Когда говорит Оракул

      Объективы камер со всего мира были направлены на резервуар, где один маленький осьминог замер между вкусными пузатыми мидиями из коробки с флагом Германии и точно такой же с флагом Испании. Одно щупальце с присосками медленно протянулось к немецкой коробке и тут же отдернулось, как только журналисты слажено запыхтели, толкаясь, чтобы увидеть происходящее поближе.       Определись уже, съязвил Шульдих. У кого-то из нас, знаешь ли, есть занятия и поинтереснее.       — Например? — спросил Кроуфорд.       По крайней мере, он подумал, что спросил вслух, но даже так все равно считалось, пока Шульдих был заинтересован.       — У меня тут пара помех, уж прости, что пытаюсь разобраться со всем этим. Я должен принести свои извинения, что нарушил твое плотное расписание встреч с приливом дважды в день.       Это оскорбительно. Просто выбери уже треклятую коробку!       — У тебя, оказывается, есть способность оскорбляться, когда только обзавестись успел? — поинтересовался Кроуфорд, приостанавливаясь и перебирая тремя щупальцами по камню. Вспыхнула камера и он невольно поменял цвет. — Ты — чертова колония мидий, откуда тебе знать про стыд?       Да пошел ты! Пошло твое: «О, давайте попрем против наших хозяев-вызывателей-демонов, да что может пойти не так?». И ФИФА тоже пошло. Что ты к чертям вообще про футбол знаешь? Выбери. Уже. Коробку.       Кроуфорд засмеялся. Он резко оборвал смех, который ощущался противоестественно в маленьком, словно резиновом теле, и, ко всему прочему, колебания его щупалец создавали впечатление, что ему намного веселее, чем было на самом деле. Он проплыл к коробке и только потому, что он точно знал — это действительно очень разозлит Шульдиха, забрался в коробку с испанским флагом.       Испания? Ты что, издеваешься…       Кроуфорд раскурочил мидию и высосал ее сладкое, сочное мясо.       …надо мной.       Закончил Шульдих совсем чуть-чуть тише, чем его голос звучал до этого.       — Я вот размышляю, сколько твоих составляющих я должен съесть, прежде чем ты получишь настоящую лоботомию?       Кроуфорд изогнулся на камеру.       Журналисты забарабанили по стеклу и засмеялись, когда он инстинктивно прянул назад от вспышек.       Почему бы тебе не свалить и не обделаться чернилами от страха еще разок? Вот была потеха.       — Ох, да заткнитесь! Ненавижу вас обоих! — пронзительно крикнул Наги сверху, где он кружил, и внезапно нырнул в резервуар. Ухватил клювом мидию из другой коробки и проглотил ее раньше, чем вынырнул и степенно поплыл по поверхности воды. Журналисты радостно загалдели и начали снимать чайку-патриотку.       — Честное слово, Наги, если ты хотел попасть на центральный разворот новостей, мог бы просто нам сказать, — сказал Кроуфорд.       Наги повернул голову и посмотрел в воду одним злобным круглым желтым глазом.       — Не думай, что я и тебя не съем. Мне нравилась сырая рыба еще до того, как я стал морской птицей.       — Технически, я не рыба…       Наги издал звук, который больше приличествовал бы в меру взбешенному леопарду, чем молодой серебристой чайке.       Кроуфорд слился быстро, втиснул свое тело в щель между камней в глубине резервуара и выглядывал оттуда с подозрением.       Наги, скорее всего, ждал бы его появления, думая, что его крохотному ныне мозгу не достанет концентрации, чтобы прятаться достаточно долго.       Очень зря, Наги, осьминоги чрезвычайно умны.       И это сказал тот, кто собирался править миром. Наги! Он под камнем в левом углу!       — Ему придется однажды вылезти, — ответил Наги, нарезая круг за кругом по воде.       Маленький морской огурец бесконечно прокладывал свой путь по дну резервуара, желая только чтобы у него все еще была голова. Он бы ею пренебрежительно встряхнул. С другой стороны, размышлял Фарфарелло, тип питания живого фильтра был в высшей степени расслабляющим, особенно если рассматривать его как убийство тысяч и тысяч живых организмов за каждую трапезу.