My Obsession

Этот ублюдок... Самодовольный, хамоватый, невыносимый... беспомощный. Лежит передо мной, развратно раскинув ноги и облизываясь. Ему совсем не страшно. Ему наплевать, что его руки до синяков скручены за спиной и наглухо прикованы к перилам капитанского мостика. Ему плевать, что вокруг него собралась вся команда. Он с наслаждением купается в пылающе-розовом предзакатном свете, который так ему идет, и ерзает плавно, будто в замедленной съемке. Предвкушает. Что, Дофламинго? Я же вижу, как ты изнываешь от ожидания, как весь твой вид изобличает готовность быть оттраханным всей командой моего корабля. А потом - на десерт - мною самим. "Иначе зачем ты притащил меня сюда?" - говорит твой похотливый взгляд. Ты извращенец, Дофламинго. И всегда был им. Свихнувшийся на сексе ублюдок. Ты, кажется, только ради этого и живешь. Бизнес, авантюры и махинации, каждый твой вздох и взгляд - ради этого. Женщина или мужчина, снизу или сверху - для тебя не имеет значения. Поэтому ты и проиграл нашу битву час назад, поэтому позволил погибнуть всем, кто был в тот момент с тобой... Чтобы в полулежачем состоянии быть сейчас прикованным к перилам и светить передо мной топорщащейся ширинкой. Это нравится тебе, как ничто на свете. Что ж... Наблюдать за выражением твоего лица когда-то мне было противно. Однако с той поры высыпалось много песка, и теперь все иначе. Сидеть, закинув ногу на ногу, мне не очень приятно, но я не хочу, чтобы кто-то раньше времени лицезрел мой стояк. Благо, кресло мягкое, и я могу устроиться с максимальным удобством. Осталось только кивнуть: приступайте, мол, ребятки... И я киваю. Изведенная ожиданием команда вся как один радостно скалится, а после слышится треск грубо срываемой с тебя одежды. Когда слетает все, я негромко приказываю парням отойти. Зрелище куда как потрясающее. Смуглый, раскрасневшийся - и все тело будто распахнуто настежь: бери, не стесняйся... Сказать, что ты соблазнителен - не сказать ничего. Беззастенчиво себялюбивый, изящный, как дикая кошка из тех, у кого под прекрасной блестящей шерстью перекатываются, играя, мускулы. Силен, уверен в себе... И вся эта точеная куча великолепия валяется передо мной, похотливо скалясь в улыбке, связанная - и свободная как никогда. Вдоволь насладившись картиной, я киваю снова. Семеро крепких парней - в самый раз для маленького судна вроде нашего - вновь окружают тебя, на ходу освобождаясь от мешающей одежды. Каждый из них уже возбужден не меньше нас с тобой - а ты только раззадориваешь, облизывая губы своим очень длинным и - я отлично знаю - невероятно умелым языком. Что происходит дальше, мне не видно за сгрудившимися спинами - но звуков оказывается вполне достаточно. Влажное трение тел, шумное сбивчивое дыхание, жадные глубокие поцелуи и стоны, стоны... Интересно, какие у тебя сейчас глаза? А, Дофламинго? Их ведь не видно за очками, которые никому снимать не позволено. Я почему-то уверен, что ты в этих очках и родился - никогда не видел тебя в чем-то другом. А знаешь, Дофламинго, ты очень известен. Титул титулом, награда наградой - пусть. А в узких кругах, вдали от лишних ушей... Потому что ты божественно целуешь. Любой, кто хоть однажды почувствовал твои губы, запомнил их до конца дней своих. И эти парни, которые наслаждаются тобой сейчас, тоже никогда не забудут... Особенно потому, что это в первый и последний раз. Возможно, этот вот широкоплечий пират, только что кончивший мимо твоего лица и едва удержавшийся на ногах, еще не вполне осознал, что сейчас было - зато потом он наверняка искусает себе локти от досады, что не продержался чуть дольше, не продлил эти потрясающие ощущения... Твое тело мелькает урывками в поле моего зрения. Склизкая беловатая