Добрые мертвецы приходят перед рассветом

В воздухе повисло мгновение осторожной предрассветной тишины, когда наступающий день чутко вслушивается в будущее и ловит его дыхание. Время, когда ничего не решено и все может сбыться. Сквозь неплотно сомкнутые веки пробивался прохладный голубоватый свет. По стенам и потолку топотали маленькие полупрозрачные и очень вкусные ящерки. Фуриоса поняла, что не прочь перекусить. Она потянулась, с удовольствием ощутив, как напряглись все мышцы. Впервые за долгое время у нее ничего не болело, тело было налито приятной истомой. Она поудобнее устроила голову на подушке. Кажется вчера Летальный исход сказал Нюхачу, что кризис должен миновать этой ночью. Что ж, сейчас она чувствовала себя намного лучше. Все-таки Летальный исход оказался неплохим органик-механиком. Вставать совсем не хотелось, хотя Руфус наверное ее заждался. Раз моторы работают, значит, бензака пока хватает… Тишину рассек короткий щелчок и дразнящий запах сигаретного дыма пощекотал ноздри. Она замерла, чувствуя, как испарина леденит лоб. — Ну, привет… В его суховатом приветствии чувствовалась некоторая неловкость. Тихонько скрипнули пружины матраса, он сел на кровать, немного придавив ее ноги. Фуриоса зажмурилась, в надежде, что кошмар прекратится. Пусть бы пришел кто угодно, только не он! Она не признавалась себе, но с самого начала больше всего боялась именно этого. — Тебя нет. Ты умер. Уходи…— прошептала она в отчаянии. — Пожалуйста, не прогоняй меня. — попросил он с той самой обманчивой тягучей мягкостью, от которой у нее всегда сбивалось дыхание. Фуриоса осторожно приоткрыла глаза, и узел страха в животе ослаб. Калашников сидел на кровати, ссутулившись и вытянув больную ногу к стене. В грязных пальцах зажата сигарета, на глазах — пропитанная кровью засаленная тряпка. Растрепанные седые космы торчали дыбом, но он, словно почувствовав ее взгляд, небрежно пригладил их ладонью. В ее воспоминаниях он давно стал просто неясным образом, скоплением цветных пятен, идей и слов, но сейчас он казался реальнее всего, что ее окружало. Засаленный воротник куртки, пятнышко машинного масла на его небритой щеке и мозоль на безымянном пальце — это просто не могло быть сном. — Кажется, мы тысячу лет не говорили…— продолжил он осторожно. — Больше четырех тысяч дней, вообще-то. Фуриоса села на кровати и легонько коснулась его волос. Он замер на мгновение и склонил голову к плечу, стараясь продлить ее прикосновение. — У каждого из нас были на это свои причины, но это не отменяет того факта, что характер у тебя дерьмо. — У тебя тоже. Он покивал лохматой головой и затянулся, обсыпав край одеяла пеплом. Слабая тень на двери повторила его движение. Фуриоса спустила ноги с кровати. — Что у тебя с глазами? — О, это довольно любопытная история… Рассказать? — Оживился он. — Разве ты можешь рассказать мне то, чего я не знаю? — Конечно, могу! — фыркнул он, — Я, по-моему, только и делал, что рассказывал тебе то, чего ты не знала. — Джо говорил другое… — Ах, это…— раздраженно выдохнул Калашников. — Ну его можно понять. Он ужасно на тебя зол. — А ты? Из нерешительной утренней тишины вылепилась довольно длинная пауза. Дымные завитушки прихотливо извивались в воздухе. — Хороший вопрос. И главное, своевременный. — обронил он с едва заметной ехидцей. Фуриоса завороженно следила за тем, как тлеет и покрывается серо-розовыми лепестками пепла кончик его сигареты, и вдруг неожиданно даже для самой себя осторожно вытянула сигарету из его пальцев. Отчего-то когда он был рядом, на нее нападала отчаянная веселая дерзость. Тогда в первый раз она сама его поцеловала. Момент был не самый подходящий, поэтому он стукнулся затылком о слишком низкую притолоку и ошарашенно спросил, что это она делает. А она ответила, что теперь ее очередь за ним приударить. Потом несколько позже она предположила, что, верно, это бес в нее вселился. А он ей ответил, что никто в нее не вселялся, она этот самый бес и есть. Сигарета была теплая и немного помятая, и от дыма защипало во рту. Ей всегда было ужасно любопытно покурить эти его сигареты, но он наплел, что от них зубы выпадают, и пообещал, что если она начнет курить, у нее будет такая же потрясающая улыбка, как и у него. — Ну так что? Мы будем слушать увлекательную