Иная Судьба

      Иногда я думаю — чем это могло бы кончиться. Если бы началось не так.       Тогда я жму плечами. Отворачиваюсь от озер, из которых глядит на меня тот, другой: губы в нитку, в глазах — пустота Тартара, с пальцев капает ихор. Отворачиваюсь и ухожу, оставляя его смотреть вслед из отражения — и пусть себе листья серебристого тополя падают ему на плечи, пусть он сутулится, пусть чертит невидимым стилосом по невидимому песку линию каких-то своих, незнакомых мне воспоминаний.       Наверное, у него все неправильно начиналось — у того, другого. Надеюсь, у него там хотя бы кончилось все правильно.       И все же — чем это могло бы кончиться, если бы началось не так?!       Мысли скользят, извиваются, поднимают со дна памяти давнюю легенду, а может, сказку, рассказанную чьим-то безмерно усталым голосом. О титане Кроне, свергнувшем своего отца и взявшем в жены Звездоглазую Рею. О пророчестве свергнутого Урана: «Судьба-Ананка, рожденная из Хаоса прежде всех, не минует тебя. Придет час — и тебя свергнет сын».       «Когда прозвучало это предсказание, жена Крона Рея ждала ребенка. Ей так хотелось — пусть будет девочка. Она даже придумала ей хорошее имя — Гестия… Но родился мальчик. Наследник. На свет появился мальчик с волосами чернее смоли и глазами, впитавшими темноту ночного неба. И тогда Крон приказал принести младенца ему…»       Я знаю продолжение этой сказки, ибо я — это продолжение. Вот только сны иногда подкидывают неожиданное: долгий крик, раздирающий грудь, вечный мрак, бесконечные лабиринты времени. И тогда, стряхивая невольный озноб с кожи, я опять ныряю в глубь памяти — и успокаиваюсь, вспоминая.       — Она ведь не принесла?       — Да, мой мальчик, она не принесла…       — А что она тогда сделала?       — Она взяла камень. Обычный камень, завернула его в пеленки и отдала мужу. Крон проглотил камень, думая, что глотает сына, и мальчик с черными глазами и волосами остался расти на острове Крит, под надзором нимф.       — А если бы она вдруг принесла?       — Ты перебираешь такие страшные «если», мой мальчик. Зачем ей было отдавать своего первенца Крону?       — Ну, она же не знала, что он его съест. И, может, она боялась. Или если вот…       — Не надо этих «если», маленький Климен. Все могло быть только так. Только так…       — А этот мальчик… ну, который еще Крона свергнет… это я?       Да, это я.       Аид Громовержец, Владыка Олимпа. Эгидодержец, Гостеприимец, Щедрый Дарами, Справедливый и Мудрый. Хозяин Золотого Века, у которого всё началось правильно.       С валуна, поднесенного женой обезумевшему мужу. С младенца на острове Крит. С гулких ударов куретов в щиты — чтобы заглушить плач ребенка.       Так могло ли начаться иначе? Нет, не могло.       В противном случае — страшно подумать, чем это могло бы кончиться.       Куреты скучали. Двое прилегли в тени корявой яблони, один на эту самую яблоню залез и уныло отчитывался: нет там, мол, ничего интересного. Еще двое несли караул, время от времени яростно грохоча копьями о щиты — звук прокатывался по долине, множился и улетал за море.       Гхар-дах!       — Заморился, — мрачно сказал рыжебородый.       Второй, кудри которого отливали зеленью, цыкнул на откуда-то взявшегося мальчишку: тот вознамерился утащить у отдыхающих товарищей копье.       — Дяденьки, — не смутился мальчишка, — вы козы не видали?       — Мамка твоя коза, — долетело от курета, который чуть не лишился копья. — Ну-ка брысь отсюда!       Мальчишка, однако, никуда не собирался. Крутился вокруг «дяденек», восхищенно рассматривая блестящие на солнце доспехи. Высунул язык, потрогал щит, на котором красовалось оскопление Урана.       Курет с кудрями иззелена подмигнул второму и вдарил по щиту.       Гхар-дах! Гулкое эхо унеслось в дальние дали. Мальчишка отскочил, вылупил черные глаза, почесал укус на ноге и независимо поинтересовался:       — А что это вы, дяденьки, по щитам все время лупите?       — Не твоего ума дело, — осек рыжебородый. — У нас, может, великая тайна. Иди себе мимо, сопляк. Ищи свою козу, пока ее волки не задрали.       И еще один гулкий удар раскатился над долиной.       — Такую задерут, — непонятно высказался мальчишка и сощурился. — А дело — моего ума. Нам с няньками, может, тоже спать надо. А этот ваш грохот все время доносится. И коза вот вашего шума испугалась: как кинется в чащу! А так бы я вам молока принес. Холодного.       Видно было, что никуда местное критское отродье не собирается.       — Настырный, — одобрительно крякнул один из куретов под яблоней. — Так и быть, скажем тебе, только ты уж никому не проболтайся. Сынка мы Кронова стережем. Климена. Который от Реи.       — Сказа-а-а-ал! — протянул мальчишка и оттопырил тонкие губы презрительно. — Крон своего сына сожрал, это на Крите последний сатир знает.       — А вот и не сожрал! — вмешался курет помоложе. — Подменила она его, значит. То ли сыром, а то ли каменюкой. А нас, значит, сюда поставила. Надежная охрана, стало быть, чтобы. И наказ дала, строгий: все время в щиты лупить. Если, значит, младенчик заплачет — так чтобы его заглушить.       — В Тартар сойти, — сказал мальчишка, поразмыслив, — это ж как он должен орать, чтоб вы его так заглушали!       Очередной удар по щитам подзадержался, и вместо него донесся другой — с другого края острова.       Куреты забормотали, нахмурились. Мальчишка — остроскулый, со сбитыми ногами, с черными волосами, в беспорядке ползущими на глаза — хмыкнул, выудил яблоко из травы. Сочно хрустнул.       — А долго лупите? — осведомился.       — Да уж лет десять, наверное, — вздохнул курет, спускаясь с яблони. — Тоска смертная. Только приказ есть приказ. Мы, понимаешь, намертво. Нас надежнее нет.       Мальчишка задрал черные брови.       — Это уж точно, — согласился он непонятным тоном. — Ну, вы лупите, лупите. Может, этот сын Крона и Реи лет до восьмидесяти реветь будет. И пеленки пачкать. Ему, сволочи, больше и заниматься нечем.       Куреты переглянулись и грохнули в щиты грозно.       — Выдеру, поганец! — грянул забывший об усталости рыжеусый.       — Сперва догони! — послышалось уже откуда-то издалека. — Увидите козу — скажите, чтобы долго с вами не оставалась, поглупеет!       — Ах ты ж… — рыкнул было рыжебородый, потом осекся, закачал головой. — Вот ведь характер скверный. И родилось же такое у кого-то.       И снова копья грохотнули о щиты. На сей раз — по делу. Заглушая отчаянный вопль:       — Кли-и-и-име-е-е-е…       На сей раз из-за зеленого холма показалась нимфа: статная, полногрудая, тяжко дышащая всей грудью под мало что скрывающими зелеными одеждами.       Глянула на куретов, молчаливо пялящихся на нее. И взорвалась страшнее вулкана, не дожидаясь хоть каких-то слов:       — Чего вылупились, обалдуи?! По лбу своими копьями себе ударьте, сколько раз говорила! Мальчик где?!       Куреты рассматривали ее медленно и основательно. Узнавали.       — Адрастея, — сказал наконец рыжебородый. — Какой мальчик-то? Приходил тут какой-то паскудник. Козу потерял, искал.       — Тартар побери эту козу! — запричитала нимфа, в изнеможении опускаясь на травку. — Куда хоть он скрылся — знаете?! Не знаете? Да ну, кого я спрашиваю — никто же не знает. Весь в папашу своего, чтоб его… и ведь воспитывали же! Старались! Так нет, носится по острову, будто там у него не шило — Кронов Серп с рождения торчит. Кабы знать, кабы знать! Веревки вам в руки бы вместо щитов с копьями! И держать…       Куреты переглядывались, перекидывались удивленными взглядами. Забывали грохотать в щиты.       — Что за мальчик-то? — спросил наконец тот, который лежал под яблоней.       Нимфа шмыгнула носом, пробормотала, что это не мальчик — это наказание для мира. И побрела куда-то за другие холмы, бормоча, что вот, лучше бы кой-кого проглотили, не пришлось бы мучиться, оно бы еще и полезнее пошло.       Между двух крутых зеленых холмов Адрастея остановилась и вскрикнула пронзительно:       — Аид! Ну, если дальше бегать будешь — я тебе такое…       Куреты переглянулись уже на третьем обещании — и торопливо грохнули в щиты.       — Аид, — сказал потом рыжеусый, — невидимый, значит. Ну, самое имечко для такого-то поганца. Сморгнешь — а его не видно, стало быть.       — Не имя это, — отозвался задумчиво тот, что с кудрями иззелена, — кличка. Невидимка, стало быть… Ну-ну.       Но под взглядами товарищей опомнился, стер с лица неуместную ухмылку и послушно ударил в щит.