Шесть часов

На прощание Дин дарит Сэму нож. Широкий, тяжелый - тяжелее всех, что были у Сэма – с долами и зазубринами на темной стали, светлыми прожилками на деревянной рукоятке. Далеко не идеальный, будто мастер делал все на глаз, не задумываясь о тех, кто будет после владеть его работой. «Не ручной, с характером», - так подумал про нож Дин, когда первый раз взял его в руку. Сейчас он отдает его Сэму без намеков и тайных смыслов, просто чтобы помнил. Сэм осторожно берет подарок, поворачивает кисть, рассматривая сталь, и делает пару ленивых взмахов, позволяя руке привыкнуть к весу оружия. Улыбаясь, Дин следит за движениями брата, наслаждаясь тем, как профессионально и привычно движется Сэм. И что бы тот ни говорил и как бы ни старался убежать от того, что умеет лучше всего, не получится. - Спасибо, - Сэм замирает, а затем делает несколько неуверенных шагов в сторону сидящего на стуле у окна брата. - Не стоит благодарности, - Дин криво усмехается и разворачивается к Сэму, медленно и осторожно ступающему по ковру в его сторону. - Сколько? - У нас еще шесть часов. Сэм смотрит на нож в своей руке: – Он что-то значит? Дин, как и брат опускает взгляд на нож. Сэм задумчиво гладит сталь, скользит пальцами по лезвию вверх-вниз, будто хочет запомнить нож до последней щербинки. Будто для него он действительно значит гораздо больше, чем просто подарок на прощание. - Нет, мелкий, тебе на память. Чтобы ты совсем там не расслаблялся. Вот, Дин это сказал, признался. У Сэма будет пока еще неведомое «там», спокойное, без охот и лишних тревог. Там не будет запаха пороха, крови, лекарств. Там не будет его, Дина. - Ты можешь поехать со мной. Дин барабанит пальцами по столешнице и смотрит на Сэма. - Нет, Сэмми, мы уже обсуждали это. Я нужен отцу. Впрочем, как и ты. - Не начинай. Мы и правда все уже обсудили. Я не хочу больше говорить, - Сэм делает еще шаг . Дин расслабляется и, откинувшись на спинку стула, расставляет ноги. Краем уха он улавливает тихий шум движения минутной стрелки на старых настенных часах. - Отец вернется через два часа. - Так мало? - Сэм подходит к нему осторожно, как дикий зверек к человеку в ожидании угощения. Когда доходит до секса, Сэм почти всегда такой. Кажется, он еще не верит, что ему можно, что Дин не оттолкнёт, примет. - Мы успевали и за меньше время. - Но сегодня... - Сэму нет нужды заканчивать предложение, Дин и так его понимает. Последний раз. Сегодня их последний раз – хочется верить, что на несколько ближайших лет, а не навсегда. Дину кажется, он уже сейчас чувствует это неотвратимое «навсегда»; осознание сдавливает горло, мешая дышать. - Это много, Сэмми, - Дин вцепляется пальцами в ремень на джинсах Сэма и тянет его на себя. Сэм опускается между расставленных ног Дина и утыкается носом ему в колено. Больно. Дин пахнет неизменно: порохом, дешевым мотельным мылом и стиральным порошком. Родной, въевшийся запах. Его запах. Сэм вспоминает, как тогда, когда он мог только мечтать о подобной близости, он тайком нюхал рубашки Дина. Ночью, когда все спали, таскал у него футболки и прятал под матрас. Глупость и сентиментальность, но это было всё, что он имел: мечты и запах. Самым сложным было даже не скрывать свою реакцию от брата, а объяснять вечную пропажу одежды. Сейчас смешно вспоминать, какие оправдания Сэм выдумывал, только бы скрыть правду. А потом они стали носить одну и ту же одежду, когда он дорос до вещей Дина. Те чаще всего просто болтались на Сэме, но он отказывался надевать что-то другое. Так ему казалось, что он