историю про глаза или дурака валять? — проворчал он и требовательно пошевелил пальцами. Сигарету пришлось вернуть. — Давным-давно жил на свете чувак по имени Один. Пожалуй, он был немного похож на тебя — очень любил задавать вопросы. Поиски ответов привели его к истоку мира, спрятанному в корнях мирового древа. Знала бы ты, какая там царит жуткая темнота. В темноте вопросы задают уже тебе, и если ответишь неправильно… Калашников поежился, и голос его стал глуше. — Впрочем Одину еще был предложен довольно выгодный обмен. Он сначала остался кривым на один глаз, а потом повесился. Зато стал богом. — А ты? Тоже стал богом? — Типа того. Я нашел дорожку, по которой он прошел, и спустился вниз. Кстати, в темноте мне нашептали, что место старушки Фемиды вакантно. И подумал: чем черт не шутит, вдруг я им подойду?! — А второй глаз? — Отдал за друга. — И теперь будешь вечно скитаться в темноте? Калашников нарочито громко вздохнул. — Опять дурацкий вопрос. Вот помню, когда ты молодая была, так мертвого могла своими вопросами поднять! — он рассмеялся неприятным каркающим смехом. — Неплохой каламбур, а? Гортань свело от накатившей горечи. — Плохой! — зло бросила она. — И шутка дурацкая, и история твоя глупая. Остановись, прекрати уже все время врать! Она закрыла лицо ладонями и уткнулась лбом себе в колени. Хотелось разрыдаться. Если бы у нее получилось, стало бы легче. — Мне просто… — в его голосе фальшивой нотой скрипнула старческая беспомощность, — мне немного страшно. А когда мне страшно, я всегда шучу. Дурацкая привычка, прости. — И мне страшно. — призналась Фуриоса, — Я боюсь, что стану, как ты. Его ладонь опустилась ей на затылок, кончики пальцев ласково погладили ямочку у основания шеи. Пальцы у него были холодные, но так бывают холодны пальцы только у живых. — Я, должно быть, ослышался… Детка, я невъебенно крут. Никто и никогда не сможет стать как я. Даже если очень постарается. Она нервно хихикнула себе в коленки. Все-таки сукин сын умеет смешить даже с того света. Он осторожно потянул ее за плечо, заставляя выпрямиться. — Кстати, у меня на эту тему есть еще одна шикарная история, которую ты, наверняка, не знаешь. Жил да был на свете чувак по имени Фафнир — ужасно, просто нечеловечески жадный мудак. Однажды он убил своего отца и забрал его вещи себе. Это сказалось на нем не лучшим образом. Вместо рук у него выросли огромные лапы, пониже спины проклюнулся хвост, а морда стала точь-в-точь как у огромного ящера. Он перестал быть человеком. Потом пришел герой и убил его. С тех пор, так уж повелось, всякий, кто убивает дракона и забирает его добро, рано или поздно превращается в дракона сам. То ли это чье-то проклятие, то ли естественный ход вещей… — Эту историю я знаю. Чудовище живет в каждом герое. И во мне. — В каждом революционере — потенциальный монарх. В каждом святом — ублюдок. Посмотри, на нас с Джо. Мы искренне считали себя гуманистами, хотели построить новый мир. А потом взяли и все проебали. Слова «прогресс» и «гуманизм» не были для нас пустым звуком. В молодости я искренне верил, что предназначение человека — познавать тайны вселенной, а не бесконечная война и прозябание на грани животного существования. Я считал себя очень умным, кстати. А в итоге не смог решить самого простенького уравнения, самой примитивной задачки мироздания. Неужели мы всегда будем повторять одни и те же ошибки и бежать по замкнутому кругу? — Если ты бог, то должен это знать. Он издал какой-то звук: то ли рыдание, то ли смешок. Рука с зажатой в пальцах сигаретой дернулась в неопределенном жесте. Она хотела посмотреть ему в глаза, погладила по щеке, но увидела только кровавые пятна на грязной тряпке. — Но я не знаю. — его голос стал ломким и слабым, — Мы обречены? — Нет. Я отказываюсь считать себя обреченной. И я думаю, ты тоже так не думаешь на самом деле. Нужно просто… искать выход. Думать, думать, много думать. Ты же сам всегда меня этому учил. — Я говорил когда-нибудь, что люблю тебя? — спросил он вроде бы невпопад, но потом она поняла и ответила: — Пару раз. — Я приметил тебя с первой нашей встречи. Мой маленький бесенок с глазами цвета крыжовника, ты так беспощадно и точно ударила меня в ребро… — он снова затянулся и задумчиво покачал головой, — Нет, все-таки