как второе сердце. У него и первого-то не осталось, Дин забрал с собой, такое же разодранное, как его грудь когтями адских псов. Я потерял его! Сэм вздрогнул, вскинув взгляд воспаленных опухших глаз в пустоту комнаты, но внезапный испуганный голос Дина откуда-то из глубин памяти больше не повторился. Он обязательно отдаст его Дину. Он вернет. Сначала Дина – к себе, а потом кулон – ему. И будет вязать узлы. *** Сэм смотрел, как кулон словно в замедленной съемке летит в мусорное ведро, и он совершенно точно был уверен, что узел на черном шнурке не связывал и его, чтобы тянуть за собой следом, но чувствовалось это именно так. А потом, в последнюю секунду перед тем как Апис скрылся от его глаз, ему показалось, что узел все-таки развязался. И вера Дина раскололась надвое так же, как рвалась черная нитка под холодным острием ножниц в руках врачей. *** Сэм не чувствовал ни капли смущения, а вот Дин, похоже, был смущен больше, чем шокирован, когда вытащил кулон из его кармана, но им тогда было совершенно не до сеансов семейной терапии, чтобы что-то выяснять. Сэму и не надо было ничего выяснять. В любом случае позже наступил тот самый ненормальный день, который Америке следовало бы внести в календарь под маркером красной даты и назвать как-нибудь по типу «Вытащи скелета из моего шкафа и обними его, чувак». Чак с Люцифером занимались привычной взаимной истерикой на сакральном уровне, в которую вмешиваться не было никакого желания, да и терпения, а у них – по мнению Дина – оставался тоже один нерешенный семейный вопрос. На самом деле Дин никогда не начал бы этот разговор, если бы Сэм не зашел к нему в комнату в самый неподходящий момент: тот сидел на своей кровати и с совершенно отрешенным видом гладил большим пальцем по Апису – от узла на шнурке до острого края, – и, когда Сэм тихо кашлянул, привлекая внимание, он не стал делать вид, что это можно как-то замять. – Я помню, он был стертым, посерел даже кое-где, – негромко сказал Дин, не сводя глаз со своего кулака с зажатым в нем кулоном. Сэм, притихший на стуле напротив, чуть усмехнулся. – Я менял его, – объяснил он и на вопросительный взгляд Дина добавил: – Шнурок, в смысле. Перевязывал каждый год по три раза. О датах он умолчал. И о двадцать четвертом января, и о втором мая, и о восемнадцатом сентября. Это не имело значения. – И полировал небось? Дин улыбнулся, но улыбка вышла какая-то дерганная, тусклая. – Конечно, «Мистером Клином» шоркал и заливал «Доуном» (У нас – «Мистер Пропер» и «Фэйри» соответственно, прим. авт.). «Проктер энд Гэмбл» больше всего подходит для чистки древнеегипитеских бошек быков. Не сомневайся, все было в лучшем виде. Дин покачал головой, смотря на него с совершенно странным выражением, что Сэм мог расшифровать одновременно как снисходительное раздражение и как… что-то похожее на нежность. Дин, Господи… – Ты идиот, – сообщил Дин, но Сэм почему-то услышал совсем другое. – Знаю, – ухмыльнувшись, ответил он. – И я идиот, – внезапно добавил Дин. У Сэма вдруг по спине пробежала дрожь, но он сумел удержать ухмылку на дрогнувших губах. – Ух ты, первый раз, когда ты это признаешь. Но ему стоило только бросить короткий взгляд на лицо Дина, чтобы понять, что, наверное, в этот раз Дин не хотел сводить все к шутке. Они замолчали, и Сэму пришлось сглотнуть пару раз, чтобы начать говорить. В эту самую секунду ему было совершенно и безоговорочно плевать на то, что за пару стен от них находятся сам Господь Бог и его сынок-архангел, при