Болезнь

С Джи творится нечто странное последнюю неделю. Он не ворчит, не кричит, и даже не ругает хранителей за глупые ошибки в отчетах – более чем просто странно. Арчери сам не свой. Тенью шатается по коридорам особняка, трепля свои красные волосы; шарахается от любого прикосновения и все время кусает без того истерзанные ветром губы. Нервничает, чего-то боится. Только вот чего? Этот вопрос мучает Джотто. Он готов прижать того к стене и даже силой выбить ответ, потому что видеть своего вечно собранного и до зубного скрежета нудного помощника таким непривычно, оттого страшно. Не только ему, впрочем. Укоризненные взгляды преследуют исхудавшую фигуру в наспех натянутой на голое тело одежде, но тот продолжает избегать встреч, старается не смотреть глаза в глаза: бежит, точно от прокаженных. Он болен и не смеет им об этом сказать, особенно Джотто – он-то тоже заражен этим недугом. Болезнь сжигает его изнутри, но сердце вновь и вновь предает хозяина, восставая из пепла и тут же заново сгорая. Болезнь имеет вполне себе человеческий вид, светлые волосы и голубые глаза. И зовется она Алауди. - Перестань, Джи, - твердо начинает Примо, кладя свою руку на плечо хранителю. Арчери дергается, отстраняется и поднимает испуганный, загнанный взгляд на босса. Джотто невольно задумывается: «Сколько ему? Двадцать два года… А ведет себя, как зеленый юнец». – Перестань. Просто скажи, что-то случилось? Джи трясется, хотя эта мелкая дрожь вызвана вовсе не суровым тоном дона Вонголы. Раздаются легкие шаги: цокот каблуков, шелест плаща. Из-за поворота спустя секунду показывается белая макушка. - Помешал? Небо заливисто смеется, отпуская ураган и, кажется, совсем позабыв про него. Сейчас уже не до его тонкого легкого тела, приземлившегося с тихим стуком на холодный каменный пол библиотеки. Из изящных, но уже огрубевших пальцев лучника, когда-то неплохого музыканта, валится книга, писанная вручную – неимоверно дорогая. Правая рука спешит скорее убраться отсюда, но ему мешают, хватая за запястье. - Куда собрался? – уже шутливо спрашивает Джотто. – Ты так и не ответил мне. - Чтоб тебя, Джо, все со мной в порядке! – Джи практически уже готов сорваться на хриплый крик, но осекается, стыдливо улыбаясь. – Просто… одна юная сеньорита ушла от меня. - Всего-то? Святая Мадонна, забудь про неё, дружище! Джи нагло лжет своему улыбающемуся боссу, придумывая на ходу различных девушек. Гризельда, Габриэлла, Мария, Виттория… Все они – всего лишь обманки, которые он навивает Примо, отвлекая от основного. Интуиция Первого молчит, понимая, что Арчери никогда не причинит вреда; только иногда Вонгола недоверчиво морщит нос и хранитель понимает, что слишком увлекся, описывая красоту и ум своей «пассии». И, может, если б они действительно существовали, он бы уже давным-давно забылся, но, к сожалению, прекрасные девушки – только лишь издевка его сознания над ним. У одной белоснежного цвета волосы, у другой светло-голубые очи, третья француженка… По деталям вполне возможно сложить пазл единственно-верного образа, не покидающего ни днем, ни ночью его мыслей. Вполне возможно, что Алауди понимает, но предпочитает делать вид, что ни о чем не догадывается, и целовать Джотто на глазах у всех. Но… Но. Одно единственное «но» портит устоявшуюся систему. Когда подвыпившего Джи слишком не по-дружески прижимает к себе вполне трезвый Шимон, Облако чувствует, что если Козарт сейчас же не отпустит худющего, растрепанного и совершенно не соображающего Арчери, то он разнесет здесь все к чертям собачьим. Наглого дона дружеской семьи – в первую очередь. Потому что Ураган, с трудом сфокусировав взгляд, обвивает шею Шимона руками и тянет его имя так, что половина собравшихся моментально трезвеет. Слишком уж интимно, с придыханием, словно бы он его и в самом деле любит. По непонятной причине Алауди хочется оказаться на месте Козарта, почувствовать костлявые руки на своей шее и целовать обветренные узкие губы хранителя. А потом… Джи тянет давнего приятеля в сторону своей спальни и руки француза непроизвольно сжимаются в кулаки. - Погоди, Алауди, что ты делаешь? – рыжий итальянец захлебывается собственным вскриком, когда ладони напарника ложатся на его бедра, стискивают, а чужое горячее дыхание обжигает его шею. Эти же руки лихорадочно шарят по его груди, теребят темные соски, и стаскивают с Арчери брюки. – Стой! Прекрати. Не надо. - Разве тебе неприятно? – совершенно серьезно спрашивает Облачный хранитель, двигая внутри него пальцами. – Больно? Джи предпочитает промолчать - реакция его тела говорит сама за себя. Молодой мужчина громко, не стесняясь – а кого, собственно говоря, стесняться в неведомой глуши? – стонет, выгибаясь навстречу, и охает, когда тот медленно входит в него. Ему не неприятно, и даже не больно, хотя, может быть, совсем чуточку. Душу терзает чувство вины перед Джотто, но останавливаться ему совсем не хочется. Признаться любовнику в своей болезни он все же не решается. - Кажется, вы сдружились на этой миссии, - Примо игнорирует трезвонящую возмущенную и обманутую интуицию. Арчери лениво кивает, на всякий случай вздергивая воротник темной рубашки выше, Алауди предпочитает презрительно хмыкнуть. - Задание было нелегким, Примо. - Ну, беда сплачивает, верно? Только вечером, стоит им оказаться наедине, француз совсем тихо шепнет: - Я, кажется, болен…