жидкость течет по твоей шее, плечам, груди, капает с бедер на чисто выдраенную с утра палубу... А ты все улыбаешься, словно не тебя сейчас трахают семеро отъявленных головорезов, а ты сам имеешь семерых девственниц. Хотя по сути так оно и есть. Мне кажется, что это длится вечно. Пылающее солнце давно скрылось в море, и тусклые обрывки облаков едва выделяются теперь на темном, испещренном белыми точками звезд небе. Это как раз одна из тех ночей, когда вокруг невероятно тихо. Пушистая, обволакивающая тишина во всем - в едва ощутимом бризе, мерно перекатывающихся волнах, преглушенном скрипе корабельных досок и бледном сигарном дыме. Я чувствую ее, хотя и не слышу за хриплыми стонами и движением мокрых тел перед глазами. Последний сдавленный крик, влажное хлюпанье - все. Парни, еще пребывая в блаженной эйфории - это видно по их потным ошалевшим лицам, - медленно отходят от тебя, натягивая штаны. Я жадно впиваюсь глазами в то, что все это время от них было скрыто. Ты, Дофламинго... Мои ожидания оправдались с лихвой. Твое влажно блестящее тело рвано дрожит остаточными крупицами удовольствия, частое прерывистое дыхание обжигает алеющие губы, голова запрокинута - ты все никак не можешь прийти в себя. Чертов извращенец! Слышишь, ты?!.. И на тебя, извращенца, у меня таким колом стоит, что впору тоннели в скалах пробивать! За это я тебя и ненавижу, Дофламинго... Приказываю: - Развяжите, - и слышу почти с ужасом, насколько хриплый и чужой у меня голос. От неторопливости, с которой пираты выполняют указание, хочется выть. Скорее же вы, олухи! Или я тут на месте с ума сойду - уже не только пах, все тело ноет, будто на меня давит целая огромная гора. Еще и ты, Дофламинго, висишь мешком у них на руках, ленясь даже пошевелиться, и на твоих припухших губах застыла все та же коронная ухмылка. Тебя обтирают начисто - заботливо и аккуратно - и с моего молчаливого согласия несут в каюту. Черт возьми, Дофламинго! Ни один тенрьюбито не сравнится с тобой в царственной лени! Ты не то что идти сам не пожелал - так еще и ноги поджал, как ребенок, чтобы по полу не волочились!.. О, господа, теперь бы встать. От одной мысли дрожь пробирает. Но встать надо, а то хуже будет. Когда я в последний раз так нелицеприятно ковылял? Да никогда. Дофламинго, чтоб тебя!.. Благо дело, хотя бы приказы команде раздать нормально получилось. Ну и взгляды у них, конечно... А, к черту. Когда это мне была неприятна людская зависть? ...Сейчас я, положа руку на сердце, даже не могу сказать, есть ли в моей каюте хоть что-то, кроме кровати. Разве что эта лампа - просто невероятно, до гнусного тусклая, качающаяся вместе с кораблем, отчего размытый круг света скользит по каюте, заставляя тени плясать на твоем лице. От этого я не могу толком разглядеть его выражение, что сейчас почему-то ужасно важно для меня. Ты ведь улыбаешься, да, Дофламинго? Как? Точно так же, как улыбался своим давешним "насильникам" - нагло, похотливо и совершенно спокойно?.. Я чувствую тебя. Не могу сказать, что мое владение Волей особенно выдающееся, но и того хватает, чтобы всей кожей ощутить, как ты горишь. Нормальный человек на твоем месте умирал бы от усталости, но не ты, Дофламинго. Прикрываю глаза, чтобы дать себе немного отдышаться. Мне нельзя терять голову... По крайней мере, не сразу. Иначе это будет твоя победа, мое унижение. Потому что я - это не семеро безмозглых обезьян. Я выше, во всех смыслах. Стряхиваю шубу легким движением плеч. Ты не связан. К чему? Ограничить твои движения - лишить себя же дополнительной тонны удовольствия. Однако у всего есть обратная сторона... Вскидываю руку, заставив ее метнуться острой волной песка и застыть клинком у твоего горла. - Прикоснешься к себе - убью. Конечно, в