сам пах Дином, будто брат на самом деле, как мечталось, был с ним. И сейчас в глубине собранного рюкзака лежит поношенная динова футболка. Сэм уверен, это еще один подарок. Слишком уж она приглашающе валялась на покрывале – Дин так свои вещи никогда не оставлял. - Сэмми? - Дин с затаенной нежностью смотрит на Сэма и перебирает его волосы, не мешая размышлениям, позволяя делать все, что тот хочет. - М? - Сэм трётся щекой о грубую кожу, точно щенок, ищущий ласки. Сколько раз все это было? Много. Достаточно, чтобы продержаться какое-то время на воспоминаниях. Достаточно, чтобы не сойти с ума. - Сэмми... Отложив нож в сторону, Сэм тянется руками к ширинке на джинсах Дина. Хочется потом вспоминать этот день не только с болью. Хочется попросить прощения. Просто хочется Дина. Как и всегда. Дин перехватывает руки Сэма, чуть отстраняя того от себя: - Кровать, - гладит большими пальцами его ладони, успокаивая, унимая панику в глазах. Дин не делает ничего сам, даёт Сэму право выбора отказаться и свалить в закат. Вот только выбора у Сэма никогда и не было. Он всегда знал, что ему нужно, видел цель. Ему нужен Дин, нужен настолько, что он готов сейчас расплакаться, подтверждая так часто употребляемое Дином сравнение с девчонкой, только при мысли о том, что уедет, оставит Дина, который всегда находился рядом, был сильнее, старался быть примером. Который сейчас вверяет себя, то, чем он будет жить дальше, брату. Они раздеваются в тишине, каждый –со своей стороны кровати. Еще никогда не было так. Сэм украдкой вытирает глаза рубашкой, прежде чем развернуться и лечь; Дин уже сидит на постели, терпеливо дожидаясь. Сегодня и Дин такой, каким никогда не был раньше. - Не расслабляйся, Сэмми, у тебя много работы и мало времени, - Дин растягивает губы в пошлой фирменной ухмылке и валится на спину. Сэм моргает. Что-то не так, как всегда. И дело не в сквозящем в каждом движении и звуке напряжении, дело в них. Сейчас все совсем иначе, они иные. - Дин?.. - Голос звучит неуверенно – Сэм сидит рядом, не зная, с чего начать. Будто вернулся на годы назад, в их первый раз. Тогда Дин помог, поддержал, объяснил – не словами, движениями, касаниями. Сейчас появляется чувство, что Сэм предоставлен сам себе. - Сегодня ты сверху, - отвечает Дин так просто, словно нет в этом ничего такого. Сэм замирает камнем. Дин выбрал верную тактику для последнего удара. Он попал. Сколько лет прошло с тех пор, как Сэм впервые заикнулся брату об этом? Сколько было насмешливых отказов и даже порой грубых слов о незрелости и неопытности. Можно подумать, сам Дин в их первый раз был асом в гейском сексе. Сейчас он бьет наотмашь. Сэм кожей чувствует, это последняя попытка удержать, без слов, вот так просто открывая все замки. В тоже время Дин знает, не может не знать, Сэм не изменит своего решения и то, что Дин сейчас делает, он делает не для Сэма. У Дина никогда ничего не было просто так, Сэм в это верил, как бы брат не прикрывался маской беззаботного шутника. Больно, черт, как же больно. Больно осознавать это, больно понимать, что Дин не смирится, больно чувствовать немой упрек, которого и нет вовсе. Наверное, это говорит собственная совесть. Сэм нерешительно гладит вздрагивающий живот Дина. Брат, если прикоснуться, прижаться, мелко дрожит – это не похоже на предвкушение, скорее на сдерживаемый страх. - Смелее, Сэмми, - Дин прижимает его ладонь к своей груди и ведет вверх. Сэм чувствует, как рвется воздух, как легкие начинают гореть, а ком подбирается к горлу. Дин все рассчитал верно - он