***
Мурасакибара сидел возле кровати, на которой неподвижно лежал Акаши. У императора бинты на лице. Много сменённых несколько раз, покрасневших от крови бинтов. Он был без сознания. Сейчас за этими бинтами пустота, а когда-то там блестели два выразительных глаза. Когда Сейджуро очнётся, он вряд ли сможет увидеть напряжённое лицо своего друга, с которым он сейчас рассматривал неподвижно лежащее тело. Вернее, шансов увидеть что-либо у императора вообще нет. И это только потому, что его идеально круглые глазные яблоки сейчас плавали в большой банке цилиндрической формы, стоящей на тумбочке неподалёку от кровати. О, да, теперь Атсуши сможет любоваться ими, когда душе угодно. Но почему-то ему уже не хочется. Глаза Акаши потеряли былое очарование без длинных ресниц, плавных черт лица и лучезарной улыбки своего бывшего обладателя.***
– Стой, Атсуши, что ты делаешь?! – надрываясь, кричал Сейджуро своим когда-то властным голосом, который вдруг превратился в беспокойный. А дальше последовала резкая боль, которую невозможно вытерпеть. И внезапно наступила абсолютная темнота. Если бы Акаши мог видеть себя со стороны, он бы поразился яркому цвету собственной крови и тому, с каким стремлением она заполняла опустошённые глазницы. Но он уже не мог ничего увидеть. Два глазных яблока на широкой ладони, казавшиеся когда-то такими таинственными и прекрасными, утеряли свой живой блеск и теперь вряд ли смогут кого-то порадовать. Теперь они уже не казались такими сладкими. Мурасакибара стал судорожно искать в доме аптечку.***
Послышалось протяжное дыхание. Это Сейджуро пробудился от долгого ″сна″. Он попытался открыть глаза, но почувствовал сильную боль, которая вдруг резко началась, и смог увидеть лишь пустоту, бесконечную и непроглядную. Если это вообще можно назвать словом ″видеть″. Акаши стал искать на ощупь предмет, за который можно ухватиться и сжать, чтобы стерпеть боль под бинтами, и, наткнувшись на таковой, крепко обхватил его пальцами. Это была рука Мурасакибары, которую он быстро подставил, заметив попытки аловолосого. Конечно, по температуре и пульсации крови в венах император сразу понял, что это именно рука. – Где я? Кто ты? – тихим, пока неуверенным голосом нарушил тишину Сейджуро. Мурасакибара не мог ничего ответить. Ему не давала этого сделать совесть. Она терзала парня изнутри, скребла его внутренности своими длинными, острыми когтями, пыталась заставить задохнуться. Глядя в это полумёртвое лицо, Атсуши не решался ответить. Ведь он напугает того, кто ему так дорог, и с кем он так бесчеловечно поступил. Акаши не приходил в сознание уже долгое время. И вот сейчас очнулся на глазах у Мурасакибары. Но что теперь говорить центровому ″Йосен″? Что произносить после этого случая? Разумным выбором было бы ″ничего″. Он был пьян тогда. «Давай, все делают это в праздники. Ничего страшного не случится», – утверждали сокомандники Атсуши. И он послушался их, будучи не в силах кому-либо отказать в такие моменты из-за своего характера. Но никто не предполагал, что через какое-то время алкоголь принесёт их аса к дому Акаши. Никто не ожидал, что давно потаённые глубоко в подсознании мимолётные желания вырвутся наружу и окутают Мурасакибару. А потом они попросту отступили, оставили его на полу среди дома с лежащим на полу Акаши, чуть не умершим от болевого шока, и украденными глазами на ладони. – Кто же ты? – уже настойчивым голосом спросил Сейджуро. А Мурасакибаре страшно что-либо говорить, потому что он был последним, кого видел император. И эта картина, возможно, навсегда останется в памяти Акаши. Этот кошмарный и конечный фрагмент, запечатлённый его зрением. – Это я, – тихо проговорил парень, убегая от неизбежности быть услышанным. На несколько минут повисла страшная угнетающая тишина, раздражающая слух ничуть не меньше любого самого громкого звука. – Атсуши… – поначалу спокойный голос медленно перешёл в повышенный, – Зачем ты сделал это?! Акаши хотел бы заплакать, но он боялся, что ещё большая боль ударит по незажившим ранам. Ему было тяжело говорить, ведь он больше