этом не было особой необходимости - ты и так знаешь правила секса со мной. Но повторить никогда не помешает. Рыжеватый свет обнаруживает на твоем лице широкую ухмылку, должную изображать шутливую покорность. Убираю руку и касаюсь резных пуговиц своей жилетки. Мне кажется, что они вылетают из петель слишком быстро, но ничего не могу с собой поделать. Стекла твоих очков вспыхивают на свету, когда ты склоняешь голову набок, прожигая взглядом мои пальцы. Я знаю, как они нравятся тебе... Шелк, обнимающий мою шею, гладит ее, соскальзывая. Ты вздрагиваешь, твое возбуждение быстро возвращается, едва я расстегиваю первые пуговицы рубашки. Белой, как ты любишь. Мне и самому нравится белая ткань на смуглой коже... Иногда ловлю себя на мысли, что у нас не так уж мало общего, Дофламинго. Разворачиваюсь спиной к кровати и позволяю рубашке сползти вниз. Показывать спину врагу не полагается... Но не теперь. Не так. Позади слышится невнятный хриплый звук. Я уверен, что ты сейчас мучительно стискиваешь простыню, потому что нарушать мой приказ нельзя. Крюк с левой руки я давно снял, чтобы не мешался, так что рубашка легко упала на пол. Выгибаюсь чуть назад, разминая хребет, и чувствую в паху почти что резь. Ты сейчас ощущаешь себя не намного легче, а, Дофламинго? Ты говорил когда-то, что уже на одну мою спину можешь неплохо подрочить. Какая жалость, что сейчас мы не станем это проверять... Снова оборачиваюсь к тебе, расстегивая пуговицу штанов. В том, как ты подобрался, напрягся всем телом, явственно читается: "Скорей же ты!..". Хотя в мои планы входит несколько иное. Полностью расстегнув штаны и почувствовав некоторое облегчение, неторопливо подхожу к тебе почти вплотную. Ты тут же перекатываешься на самый краешек кровати и уже поднимаешь руки - прикоснуться, но я эту попытку пресекаю, хлестнув песком по запястьям. Знаю, как тебе сейчас хочется разрезать всю ткань, что скрывает от тебя мое тело, но правила есть правила. Ты сам согласился на них когда-то: не использовать силу фрукта со мной. Касаюсь пальцами твоих губ - мягких и влажных, с нажимом провожу по ним, тыльной стороной ладони оглаживаю лицо... Сейчас все твое тело - одна большая эрогенная зона, комок нервов - задень что-нибудь, и... Я так и знал, что не сдержишься. Ты срываешься вперед, как пружина, утыкаешься губами куда-то мне в живот, обхватываешь ладонями мои бедра - и тебя почти сразу прошибает дрожь. Колено обдает влажным теплом, тяжелое дыхание обжигает живот... От этого я и сам едва не кончаю - чувство безграничной власти над тобой поистине великолепно. Ты мог бы быть самым свободным человеком в этом мире, Дофламинго, действительно мог бы - а ведь это мечта любого пирата. Мог бы - но никогда не станешь, потому что кончаешь от одного прикосновения ко мне. И пусть я сам никогда не скажу этого вслух... Ты мой, Дофламинго. И останешься только моим, сколько бы народу тебя не перетрахало. ...Ты все никак не можешь отлепиться о меня - только сжимаешь и разжимаешь ладони, как будто боясь сделать хоть что-то. Отталкиваю - несильно, но ты безропотно падаешь спиной на кровать, не отрывая от меня взгляда, который я чувствую всей кожей - особенно пониже живота. Чувствую... Но это не то. Я хочу увидеть твои глаза. Без них лицо не так выразительно, а мне нужно видеть полную картину твоего безумия. Подаюсь вперед, оказываясь над тобой, и гладящим движением ладони убираю очки с твоего лица... Оно словно вспыхивает в моем сознании. Блестящие глаза - черные, как два омута, ореховая радужка еле видна. И без того не в меру подвижные мышцы лица дергаются, изображая сумасшедшую гамму чувств - от злости до настоящей мольбы. Лихорадочный взгляд бегает по моему лицу, груди, рукам - всему, до чего может достать... Восторг. Если бы ты знал, Дофламинго, насколько это упоительно! Понимать, что опаснейший псих, которого до мокроты боится куча нехилого народу, а в Правительстве предпочитают лишний раз даже имя не слышать, подонок, которому не перечат, убийца, каких мало, - дрожит сейчас подо мной, терзаемый собственной сумасшедшей похотью и совершенным бессилием, в полной моей власти. Если я сейчас остановлюсь, отойду от тебя, брошу тут одного - тебе будет настолько плохо, что ты и представить боишься. Поэтому ни малейшего неповиновения, ни капли твоей обычной безнаказанной наглости... Мой. Без возражений. Целую. Неспеша, со вкусом... Будто пробуя дорогое вино - однако ты куда более ценен. Твои губы стоят дороже всей выпивки мира. Ты не выдерживаешь уже спустя несколько секунд - с нетерпеливым полустоном буквально хватаешься за мои губы, твой язык увивается вокруг моего - но перехватить инициативу без позволения не смеешь. А я уже откровенно дрожу, не в силах держать свое тело. Жарко до одури, сердце колотится как от быстрого бега - и больно. В паху жестоко крутит, и я запоздало замечаю, что минуту как трусь через ткань штанов о твой стояк. Но и эта мысль уже не отрезвляет - ты слишком близко, в считанных вершках - и я чувствую тебя всем нутром. Это ощущение, знаешь - когда кажется, что дрожит уже не тело - душа, сердце... Твои руки снова ложатся на мои бедра и поглаживают их, чуть тяня вниз, а припухшие от поцелуев алеющие губы соскальзывают на мои ключицы, плечо... И я вдруг слышу - хрипло, тихо, на выдохе - свое имя. Сознание на миг меркнет, так что я едва ли не в ужасе втискиваюсь пахом в тебя, причиняя себе боль, но все-таки не кончая. Не сейчас!.. И ты улыбаешься. Не хочу даже представлять, какое у меня сейчас лицо, но твоя хамоватая ухмылка вызывает всплеск злости. Не смей!.. Я все еще прижимаюсь к тебе. Прекрасно. Чуть двигаю бедрами - ты охаешь и запрокидываешь голову. Еще раз - дергаешься, впиваясь пальцами мне в плечи. Теперь улыбка - на моих губах. Давай же, Дофламинго... Я хочу слышать тебя. Вверх-вниз, размеренно, мучительно для себя и для тебя - и все же невыразимо приятно. Удовольствие, замешанное на тягучей боли и несусветном напряжении - оно и правда восхитительно... Стонешь. Сначала зло, сдавленно, а после - громко, в голос, каждым звуком умоляя меня прекратить издевательство. Это попросту сносит мне крышу - твой голос, влажно блестящие глаза, судорожно сжимающиеся губы, дрожащее тело, жмущееся ко мне с таким диким, страстным отчаянием, что я над тобою чувствую себя по меньшей мере царем вселенной. Власть... Могущество... Я всегда добивался их силой и богатством, но ты в моей постели - куда выше всего этого, вместе взятого, Дофламинго. Целую. Жадно, сильно - оставляя на тебе свои печати одну за другой. Это позволено только мне одному, и лишь от мысли у меня голова кругом. Ты уже не стонешь - кричишь что-то, но слов не разобрать за стуком сердца в ушах. Моего? Твоего?.. Больно - жесткая ткань штанов едва не сдирает кожу, так резко ты тянешь ее вниз. Словами не выразить, насколько вдруг стало легче - но только на какие-то мгновения, пока тягучее чувство не вернулось в утроенном размере. Не сдержавшись, глухо рычу, уткнувшись в твое плечо, и неосознанно тянусь рукой к своему ноющему члену - но ты не даешь. Договор... Мне сейчас уже не до его пунктов. Толкаешь, воспользовавшись моей невменяемостью, переворачивая на спину, и одним слитным движением оказываешься где-то на моих коленях. Я собираю простыню в кулак - вовремя. Первый поцелуй - мягкий, дразнящий, затем легкое прикосновение языка... Напрягаюсь до боли, готовый кончить, но ты своего дела мастер. Боль перетекает в удовольствие и