убивает его. И даёт веру. Он отдаётся и дарит, забирая еще больше сейчас. Сэм хочет что-то сказать, хоть что-нибудь, он видит, Дин ждет. И слов, и действий. Терпеливое ожидание приговора или помилования. Надежда вперемешку с тяжелым понимаем в его глазах душит. То, что происходит сейчас, действительно его последний аргумент в свою пользу. Дин просит, почти умоляет остаться позой, неглубоким дыханием. Ответственность жжет глаза и грудь, Сэм не может, просто не может отказаться от своей мечты, но и от Дина тоже. Он может пообещать вернуться, но знает, что не сможет сдержать обещания, не выдержит, слишком больно это будет. Только Дин ждет другого. Его такого хочется успокоить, поддержать, а Сэм готовится его снова ранить словами, отказом, медленно разъедая этим и себя. Он почти мог почувствовать, как слова, что он собирался произнести, обжигают яркой болью горло, разъедают язык, затмевают зрение. Сэм не думал, что будет так больно. - Нет. - Я ни о чем не спрашивал тебя, Сэмми, - Дин улыбается и тянет его на себя. - Тебе показалось. А будешь медлить, я могу и передумать. Сэм понимает, его отпустили, сейчас и, возможно, навсегда. Почему не становится легче, почему ему так хочется, чтобы Дин орал, дрался, умолял? Чертов гребаный эгоизм. Ведь Сэм всегда был важнее, он всегда был центром, он видел, как Дин точно на орбите вращается вокруг него. Он настолько привык к собственной важности, что сейчас пропустил тот момент, когда все изменилось, и Дин уже учится дышать без него. Ему был дан выбор, и Сэм сейчас чувствует себя так, будто выбрал неправильно, но ничего изменить уже нельзя. Скоро вернется отец, они проведут вечер в молчании или ругани, Сэм уедет, и Дина больше не будет рядом. Кажется, только сейчас, когда он выбрал, действительно выбрал, Сэм понимает, что его ждет. От одной лишь мысли самому хочется орать, царапаться, чтобы привели в чувство, чтобы удержали силой. Сэм до последнего верил, что Дин так и поступит. Он же видит, Дину тоже больно, он чувствует то же, что он сам. Но отпускает, принимает решение брата, наступив на горло собственным эгоизму и боли. Сэм не уверен, что хочет учиться этому. Дин гладит его по спине, едва касаясь подушечками пальцев, покусывает шею, что-то шепчет в ухо. Сэм ловит слова обрывками, сосредотачиваясь на каждом движении рук Дина, на легких касаниях губ. Дин редко бывает таким, у них почти никогда нет времени для полноценной прелюдии. Сейчас все правда иначе. Сэм находит его губы своими, кусает, сжимает пальцами бедра. Он хочет, чтобы это прекратилось. Дин не может так поступать, он снова его удерживает, снова пытается. «Или прощается», – приходит следом мысль, от которой хочется орать только сильнее. Или он пытается попрощаться и запомнить до мельчайших деталей тело Сэма. Отсюда и непрошеная, непонятная нежность. Обычно это Сэм жаждет ласк и долгой прелюдии, а сегодня хочется быстро сильно, ярко, так, чтобы было больно. Он не уверен кому именно, ему или Дину. За то, что он отпускает и одновременно удерживает, за то, что рвет душу на части. Сэм сильнее сжимает пальцы на бедрах Дина, почти кусает его губы и, сам того не замечая, скребет ногтями по коже брата. - Смазка в тумбочке, - подсказывает Дин, будто это не Сэм её туда положил, стыдливо отводя взгляд, когда брат его поймал. Сэм молчит. Он на минуту останавливается, достает тюбик и снова укладывается на Дина. Он больше не хочет говорить, не хочет слышать ничего кроме тяжелого дыхания и стонов. Дин сам все решил, Дин открыл перед ним дверь, когда просто