очень забавно, что именно ты меня и шлепнула. Она со вздохом положила голову ему на плечо, и он притянул ее к себе, обняв за плечи. — Что думаешь делать дальше? — Буду драться… — Не боишься? — Ужасно боюсь. Но и не сражаться не могу. Ты называл это северным мужеством. Я знаю, что надежды мало, ее почти нет. Да и к черту надежду. Мне придется выбирать из множества вариантов, каждый из которых будет казаться неправильным, и отвечать за каждый свой выбор. — А если ошибешься? — Постараюсь все исправить. — Ну а если это будут непоправимые ошибки. Вот как у нас с Джо. Она нахмурилась и упрямо сжала губы. — Тогда тем более придется исправлять. Он опять кивнул. — Ошибаться, исправлять непоправимое, умирать, чтобы спасти других, убивать одних, чтобы другие могли жить, решать — кому жить, а кому умереть… Это нелегкая доля. Ты еще можешь отказаться… — Нет, ни за что. Это будет неправильно. И несправедливо по отношению к тем, кто мне дорог. — А такие имеются? Ты же у нас сама по себе. Одинокий волк и все такое… — Я такой же одинокий волк как и ты, — ответила она с улыбкой, — в этом мы немного похожи. — Ты гораздо лучше меня. И сильнее. Я уверен, что ты можешь сладить с драконом, смотреть ему прямо в глаза, даже если смотришь в зеркало. Сражаться до конца и умереть, когда придет герой. Я уверен, что этим героем будешь именно ты. — Может, именно это и есть искупление? — Возможно. Даже у меня все-таки получилось кое-что исправить. И знаешь, что это значит? — весело спросил он, — Теперь я могу уйти. Жесткой ладонью он погладил ее по щеке и поднялся. А она поняла, что не хочет, чтобы он уходил. Какая дура она была, когда боялась его! Она потянулась за ним, встала на цыпочки и поцеловала, как тогда в первый раз, а потом отпрянула и посмотрела на свою левую руку, лежавшую у него на плече. — Так это сон? — спросила она оторопело, чувствуя как по горлу снова прокатывается спазм. — Конечно, — ответил он, высвобождаясь из ее объятий. — Мы оба видим сон, Фуриоса. И пришла пора нам проснуться. — Нет, погоди! А другие? Они придут? Он ощупью нашел дверь и замер на пороге. — Сама подумай, если они не пришли со мной, может, они пока и не мертвецы вовсе? Калашников вышел, неслышно прикрыв за собой дверь. С минуту Фуриоса сидела на постели, а потом вдруг поняла, что забыла спросить у Калашникова об очень важной вещи. Она вскочила и выбежала в коридор… Руфус выпустил руль Сестрицы и вытер влажные ладони о штаны. Противно сосало под ложечкой, и он понял, что трусит. Вот-вот рассветет, а Фуриосы все не было. Он знал, что вчера ей стало плохо, но был уверен, что она придет, иначе все теряло смысл. Наконец, император открыла дверь машины и села рядом. Было заметно, что каждое движение давалось ей с трудом. Она была одета в длинную кожаную куртку, в которой была вчера, лоб вычернен, на глазах — гоглы, нос и рот замотаны старым клетчатым платком. Она откинулась на сиденье и подала сигнал трогаться в путь. Утро выдалось туманное, желтый смог висел в воздухе, словно они уже приехали в Газтаун, или Газтаун пришел к ним. Император молчала, Руфусу было неловко ее беспокоить и он полностью сосредоточился дороге. Сквозь туман проступили шипастые очертания тачек дикобразов, стоявшие вдоль обочины. Руфус приготовился дать сигнал тревоги, но дикобразы остались неподвижны. Показались лачуги песчаной швали. Люди непрерывной цепью стояли вдоль дороги и стучали в свои миски. Мурашки пробежали у Руфуса по спине. Он понял, что делать, — потянул за рычаг, и Сестрица издала глубокий протяжный звук. завыла в тумане, как большой зверь. Когда они проехали мост, увидели Варана. Он ждал в окружении своих людей у бункера. Император неловко спрыгнула с подножки, зацепившись протезом за ручку двери. Варан подбежал и придержал ее за локоть. — Рад, что вы выполнили свое обещание, несмотря на нездоровье. — сказал он с самодовольной ухмылкой. Они долго спускались по гулким железным лестницам бункера. Тусклые лампочки качались над каждым пролетом. Наконец Варан открыл дверь, и император увидела членов правления. Трое пожилых мужчин сидели за длинным лакированным столом. Они с отстраненным любопытством изучали ее потертую куртку, неловко торчащий протез, потрепанный платок и гоглы с треснувшим стеклом. Император