обратно, мешаясь в невообразимый коктейль ощущений, заполняющих собой не только меня, но и все вокруг - покачивающуюся каюту, мечущийся круг света, даже темень за стенами и корабль до самой мачты... Весь мир сжимается, ни много ни мало, на кончике моего члена в твоих губах. Твои руки ласкают мои бедра, живот, мошонку, вырывая стоны - резкие, воющие, пошлые... Когда ты вдруг убираешь губы, я едва не ору раненым зверем - ведь до края была доля секунды. Ты поднимаешь глаза на меня и улыбаешься - развратно, издевательски. Упиваясь моим состоянием и получая от этого невыразимое удовольствие. А не много ли на себя берешь, Дофламинго? Касаюсь твоих губ, резко сжимаю пальцами нижнюю, вкладывая в свой взгляд всю возможную выразительность. Ты намек понимаешь и, облизываясь, снова опускаешь голову. Я стискиваю зубы и вжимаюсь спиной в подушку. Дышать становится тяжелее, внизу все сладко немеет... Мир взрывается ослепительными осколками. В голове светло, как от мгновенной вспышки, все тело колотит... И хорошо. Неописуемо хорошо. Это не счастье, не забытье - нечто большее. Более глубокое, чистое, как звон булатного клинка, и столь же ясное и понятное. В глазах еще мутно, и приходится поморгать, чтобы разглядеть обращенное ко мне лицо. Твое, ухмыляющееся... Запятнанное белесым, развратно облизывающееся и невыразимо довольное. Поднимаешься, устраиваешься на моем паху и потягиваешься, как сытый кот, стирая с лица мое семя. У тебя потрясающее тело, Дофламинго... Гибкое, точеное, поджарое. Обладая таким, действительно грех не трахаться круглые сутки. Тем более, что я все еще хочу тебя. В такие моменты я особенно горько жалею, что у меня лишь одна рука - вдвое меньше ощущений от прикосновения к твоему телу. И все равно - горячо. Гладкая кожа под пальцами... Выше - упругий выступ соска, от касания к которому ты вздрагиеваешь и обрываешь ленивое движение, тут же подаваясь вперед, едва не ложишься на меня, удерживаясь на руках. Твое лицо так близко... Достаточно близко, чтобы я мог до последней черточки рассмотреть его. Я снова вижу темные провалы твоих сверкающих в полумраке глаз красивой продолговатой формы, твои приоткрытые губы с чернеющими пятнышками запекшейся крови, твой лоб - то нахмуренный от напряжения, то спустя секунду разглаженный согласно с появляющейся на губах улыбкой... Продолжаю ласкать ладонью твои соски, а ты, часто дыша, трешься своим членом о мой. Приятно до одури, и сдерживать стоны невозможно даже при желании. Твои губы касаются моих, не целуя, но ловя каждый судорожный выдох, каждый стон... И шевелятся, произнося - беззвучно, разборчиво только предельно возбужденному чутью - мое имя. Настоящее имя, которое из ныне живущих во всем мире знаешь только ты, Дон. Ты один... Все, что осталось от моего прошлого. Когда нас снова накрывает, выжигая сознание ослепительной вспышкой удовольствия, ты впиваешься губами в мою шею. Боли я в этот момент не чувствую, но знаю, что там останется твоя метка - особенная, продолговатая... Это запрет, который ты нарушаешь каждый раз. Запрет - потому что я не хочу и, наверное, даже боюсь признавать - а ты раз за разом доказываешь мне то, что я тоже твой. ...Ты приподнимаешься, усаживаясь на моем животе, и проводишь рукой по взмокшим волосам, тяжело дыша и поглядывая на меня из-под руки - улыбчиво, жадно. Твой член нагло топорщится, то ли издеваясь, то ли приглашая... Мои губы сами собой растягиваются в ухмылке. Вот же ненасытная сволочь!.. Впрочем, я и сам не лучше. Чувствовать кончиком члена твою поясницу очень скоро становится невыносимо, и я рывком вскидываюсь, меняя положение: теперь я сверху, а ты лежишь, облизываясь, со свешенной с кровати головой. И смотришь - вызывающе, подстегивающе. Приподнимаясь, забрасываю твои ноги к себе на плечи - ты изгибаешься и ерзаешь, пытаясь устроиться поудобнее, но край кровати давит тебе на лопатки, так что ты не можешь занять выгодную позицию. При виде твоих мучений улыбка у меня становится еще шире. Ты замечаешь это и смотришь исподлобья - без тени обиды, с искрящимся смехом в глазах. Ведь тебе безумно нравится все это, так, Дон? Ты будешь сгорать от наслаждения и похоти, что бы я ни делал, и будешь целовать меня отчаянней, чем кого-либо другого. Ты мой. ...