Miserere mei, Deus

Антонелла медленно и с изрядной долей самолюбования (хоть и не могла видеть себя со стороны) вышагивала по длинному тёмному залу, едва касаясь тонкими пальцами пьедесталов и экспонатов, что стояли на них. Экспонатов, что предназначались для глаз, а не для рук. — Oculus, non manibus, магистр Грациани? — женщина повернула голову влево и мазнула боковым зрением по привязанному к стулу мужчине, рот которого был предусмотрительно заклеен скотчем, — Видите ли в чём дело, Магистр… Такие как вы не имеют права оставаться в стороне, и вы это знаете. Господь даровал вам силу, чтобы прославлять ею имя Его и замыслы Его. Чтобы изничтожать то, что Богу противно и то, что причиняет вред созданиям Божьим, — хрипловатое меццо ложилось эхом на мраморный пол. Мужчина смотрел на Антонеллу исподлобья. Воистину, если бы взглядом можно было обращать в прах — именно это и произошло бы с этой дамочкой. Тем временем Антонелла продолжала: — Магистр, как вы думаете, что сделает ваша единственная дочь, когда увидит, что вам грозит смертельная опасность? — она достала из маленького лакированного клатча сигареты, вытащила одну из пачки, чиркнула зажигалкой. Изо рта, накрашенного темно-красной помадой, вырвался дым от первой затяжки. Мужчина был бледен, на его лбу выступил холодный пот. А Антонелла все говорила и говорила: — Я вижу, что вы изменились в лице. Значит ли это, что вы напуганы, Магистр? Ведь если вы не солгали, и у девочки нет ваших способностей… То она ничего не станет делать. Она испугается, будет плакать. Звать на помощь… И мы уйдем, — женщина пожала плечами, — Бартоломео, вы же знаете, я была бы не я, если бы не проверила ваше «честное слово», — она усмехнулась и повернулась к охраннику, — Мигель, приведи девочку сюда. Только сперва завяжи ей глаза. Страх неведения — он завораживает… Высокий смуглый мужчина в идеально сидящем по фигуре чёрном костюме лаконично кивнул и отправился вверх по лестнице, на второй этаж особняка Грациани. Проводив его едва ли не ласковым взглядом, Антонелла бесцеремонно подвинула вазу эпохи династии Минь в сторону и пристроила свой аккуратный зад на постамент. — Я понимаю твой гнев, Бартоломео. Сначала мы убрали её мать, потому что заподозрили в том, что она хочет нас предать. Но мы не можем рисковать, ты же сам понимаешь. Наши люди гибнут в несоизмеримо больших количествах, чем эти твари… Ежедневно, если не ежечасно. Смерть Исабеллы — трагедия. Смерть сотен спецагентов — это уже статистика. Я больше верю статистике, признаться по правде, — тонкие губы выпускают еще одну порцию белоснежного дыма, — А теперь мы нагрянули в твой дом с весьма недвусмысленными намерениями… Таким, как мы — с рождения предначертано выбирать сторону. И только те, кто выбирает правильную сторону, достойны милости Господа. Ты ведь не сказал ей про мать? — Антонелла усмехнулась и встретилась взглядом с Бартоломео, — Я так и знала, что нет. Кишка тонка. Тем временем Мигель привел вниз шестнадцатилетнюю дочь магистра Грациани. Тонкая, как тростинка. Бледная, как пациентка онкологического отделения. С выражением лица слишком строгим для девочки её возраста. С завязанными глазами она стояла подле Мигеля и её пробирал мелкий озноб. Этой импровизированной юной Фемиде предстояло сейчас свершить суд над самой собой. — Здравствуй, детка, — Антонелла пропела сладко-сладко, затушив сигарету о постамент и по-хамски выбросив бычок в изящную фарфоровую вазу, стоимость которой на аукционе составляла восемьдесят три миллиона долларов, — Ты так подросла, Бриджида, — несколько шагов в сторону Мигеля и девчонки, тонкая рука с перстнем, инкрустированным опалом затейливой огранки, бережно прихватывает маленький подбородок и нежно поглаживает пальцем белоснежную щёку, — Мигель, ми амор, развяжи нам глазки. Широкая черная лента падает с глаз, взгляд которых был сейчас суровее, чем антарктическая зима. Антонелла видит это и внутренне ликует. Вот оно: ненависть на грани неистовства. Всё, или ничего. Увидев отца, Бриджида было ринулась к нему, но Мигель своей стальной хваткой удержал её, практически до хруста сдавив предплечья. — Отпусти меня, вонючий ублюдок! Что мы вам сделали? Отец всегда служил верой и правдой… — Шшш, дитя. Мы знаем, — Антонелла прикладывает палец к губам, отходит назад, не отводя безумных глаз от девочки, заходит за спину связанному на стуле Бартлолмео, и её тонкие пальцы смыкаются на его шее. Сдавленный хрип и судороги. — Господь наделил меня особым даром, миа белла, я умею вырабатывать кожей очень сильный токсин. Который, попадая на кожу, к примеру, твоего отца… разъедает её подобно серной кислоте, проникает в кровь… заставляет её сворачиваться… — Отец! Нет!!! Отпусти папу! Что ты от нас хочешь? — сквозь слёзы кричала девочка. — Спаси его, Бри. Ты ведь в силах это сделать, моя дорогая? — Я не… Душераздирающий вопль заставил ее содрогнуться. Папа. Папочка. О Господи. Что же делать? Простит ли он, если нарушить обещание? Простит ли себя Бриджида, если просто даст им убить отца? Мгновение для принятия решения, хватка Мигеля слабеет, Антонелла убирает свои смертоносные ладони от глотки отца. Но отец уже отравлен. — Яд убьёт его меньше чем за минуту. Отсюда, — ведьма ткнула ногтем в расплавленную кожу у кадыка, — И до сюда, — теперь в область сердца, — Путь невелик. Шестьдесят, Бриджида. Пятьдесят девять… Из горла Бриджиды вырвался то ли вой, то ли рёв. Она рванулась из лап Мигеля и подбежала к отцу. Светлые глаза как будто покрываются тонкой белой плёнкой, она вытягивает вперед дрожащие ладони и шепчет. Шепчет слова, которые отец запретил ей произносить. Яд Антонеллы выходил вместе с кровью из обожжённой токсином раны отца. Антонелла торжествовала. Малефикар в девятом поколении — редкая удача, особенно в условиях вымирающей «одарённой крови». *** — Мы нашли вас у обочины, дитя моё, вы были сильно ранены. Предполагаем, что вас выбросили из машины на полном ходу, — сухонькая женщина в летах и одеянии католической монахини принесла ничего не помнящей Бриджиде завтрак в палату, — Доктор Хоффман говорит, что у вас диссоциированная травматическая амнезия. Какое-то время вы будете проходить лечение и реабилитацию в психиатрической больнице имени Святой Елены, где мы с вами сейчас и находимся. Меня зовут сестра Августина, — голос монахини звучал ровно и медленно, откликаясь гласными на задворках подсознания. В палате было светло и тихо. Утреннее солнце скользило бликами по серебряному распятию у изголовья кровати. В голове Бриджиды не было сейчас ничего, кроме зияющей пустоты сознания и тупой боли. Gregorio Allegri — Miserere mei, Deus