кивнул в ответ на заявление об отъезде. Он больше не станет жалеть его. Он не имеет права. Так лучше - пусть будет больно до конца. Так легче. Обоим. Он не хочет думать о том, что так просто наказывает их обоих. Ему не впервые хочется сделать Дину больно, но впервые он имеет для этого достаточные основания. Пусть лучше он помнит это, пусть они оба помнят боль и физическую, и душевную, это поможет не мечтать и не надеяться впустую. Сэм действует рвано, сбивчиво, почти не сознавая этого. То выжимает на пальцы смазку, то толкается в брата на сухую пальцами другой руки, то начинает влажной рукой теребить его сосок, то смазывает свой член. Дин все это время покорно лежит с раздвинутыми ногами и смотрит в потолок, кажется, брат понимает. Дин хватает Сэма за руку, и глухо что-то шепчет в ухо. Сэм не хочет думать, не хочет слышать. Баланс нарушен, они уже не вместе, они перестали двигаться в унисон, прекратили ловить дыхание друг друга. И, возможно, поэтому Сэму становится легче дышать. Он тоже сознает. Они переступили ту черту, которая держала их намертво вместе, они двинулись дальше. Оба, но в разные стороны. - Прекрати, - слово режет слух, Сэм понимает, он все еще понимает своего брата, он понял бы, даже если бы он сейчас и не произнес ничего. От этого осознания больнее, чем представлялось. Он все еще помнит его тело, и бунтарское сознание помнит, то, как они были вместе и не желает ничего менять. Наверное, никогда уже не будет иначе, когда они разойдутся окончательно, эта боль останется в них обоих, они оба потеряли часть себя. Сэм мотает головой и затыкает Дина поцелуем, в этот раз делая все правильно. Растягивая, как растягивал его он, дразня, как дразнил его он. Все то же Сэм сейчас проделывает с Дином и чувствует, как тот начинает постанывать во все еще слишком жесткий поцелуй. Сэм вкручивает в него три пальца, ловя губами всхлипы. Он хочет, чтобы Дин запомнил, чтобы телом чувствовал, как это было, чтобы ни одна подзаборная шлюха, которую тот несомненно снимет через какое-то время, не сумела перебить ни вкус, ни запах, ни то, что останется от них. Сэм бы сейчас оставил на Дине шрам в напоминание, если бы мог себе это позволить. Он прекрасно знал, что в таком сексе будет у брата первым, что Дин больше никого к себе так близко не подпустит. Больше никому, так как Сэму, не доверится, будет помнить это, эту боль и жестокость всегда. Захотелось прекратить, быть нежным, внимательным, таким, каким всегда был Дин, только Сэм знал, что нельзя, никак нельзя допустить этого сейчас. Боль всегда запоминается сильнее, чем любая ласка. - Хватит. - Дин ерзает под Сэмом, сам насаживается, просит. Когда еще Сэм увидит такое? Наверное, вся правда в том, что они оба уже осознали, что этот первый раз станет последним. И не верить всегда проще, не надеяться лучше, чем обмануться. Ничего не ждать - правильнее. - Сэм... - собственное имя слышится чужим. Эхом раздается внутри и тает в очередном стоне Дина. Он всегда был «Сэмми», а сейчас Дин будто отделяет его нынешнего от того, кто был раньше, того, кто был всегда. Нужно что-то сказать, Сэм это чувствует, нужно как-то ответить, вернуть своего Дина и его преданную любовь. Вместо этого Сэм вытягивает пальцы из Дина и, не слушая ничего, не спросив брата, не посмотрев на него, проталкивается внутрь едва смазанным членом – Дин кричит. Странно – Сэм не думал, что дойдет до такого, ведь он обычно только морщится и кусает губы, какой бы сильной не была боль. - Легче! - Дин впивается ногтями ему в спину, Сэм