Летний день

***

Играющий с его волосами лёгкий ветер приносил с собой аромат свежескошенной травы и близкой воды: прохладный и свежий. Палящее солнце проникало сквозь хлопок рубашки и золотило кожу голых рук. Прячась в неровной тени качающихся деревьев, он закрыл глаза, чтобы защитить их от нестерпимо ярких лучей, а до ушей доносился отдалённый шум, производимый лондонцами, сражающимися с вездесущими шезлонгами Гайд-парка. Шерлок вздохнул; гудящий в его голове круговорот мыслей требовал отдыха под летнюю симфонию города. Такие дни, как этот, были редки, и то, что он находил время, чтобы их оценить, было чем-то неслыханным. Но, как бы то ни было, он решил хотя бы на час позволить себе оставить без внимания окружающий мир. Поросшая сухой травой земля уютно приняла его спину; он лежал не шевелясь под благословенным солнцем. Левая рука покоилась на животе, а правая, в состоянии неги, ладонью вверх была откинута в сторону. Шерлок понимал, что обгорит, если проваляется здесь ещё какое-то время, но его это мало волновало. Лето возрождало мир к жизни, и город пустел: люди с радостью бросали все свои дела, чтобы принять участие в самых инстинктивных и примитивных видах поклонения этому быстротечному времени года. Город стал весёлым и беззаботным, на какое-то время встав на якорь между прошлым и будущим. Это было нелегко, особенно для Шерлока: не думать ни о чём, кроме текущего момента. Но остальная часть населения, должно быть, охотно этому предавалась. Где-то рядом ворковали голуби − слышался скрежет их коготков по мощённым дорожкам, пересекающим то тут, то там этот раскинувшийся посреди города оазис. А вдалеке он мог разобрать нарушающее призрачное спокойствие ритмичное цоканье подков конной гвардии, тренирующейся возле «Серпентайна»*. Калесценция** наполняла его вены и, распространяясь по всему телу, несла свет в самые тёмные уголки. Свет благословлял шрамы, которые он в себе носил, облегчая бремя от их шепота и фантомные боли. В каждом вздохе чувствовался вкус автомобильных выхлопов и органической жизни; горячая спрессованная масса фильтровалась изумрудными листьями и растворялась смесью из крема для загара и заторможенности. Звук приближающихся шагов вплыл в его затуманенное сознание. Это был не бесцельно гуляющий прохожий, а чуть-чуть неровно марширующий в мирное время солдат − чужеродное явление посреди выбросившего белый флаг Лондона. Владелец этой походки шёл с определённой целью, и Шерлок задержал дыхание, задавшись вопросом, собирается ли Джон нарушить его идиллию. Там, за зелёными границами парка, его ожидала масса запутанных, требующих его внимания, дел. Свет солнца превращался в бремя, тепло начинало подавлять своим весом, вместо того, чтобы вливать в него жизненную энергию, а многоголосье вопросов переполнило его Чертоги. И он предпочёл бы спрятаться от всего этого ещё на некоторое время. При приближении шаги Джона стали замедляться, и каждый его следующий шаг смягчался от увиденной им картины. Услышав, как Джон сошёл с дорожки и ступил на мягкую траву, Шерлок, казалось, ощущал через почву под спиной ритм характерной походки друга. Он должен был открыть глаза, но сделать это означало бы признать всё то, что он старался забыть. Это не работало с тем, от чего он пытался убежать, а именно − от сумбура неприятностей в жизни Джона. Поддержать друга в трудные времена − святая обязанность, но тоненький противный голосок в Чертогах Шерлока не мог не шептать, что Джон сам согласился на всё это: развод, ребёнок, который генетически был не его, и последующие сложности с анализами ДНК. Они оба несли на себе последствия всех потрясений, выпавших Джону за последние несколько месяцев, и только здесь, ненадолго, Шерлок почувствовал себя от них свободным. Но он понял, что был не единственным, кто искал опору