имени которого у него волосы на руках вставали дыбом. – Слушай, Дин, я… – начал он и замолчал, сам не зная, что хочет сказать. Дин договорил за него. Просто и в самое сердце. – Прости. Сэм вздрогнул и неосознанно сдвинулся на стуле чуть ближе к Дину. – За что? – вышло неожиданно сипло. – А то ты не понимаешь, Сэм, – горечь в словах Дина ржавой пилой проехалась по ним обоим. – Я ведь не только амулет в мусорку выкинул тогда, и не только собственную… – он замолчал и отвел взгляд. – В общем, я… – Эй, – тихо сказал Сэм. – Дин. – Эта гребаная высшая инстанция, – продолжил Дин, словно не услышав его. Его голос звучал незнакомо грубо и жестко. – Ты понимаешь, Сэм, что так вышло не только с кулоном, черт бы его побрал, так случилось с нашей жизнью. Появились они, заявили права, спасите-помогите-дайте – и мы в мусорке. Я ведь не хотел отдавать. Это было только между нами, гребаное наше, то, что еще оставалось, понимаешь? – закончил он совсем тихо. – А божья печать оказалась слишком грязным не оттирающимся пятном, – так же шепотом ответил Сэм, – но не потому, что боялся, что их может услышать Чак, ему было плевать. Черт, да он прекрасно знал, что Чак и так все слышит. Захотел бы – давно бы прожарил им все косточки. Просто… подтверждение Дином правды, на которую он мог только надеяться, оказалось слишком огромным облегчением, даже теперь, когда он понимал, что божественные запятые снова лезут между их и только их словами. – Прости. Я не должен был. Сэм удержал себя на месте, чтобы не рвануться вперед, чтобы не вцепиться, встряхнуть и попросить, чтобы не смел. Потому что где-то глубоко он тщедушно этого ждал. – Я не знаю, что ты придумал себе, Дин, – мягко сказал он, отклонившись на стуле вперед как можно ближе. – Но оно ведь никуда не делось после этого, ни у тебя, ни у меня. Как ты назвал: гребаное наше, – Сэм позволил себе улыбнуться, заметив, как глаза Дина вдруг сверкнули непонятным, но теплым блеском. – Оно по-прежнему только наше. Я понял потом, правда, понял. Знаешь, что нас отличает от всех них? От тех, что сверху, снизу и вот здесь, на континенте и за ним? Нам не требуется никакая геральдика, чтобы бороться за то, что нам нужно. Дин секунду таращился на него, а затем запрокинул голову и тихо рассмеялся, но было в этом смехе что-то такое, невысказанное, оказавшееся ответом сразу на все вопросы Сэма. – Ну ты и завернул, старик, – Дин потер щеку кулаком с зажатым в нем кулоном. – И сам же таскал, как шальной… – Я столько раз узлы вязал, чтобы просто так взять и позволить после всего нырнуть в мусорное ведро, – Сэм прямо посмотрел Дину в глаза: читай, как есть – не желтую железку на черном шнурке, а тебя, тебя, упрямый ты баран. На секунду лицо Дина дало трещину, и Сэм успел увидеть все – и оно затопило его жгучей лавиной, в которую хотелось уйти с головой. Дин медленно поднялся с кровати и подошел к нему. Мягко потрепал по плечу, крепко сжал, сказав больше, чем сумел бы так, как остальные, и, взяв за руку, вложил в ладонь божка. Сэм вопросительно взглянул на него. – Пусть будет у тебя, – он согнул пальцы Сэма, скрывая за ними кулон, и так же посмотрел ему в глаза: читай, как есть – не желтую железку на черном шнурке, а себя – тебе, упрямый ты баран. – Когда будешь шнурок менять, приходи ко мне. У меня моток где-то неплохой завалялся… Он протянул руку Сэму, помогая встать, и напоследок хлопнул его по спине. В дверях обернулся и дернул уголком губ в несмелой улыбке. – Будем вместе вязать узлы.