представляет красные полосы у себя на коже, он видит их под закрытым веками, видит Дина, чувствует его, отпечатывается в нем каждым толчком, впитывает с каждым вскриком. Правильно, так правильно, так и должно быть. У Дина не стоит – Сэм протискивает руку между их тел и чувствует мягкий член под пальцами, он гладит, старается не сбиться с выбранного ритма, дрочит, трахает, он сам не замечает, как начинает кричать. - Не стоит, - хрипит Дин ему в ухо. Он одновременно обо всем: о руке Сэма на его члене, о крике, о мыслях Сэма. Оскалившись, Сэм продолжает двигаться, не сбавляя темпа, не прекращая движения рукой. С почти злой радостью он чувствует, как постепенно член Дина твердеет и наливается в его ладони. Вот это – тоже впервые. Кажется, что сегодня Дин открыл ему все свои тайны, сбросил все замки, если они оставались, он чувствует доверие и его горькую, тяжелую потерю. Сэм срывается первым, снова кричит, чувствует, как кровь начинает нестись по венам, как проклятый ком опять подкатывает к горлу, он слышит громкое дыхание Дина, чувствует влагу на своих пальцах и слезы под своими губами на щеках Дина. Это не честно. Это не правильно. Но это их выбор. У каждой дороги есть свой тупик. Любой путь к чему-то ведет. Сейчас – это развилка с бетонной стеной посередине. Они уже слишком далеко друг от друга. Сэм падает на Дина, слизывает соленые подтеки с его скул, не замечает, как начинает щипать глаза, не видит отрешенного, спокойного Дина. Рев мотора за окном выбрасывает их в реальность со скоростью света. Армейские навыки, привитые Джоном, приходятся очень кстати – братья одеваются ровно за две минуты, достаточно быстро, чтобы успеть, за время пока в ржавом замке не проскрипит ключ. Дин падает на диван в гостиной, едва отец входит в номер, швыряя сумку на пол. Автобус Сэма только через четыре с лишним часа, но уже сейчас он чувствует себя здесь чужим. Все молчат. Джон достает что-то из своей сумки и идет на кухню; Дин с застывшим выражением лица сидит на диване. Сэм не может, его разрывает, ему нужны упреки отца, скандал, чтобы удостовериться еще раз, что поступает правильно. - Отец? - Голос все еще сиплый после криков. - Дин тебя отвезет, - слышится в ответ. И все. Больше ничего не осталось. Четыре часа спустя Сэм мнется на стоянке у отеля, слушая долетающие из окна их номера громкие голоса. Скандал, такой долгожданный и несвоевременный. Уже ни к чему не ведущий, пустая трата голоса и нервов. Упрямство Дина сродни ослиному, и сейчас тот доказывает это еще раз. Сэм не хочет слышать слов отца, упреков, которых он так ему и не высказал, тех, что сейчас слушает Дин, словно это он сядет на ночной автобус, не обернувшись, просто уйдет. Джону Винчестеру, пожалуй, даже хуже, чем им обоим, но когда и кто смог бы сказать, что чувствует этот человек, просто глядя ему в глаза? Дин пытается пробить кирпичную стену головой, Джон продолжает кричать в пропасть в надежде, что его услышат. Сэм стоит на стоянке мотельной парковки и ничего не делает. Единственное, что ему остается - ждать. Теперь - всегда. Сэм не уверен, что не попытается с этим что-то сделать, пусть и безрезультатно. Темная дорога манит уйти по ней пешком, но Сэм останавливается, говоря себе, что сейчас подождет. В последний раз. И пусть он сам в это не верит. Дин выходит из номера и привычным жестом поправляет воротник куртки. Он улыбается и подмигивает Сэму. Обманчивое чувство спокойствия снова окутывает Сэма, он садится на пассажирское сидение, откидывает голову и начинает дышать. Отсчет начался.