никогда не увидит, как утром лучи солнца попадают в окно, просачиваются в щель между занавесками и играют с цветовыми гаммами стен в комнате, словно освежая её всю своим сиянием. Никогда больше не сможет увидеть зелень деревьев в парке, будто бы изливающую изумрудное свечение из-за пронзающих её лучей дневного солнца. Сейджуро не сможет любоваться затухающей палитрой цветов на полотне вечернего поля и золотистым блеском заходящего солнца на горизонте, переходящим в багровеющие разводы на небе. И наконец юноша, чьи волосы по цвету так напоминают этот закат, больше никогда не насладится романтической атмосферой ночного города, погружённого в красочный мир неоновых вывесок, света фар автомобилей, отражающегося на влажном асфальте, и ярких огней в окнах небоскрёбов. Также Акаши было трудно говорить потому, что он лишился своей особенности, которая не раз помогала в жизни. Как же конская езда, которой Сейджуро занимался с детства, как же профессиональная игра в сёги? А о баскетболе вообще можно забыть. Теперь эта особенность просто исчезла и больше никогда не вернётся. Какой же он император без своего глаза? Атсуши осторожно сел на край кровати, подхватил на руки Акаши и посадил к себе на колени, придерживая его голову одной рукой. – Ака-чин… – от жалкого вида Сейджуро по щеке парня прокатилась слеза, – Ака-чин, прости меня. Прости! Я не хотел причинять тебе боль. Мурасакибара трепетно прижал к своей груди хрупкое для него тело и прислонился своим виском к голове Акаши, непроизвольно слегка щекоча его щёку своими спадающими с головы мягкими волосами. На данный момент он ожидал от маленького императора что угодно, был готов обнажить своё сердце, чтобы Акаши сделал с ним всё, что вздумается. Лишь бы простил. А Сейджуро молчал, и это чувство томительного ожидания страшнее всего. – Ака-чин, если хочешь, сделай со мной всё, что твоей душе угодно, – парень сделал паузу, – Можешь даже убить и злиться на меня потом всю жизнь… Акаши по-прежнему молчал. Атсуши прикрыл глаза и стал ждать от него решения, каким бы оно ни было. Стал ждать своей расплаты, приговора, и к горлу подступил комок. Но сейчас парню не было страшно даже расстаться с жизнью. Внезапно Мурасакибара почувствовал лёгкое прикосновение к своим плечам и открыл глаза. Сейджуро приподнялся у него на коленях, ласково обвил шею своего мучителя руками и прислонился к его широкой груди. После этого император на ощупь нашёл ухо парня и тихо, почти шёпотом, проговорил, обдавая его своим тёплым дыханием: – Даже не думай, что я буду опасаться тебя после этого случая, Атсуши. Мурасакибара застыл от поступка Акаши, которого он никак не ожидал от него. Как он мог сказать такое после всего ужаса, что совершил с ним центровой? Почему хотя бы не потерял к нему доверие? – Мне не жалко своих глаз, – продолжил юноша, – Рано или поздно я бы всё равно лишился их. Я видел и слышал, как мой императорский глаз проклинали соперники. В конце концов кто-то из них мог бы сделать это, – он сделал небольшую паузу, – Однако, я понимаю, что ты это сделал по другой причине. Так, Атсуши? – Да… Они нравились мне… Но всё не так. Я не хотел делать этого! – новые слёзы навернулись на глаза Мурасакибары. Акаши лишь сильнее прижался к нему и осторожно коснулся губами щеки, как бы промазав. Затем он смахнул оттуда же кончиком пальца пробежавшуюся слезинку, которая оставила на щеке Атсуши небольшой влажный след. Следующий поцелуй, нежный и трепетный, Сейджуро подарил уже его губам. Мурасакибара обнял хрупкое тело и начал немного успокаиваться от тёплых прикосновений, но всё ещё не понимал, как возможно такое развитие событий. А маленький император без опаски льнул к страшному зверю, который сотворил с ним столь ужасную жестокость. Но этот зверь был для него самым дорогим чудом. И даже если бы Атсуши лишил Акаши всего, что у него было, юноша всё равно простил бы его. Мурасакибара был прощён, и на его душе стало совсем немного теплее. Но совесть будет пытать его целую вечность. Ведь Атсуши больше никогда не увидит этот живой, сахарный взгляд.