расставила ноги пошире и приготовилась выслушать свой приговор. — Вы нездоровы, — сказал самый старший. — У вас нет навыков управления таким сложным механизмом, как Цитадель. Вы же попросту безграмотны, девочка моя, — усмехнулся тот, что сидел слева. — Конечно, у вас есть авторитет среди жителей… — начал правый. — И мы вовсе не хотим кровопролития. Сейчас, знаете ли, не те времена. Поэтому мы предлагаем, чтобы наш человек помогал вам, наставлял, подсказывал лучшие решения, ведь управлять людьми — это целое искусство. Варан как раз идеально подходит на эту должность. К тому же вам сейчас не хватает людей, и мы готовы оказать посильную помощь и прислать свой отряд в Цитадель. Для безопасности. — Нет. — То есть как нет? — усмехнулся Варан у нее из-за спины. — Боюсь, у вас просто нет выбора. — А вот в этом я очень сомневаюсь, — ответила Способная и отбросила в сторону мешавший протез. Она сдвинула гоглы на лоб и стянула платок, закрывавший лицо. — Слушайте, Ставински, Гетс, Броуди, Варан или как вас там теперь зовут. Неужели вы думали, что Фуриоса настолько глупа, что явится сюда сама? — Ты?! — выдохнул Варан. — Да, это я. Способная или Подарочек. Я к вам от Фуриосы. Тут она распахнула куртку, и они увидели… — Ты не посмеешь! — взвизгнул один из них. — Почему нет? — усмехнулась Способная и потянула за провод, конец которого был присоединен к выключателю. Ее палец лежал на тумблере. Из-под широкого пояса Фуриосы аккуратно торчали ровные коричневатые бруски. — Эта штука вроде раньше называлась пояс шахида. Им женщины убивали других женщин, детей, стариков. Почему бы и мне не сделать то же самое? Начинка самая лучшая, со временем совершенно не теряет своих свойств. А бункер глубокий, силы взрыва хватит ровно настолько, чтобы убить всех в этой комнате. А ваш драгоценный завод не пострадает… пока. — Но ты тоже сдохнешь! — Ну и что, — пожала плечами Способная. — Мне стреляли в голову, насиловали, вспороли живот и вынули внутренности, пока я была жива, давили Гигаконем. Столько людей погибло вместо меня, что я не боюсь умереть за них, а вот вас я прихвачу с собой с большим удовольствием. А потом сюда придет Фуриоса, она вам не полковник Джо Мур. Ее ярость не знает границ и заключена в ее имени, которое сделало ее сильнее вас всех вместе взятых. Она придет и сотрет этот городишко с лица земли, не останется ни мужчин, ни женщин, ни детей. Как не осталось Свинцового фермера, Несмертного, Людоеда. Вы хотите этого? Не отвечайте мне. Ответьте себе — вы хотите жить? Ведь жизнь — прекрасней всего на свете. Любая, даже такая, как ваша. Они испуганно переглянулись. Слабые, жалкие в своей рассеянности.Она смотрела на них издалека почти из самой смерти, и какими же маленькими и примитивными они ей показались. Даже Варан совсем недавно такой могущественный и жуткий, раскладывался на самые простые желания. Она видела его настоящего: маленькую измученную жизнью рептилию. Способная смотрела в усталые глаза Варана и чувствовала его желание победить, но желание жить — чувствовать дуновение горячего ветра на лице, запах лепешек по вечерам, ощущать чей-то заинтересованный взгляд — было сильнее. Варан прикрыл глаза, вздохнул и сказал: — Пожалуй, ты убедила меня, Способная из Цитадели. — Тогда наполните нашу цистерну бензаком, и мы расстанемся добрыми друзьями. Фуриоса остановилась посреди коридора и крикнула: — Почему ты ничего рассказал Джо?! Ты же все помнил! Почему ты не разговаривал со мной четыре тысячи дней, сукин сын?! Коридор был пуст. Пыль медленно кружилась в столбах света, падающих из окон в потолке. Кто-то осторожно ткнулся лбом ей в бок. — Не разговаривать четыре тысячи дней! Я б так в жизни не смог, а вот Нюхач — да, он ужасно вредный. Шмыга поднял на Фуриосу яркие голубые, как у Накса, глаза. — Как хорошо, что ты живая! Органик-механик в обморок хлопнется от счастья. Он несколько дней от тебя не отходил. Только поспать ненадолго. — Несколько дней?! А как же договор с Газтауном? — О! Так надо же Способную скорее позвать! Я сейчас! Я быстро! Шмыга засверкал пятками, стремительно удаляясь по коридору. Она оглянулась — никого. Ни разу в жизни она больше не видела ни одного привидения. Фуриоса не верила в Вальхаллу, богов, призраков и только самую малость — в чибургер.