На твоих коленях

Кровь, кровь, всюду кровь: изумрудно-зеленая трава стала рубиново-алой, и даже небо над головой пылало таким кровавым закатом, будто солнце истекало кровью. Во рту — солено-железистый привкус: противно, но в то же время хочется еще и еще, внутренний ненасытный зверь требует мяса, плоти, кишок… Люпин мечется среди кровавой бойни, отчаянно воет, пытаясь найти хоть кого-то живого и будучи уверен, что это именно он повинен в этой крови, смерти, отчаянии… Среди останков, вывернутых наизнанку тел и оторванных конечностей мелькает прядка розовых, как жвачка, волос, запачканных кровью, и Ремус уже не воет от ужаса: кричит, как человек, кричит имя, которое значит для него целый мир… — Не называй меня Нимфадорой! Откуда-то раздается недовольный девичий голос. Ремус вдруг понимает, что он не волк, что находится не в лесу, а лежит на диване в Норе, где задремал за чтением газеты. Его раскалывающаяся болью голова покоится на коленях Тонкс. Люпин вскидывает на нее пораженный взгляд. Девушка корчит рожицу. — Я поняла, что тебе приснился кошмар, но мог назвать меня и иначе. Надо же, Дора, живая, настоящая, невредимая… Ремус с облегченным вздохом ловит ее руку и целует тыльную сторону ладони, прижимает кисть Тонкс с своей щеке. Она улыбается, перебирая пальцами его волосы. — Ну-ну, тихо, спи, ты устал, — говорит Дора, и Ремус послушно закрывает глаза. Нужно встать и пойти в постель, нужно, нужно, но колени Тонкс такие удобные и уютные, она теплая, от нее пахнет чем-то цветочно-фиалковым… Оторваться — невозможно. Тонкс напевает колыбельную, просто мурлычет без слов, продолжая поглаживать оборотня по голове, и эта незатейливая мелодия утешает, успокаивает отчаянно бьющееся сердце… Зверь где-то внутри признает свое поражение, сдается, кладет морду на лапы и затихает. Люпин спит без кошмаров.