в красоте и покое природы. Он мог ощутить близость Джона, и для этого ему не нужно было окидывать своим красноречивым взглядом зелёно-голубых глаз его фигуру. Вместо этого Шерлок мог представить его скованные вечной мерзлотой напряжённости плечи, медленно расслабляющиеся под целебным бальзамом солнечных лучей. Знал, что его голова была откинута назад в немом одобрении, а руки, возможно, сжаты в кулаки. Но людей нередко успокаивают самые простые вещи, а Джон Ватсон, безусловно, искал незамысловатого покоя. Сначала зашуршала трава, а потом, когда Джон усаживался рядом, легко хрустнул коленный сустав. Тихий, но отчётливый вздох коснулся слуха Шерлока, будто увертюра к симфонии голоса Джона − но слова так и не были произнесены. Вместо этого послышался новый, гораздо более тяжёлый вздох − как будто человек избавляется от дыма в своих лёгких, удаляя из них токсины, которые нёс в груди слишком долго. Вдоль своего правого бока Шерлок почувствовал тепло, которое имело больше отношения к руке в хлопчатобумажной рубашке напротив его собственной, чем к солнцу. Он мог почувствовать, как Джон, зеркаля его позу, лёг рядом и положил руку на траву совсем близко, толкая за границу дружбы. Но пока ничего нового. А вот то, что произошло дальше, могло всё изменить. Возможно, другие переписывали свои жизни величественными и широкими жестами, поцелуями и пламенными признаниями, но, при всей порывистости их изменчивого сосуществования, это не годится для них с Джоном. Именно этим − почти невесомыми штрихами, которые так легко упускают из виду другие − они создавали своё новое начало. Два пальца Джона − мизинец и его сосед − дёрнулись рядом, пощекотав подушечками ладонь Шерлока. Это было сделано так робко, что легко могло быть списано на случайность или плод воображения, но Шерлок понял всё иначе. Он мог услышать вздох Джона, судорожный и неглубокий, и уловить сознательное и твёрдое намерение сохранить крошечную точку контакта. Шерлок очень медленно согнул пальцы, давая Джону время, чтобы убрать руку − но отступления не было. Наконец он почувствовал обветренную кожу под своей собственной, и тут же заметил, что изменилось − и чего не хватает. Джон упрямо носил обручальное кольцо во время разбирательства с разводом, но не из-за тоски по жене, а как акт неповиновения: напоминание, что он никогда не нарушал свои обещания. Теперь этих оков не было. Шерлок не знал, куда делось кольцо; оно могло быть спрятано в тумбочке или оказаться на дне Темзы − хотелось бы думать, что навсегда. В настоящее время имело значение только его отсутствие: ещё одна глава подошла к концу. Рука Джона сдвинулась, и Шерлок, подумав, что тот хочет отстраниться, отпустил её. Мгновение спустя сильная мозолистая ладонь крепко и решительно обхватила его собственную. Нырнув пальцами между пальцев Шерлока, Джон переплёл их. Следующий вдох, который сделал Джон, был глубоким и уверенным, как будто он наконец успокоился − не с женщиной, которую, как он когда-то утверждал, любит, а с другом, которого... который Шерлок. Было заманчиво заговорить, чтобы уточнить смысл и значение действий Джона, но Шерлок затолкал все слова поглубже. Прямо сейчас это не имело значения: происходящее было всем, что они разделили. В прикосновении их рук было больше смысла, чем в самых долгих речах, и в каждой минуте заключались прекрасные перспективы. Будущее раскинуло перед ними несметное количество возможностей, и ни одна из них не была гарантирована. Однако после долгого блуждания в сумраке беспокойства и тягостной неопределённости Шерлок почувствовал себя так, будто вышел на залитую солнечным светом дорогу. Идеальный летний день подарил им надежду. Но они обрели её не в солнечном свете или голубом небе, не в радостном восторге лондонцев, а друг в друге. И Шерлок лелеял эту надежду.