Туго, мягко и восхитительно приятно. Твое тело изгибается подо мной - не от боли. У меня кружится голова - от частого дыхания, от неровных, лишенных ритма движений, от стонов, моих и твоих... Раз за разом - все ниже к тебе, ближе, глубже. Твоя грудь судорожно вздымается, сильные пальцы стискивают то простынь, то мои руки, то проходятся по моим уже давно всклокоченным волосам, цепляя сережку. Мышцы ног и пресса с каждой секундой все больше сводит от напряжения - я смотрю на тебя и не вижу за немой пеленой в глазах. Ты стонешь - до крика, мечась и извиваясь подо мной; а у меня внизу все немеет, будто наполняясь этим непередаваемым, тягуче-дрожащим удовольствием... Член словно дергает моим же влажным теплом, отчего я резко подаюсь назад, до боли выгибая спину - и не замечаю этого, оглушенный оргазмом и своим собственным почти болезненным полувскриком; без малого тут же меня снова бросает вперед - я вжимаюсь в тебя, хватая воздух всем телом... И чувствую животом твою выплеснувшуюся сперму, чье тепло у меня в сознании мешается с твоим протяжным, восхитительно чувственным стоном. Дон... Практически лежу на тебе, намертво вцепившись рукой в край кровати, и невероятно отчетливо, остро чувствую, как лихорадочно ты дрожишь, как колотится у тебя сердце... Меня и самого трусит не на шутку. Дышать неимоверно трудно, особенно от разлитого в воздухе горячего запаха тел и спермы. Шепчешь. Тихо, тяжело, с усталым придыханием - мое имя. Больше ничего - только имя, но все остальное говорит сам голос. Может быть, он говорит то, что я хочу слышать... Это не имеет значения. Слабо толкаешь меня в грудь. Неохотно поднимаюсь с тебя - дрожь сползает, как прибрежная волна, оставляя чистый песок - ленивую усталость. Ты убираешь ноги, до этого судорожно сцепленные за моей спиной, и я валюсь на постель, прикрывая глаза. В голове пусто. Ты рывком устраиваешься рядом, вцепляясь в меня руками и ногами, обнимая... Я тоже хотел бы, но ты, как назло, устроился слева. За стеклом иллюминатора - звездная темень. Качающаяся рыжая лампа гоняет ее, забравшуюся, по каюте из угла в угол. Только свет и тень - все, что я могу воспринимать сейчас. И еще тепло с холодом: жар твоего тела, обычный для южанина, и остывающую влагу на коже. В эту минуту я не знаю и знать не хочу, как вообще могу лежать каждый день - и не чувствовать тебя рядом, Дофламинго. Мне кажется, ты весь был создан только для меня - каждый изгиб твоего тела идеально вписывается в мой, когда ты вот так прижимаешься; твой член идеально ложится мне в руку, а мой - в тебя; твоя наглая невыносимость - в идеальной концентрации, чтобы заводить меня с пол-оборота, но не выбивать из колеи... Поэтому ты - мой. Нечто большее, чем собственность; нечто меньшее, чем любовь. ...Ты уже успел задремать - расслабление после долгого сильного напряжения свалит кого угодно. Я тоже чувствую, как веки наливаются тяжестью. Последняя мысль перед забытьем - чтобы ты не уходил. Утром... И, желательно, никогда. С некоторым усилием приподнимаю руку и сжимаю ладонью твое запястье. Знаю, ты все равно уйдешь с рассветом, хоть я гвоздями тебя прибей. Но утро будет утром. Ты побудешь моим еще немного... И до следующего раза.