Оптимист

Ривай никогда не был гребаным оптимистом. Сидя на краю дряхлой больничной койки, он сжимал левую руку, ту единственную, что осталась у Эрвина, мать его, Смита. Сидел и пялился в окно, из которого была видна стоявшая неподалеку часовня. Разноцветные богатые витражи сияли на солнце ничуть не хуже, чем блестящие на свету бутылки с дешевым пойлом, и Ривай вспоминал, как после одной масштабной попойки ему пришлось доставать осколки бутылочного стекла из кисти Эрвина. Правой. Он помнил каждый бледный, похожий на неровную зазубрину, шрам, но какая теперь к черту разница?.. Колокол тягуче звенел, оповещая жителей о том, что наступил полдень. Очередной полдень, а Эрвин так и не сдвинулся с мертвой точки. Ривай смотрел в окно, чуть щурясь. Многие ходячие больные шли в часовню молиться, желая хоть немного облегчить свою боль. Но Ривай не молился, нет. Он, упрямо поджав тонкие растрескавшиеся губы, таращился туда просто потому, что был не в силах смотреть на то, что, блядь, осталось от правой руки Смита. Обвитая пропитанными кровью бинтами культя была слишком неестественной, слишком ненастоящей для его Эрвина. Командор, сильный духовно и физически, вселял уверенность в то, что выживет и останется невредимым несмотря ни на что. За все то время, которое его знал Ривай, он попадал в бесчисленное количество откровенно паршивых ситуаций, однако все преодолевал, не без помощи своих подчиненных, конечно же. Но Ривай до сих пор мучился от болей в бедре и ничем не смог помочь главнокомандующему в операции трехдневной давности. А остальные не уберегли Смита, не защитили. Ну, и кто же виноват? Раненый и бессильный капрал? Развед-отряд? Эрвин, который в очередной раз забыл о собственной безопасности? Да черт его знает. Ривай уже в который раз предавался бессмысленной рефлексии, которая травила ему душу едва ли не хуже, чем находящийся в отключке командор. Но даже сейчас ему казалось, точнее, он надеялся, что чертов Эрвин Смит сразу же откроет глаза цвета чистого неба, которого в стенах не найти, коротко улыбнется своему Риваю и пойдет дальше спасать человечество… Эрвин не приходил в себя уже три дня. Лежал, хрипел что-то невразумительное то ли от жара, то ли от лекарств, которые ни хуя ему не помогали. Все как один врачи качали головами, делали унылые лица, лопотали что-то о возможном заражении крови, но Ривай только скалился и шипел, что если они ничего не сделают, то подохнут еще раньше Эрвина, а шансы Смита сдохнуть неумолимо росли из-за отсутствия нормальных медикаментов. Все молча соглашались, кивали, знали, что Эрвин Смит — важная шишка, командор разведкорпуса, который наверняка сгубил человек, чуть меньше, чем, представляете, спас. Но что поделать? Раненых из разведки было пруд пруди, а погибших еще больше. Вот и испытывали они нехватку ресурсов. А Риваю было плевать. Плевать на жеманные лица медперсонала, плевать на безумцев, которые из последних сил ходили молиться ебаным стенам. И плевать на Ханджи: очкастая слишком часто навещала Эрвина, каждый раз кидая обеспокоенные взгляды на Ривая, не отходившего от раненого командора ни на шаг. Плевать, ему на всех плевать. Кроме Смита, который лежал рядом, покрывшись испариной. Который в бреду шептал не имя Ривая, нет, а бессвязные строки из планов операции, которые они обсуждали всего-то неделю назад. Ривай не сдержался. Сжал запястье Эрвина еще сильнее, а потом бросил взгляд на покрасневшую кожу, в которую впивались полукружья отросших ногтей. Под ними наверняка был слой грязи, но Риваю было плевать. Плевать было и Эрвину, который был накачан лошадиной дозой самого дешевого обезболивающего. Все самое дешевое для его самого дорого человека. «Вот блядство», — Ривай тихо выругался сквозь зубы, отпуская руку командора. Эрвин поправится. Откроет глаза цвета ясного неба, которое найдешь только за стенами. Чуть насмешливо посмотрит на окончательно раскисшего Ривая. Полежит в дряхлой койке денек-другой, а потом вернется к своим обязанностям — будет спасать человечество. Ривай никогда не был оптимистом. Но, чтобы не свихнуться окончательно, попробовать стоило.