Мелочи

Для человека, не спавшего целую ночь, Канда пребывает в неприлично благодушном настроении — должно быть, именно поэтому он не только опрометчиво не обращает внимания на пляшущие в глазах Аллена лукавые искорки, но и расслабленно поддается их притяжению, позволяя обнять себя за поясницу и втянуть в очередной ленивый и упоительно тягучий утренний поцелуй. Где-то на задворках сознания бьется нервозная мысль — это же Аллен, мать его, Уолкер, это в его седой башке обитающие тараканы не устают обеспечивать Канде лишние проблемы на и без того многострадальную задницу — но Канде так восхитительно наплевать на весь остальной мир, пока Аллен посасывает его нижнюю губу и ласкает язык своим, по-хозяйски стиснув руки на этой самой заднице, что Канда легкомысленно желает мысли катиться на три нецензурные буквы и льнет навстречу теплу чужого рта, наслаждаясь ощущением того, как Аллен пропускает сквозь пальцы его волосы. До Канды доходит, какой он все-таки тупица, уже когда Аллен стоит на расстоянии в несколько шагов, черти у него в глазах не просто пляшут, но устраивают настоящий шабаш, а сам Аллен, азартно ухмыляясь, перевязывает хвостик на затылке его, Канды, плетеным шнурком для волос. Пока Канда, пораженный такой выходкой до глубины души, пытается подобрать достаточно подходящие для ситуации эпитеты, Аллен успевает повернуться к небольшому зеркалу на стене комнаты и даже растянуться в одной из самых раздражающих Канду улыбок. — Ну как, мне идет? — Шпендель, ты совсем охренел? — почти ласково интересуется Канда, стараясь не выдать в голосе легкого восхищения шулерскими навыками паршивца — теми самыми, что позволили ему стянуть шнурок прямо с тумбочки за спиной Канды, да так, что сам Канда и не заметил. Охреневший шпендель, однако, совершенно не смущается, более того — ему хватает наглости развести руками в якобы извиняющемся жесте и невинно пояснить в ответ: — Я давно не стригся, волосы мешают. Тебе ж не жалко, правда? «Мне не жалко воткнуть тебе Муген в глаз», — любезно думает Канда, в очередной раз пытаясь воскресить в памяти тот момент, когда рассудок дошел до той стадии помутнения, что Канде хватило мозгов спутаться с Уолкером, и пытаясь сообразить, чем бы ему теперь перевязать собственные волосы — как известно, в комнате Аллена других лент для волос, кроме принадлежащих самому Канде, отродясь не водилось. Решение находится удивительно быстро, и Канду изрядно забавляет почти растерянное выражение лица Аллена, явно не ждавшего такой резвой сообразительности и нестандартного пути решения проблемы. Когда Канда протягивает руку к его шее, тот, кажется, едва не вздрагивает, а пока Канда деловито распускает узел под воротником уолкеровской рубашки, во взгляде у Аллена плещется что-то среднее между насмешливостью, гордостью и любовью. — Знал, что ты всегда рад помочь товарищу в трудный момент. — Порвешь мой шнурок — и я сплету себе новый из твоих волос. — Да ты у нас романтик, оказывается? Похоже, Аллен не так уж и неправ, в пылу очередной страстной перебранки называя Канду тугодумом и кретином, потому что когда Канда наконец-то в полной мере осознает, что уже никогда не сможет сделать ничего более идиотского, чем начать спать с учеником Кросса, Лави уже ошалело хлопает единственным глазом, сложив два и два, а Линали смотрит на перевязанный алой лентой хвост Канды с такой непередаваемой нежностью, что Канда начинает чувствовать, как щеки стремительно пытаются сравняться по цвету с этой самой лентой. А потом Аллен утягивает с тарелки Канды дольку яблока и будничным тоном заявляет, что если Лави не перестанет пялиться на них с таким нелепым выражением лица, то он выколет ему и оставшийся глаз. Решение оставить ленту себе дается Канде поразительно легко.