В день рождения Аленки

«Так-так, муку купила, семена на рассаду, порошок только стиральный осталось», – размышляла себе под нос бойкая старушка, решительно семеня к хозяйственному магазину. Под мелкими шажками сминалось мутное крошево снега в первых весенних лужицах. В голом кусте опьянело чирикали мокрые воробьи, солнышко уже почти ласково пригревало, заставляя жизнь играть новыми красками. Бабушка с наслаждением подставляла ему морщинистое лицо, по-девичьи жмурилась, и слишком поздно заметила знакомую фигуру впереди. Слегка растерявшись, она завертела головой в поисках спасительных магазинов, но сворачивать уже было поздно: старая соседка увидела ее и спешила навстречу. Откровенно говоря, Сергеевна была противнейшей вечно угрюмой старушенцией, но никто не решался обидеться на ее характер, сочувствуя ее горю. Сегодня она была сумрачней обычного. Пожилые женщины долго приветствовали друг друга, расспрашивая, как дела, как родня, и баба Зина чувствовала, как от угрызений совести внутренности заворачиваются узлом в животе. – У Аленки… – начала Сергеевна внезапно, всхлипнула, достала платочек и шумно высморкалась в него, – у Аленки день рождения сегодня, знаешь… Зинаиду будто ледяной водой обдало. Она неловко гладила соседку по плечу похолодевшими пальцами, успокаивала. На том и разошлись как-то неловко, сконфуженно. Видит Бог, не хотела она, чтобы все так вышло. Старушка поковыляла домой, совсем позабыв про стиральный порошок. Там села на лавочку у подъезда – отдышаться перед подъемом, да и сердце что-то вдруг зашалило. Оглядела залитый весенним солнцем домик, что совсем и не изменился за все эти годы…

***

Аленка всегда была особенным ребенком. В отличие от зининых детей у нее было все: и лучшие игрушки, и своя, отдельная комната, что и по сей день, насколько знала баба Зина, не изменила своего облика и оставалась пустующей. Но Аленке было и того мало. Машу, дочку Зины, во дворе в общие игры принимали неохотно, только при условии, если Аленки рядом не было. А уж стоило девочкам пересечься, и Маша оказывалась будто в ловушке между двумя серыми «хрущевками». Аленка кричала, топала ногами, обзывала Машу и подначивала против нее других деток, хотя более доброго и покорного создания, чем ее дочь, Зина не знала, и уж тем более не представляла, за что ее можно было настолько невзлюбить. Сколько уж раз стояла Зина на балконе, высматривая свое чадо: в волосах бигуди, на носу очки с толстыми стеклами, и кричала, чуть что: «Чего творишь! А ну не сметь!» Аленка бросала наверх злые взгляды, но стоило дозорному покинуть свой наблюдательный пункт – и все начиналось сначала. А дел и без того было по горло. И разговаривала Зина с Аленкой, да та кивала, кивала, а ни черта не понимала, и к матери ее ходила разговаривать – да, видать, слишком любили Аленку родители, чтоб воспитывать. Долго терпеть такое не было никаких сил. В один из летних вечеров, когда из раскрытых окон доносился визг стрижей и детворы, Зина глянула на улицу и обомлела: Аленка схватила Машу за грудки и трясла так, что та чуть не ревела, но слова поперек сказать не смела. Сердце матери не выдержало, Зина кинулась на улицу, и с каждой ступенькой, через которые она буквально перескакивала в своих поношенных домашних тапочках, ярость подхлестывала к горлу. В голове назойливо сидела лишь одна мысль: вот как даст она сейчас этой Аленке хорошую пощечину! Как собьет с нее спесь, раз родители не удосужились! Но уже подбегая к месту происшествия, она поняла: смалодушничает, не ударит чужого ребенка. И все же, когда Зина уводила всхлипывающую дочку за руку, она обернулась на почти победно усмехнувшуюся Аленку, и слепым гневом вырвались роковые слова: – Да чтоб ты сдохла!

***

Много лет прошло с тех пор. Что у Машеньки, что у Миши свои были семьи, свои дети. И Зинаида очень надеялась, что не приходится им так бегать во двор, защищать их. А Аленка? Аленку лет двадцать назад машина сбила на перекрестке. Насмерть.