Nobody dies twice

— Ты сошел с ума. Лоренцо говорил это уже, наверное, тысячу раз и на сотый перестал добавлять к этим словам вопросительную интонацию. Пожалуй, его голос даже звучал устало. Это была уже не попытка образумить, а простая констатация факта. Эрнст лишь рассмеялся своим надтреснутым смехом и, похлопав юношу по плечу, проговорил: — Никто не умирает дважды, но я умру трижды, да так, чтоб уж точно наверняка. Лоренцо с неудовольствием поморщился, сбрасывая с плеча его руку: Эрнст не умел обращаться бережно со своей жизнью, а эти слова были его личной молитвой, гимном, девизом. — Когда-нибудь у судьбы иссякнет фантазия на приключения для тебя. — В мире столько мест, где мы еще не были, Лоренцо, — Эрнст снова порывисто обнял юношу, прижимая его к своему боку, и мечтательно посмотрел в грязную стену, обводя пространство свободной рукой: — Подумай только! Арктика! Моря, скованные тысячелетними льдами! Непроходимые леса Амазонки! Монгольские степи с яркими звездами, до которых можно дотянуться рукой! Пока я не увижу все, что есть в этом мире, я не смогу умереть. Лоренцо покорно кивнул. Неуемная жажда риска, привычка жить на пределе собственных возможностей и способностей, заставляли его всякий раз покоряться Эрнсту, который эту привычку ему и привил. — Вот и славно, — Эрнст потрепал юношу по голове и тепло улыбнулся. — Пойдем, мой упрямый талисман. Лоренцо тяжело вздохнул и, шагая через ступеньку, поднялся вслед за Эрнстом к дверям. Двери были давно некрашеными, со слезающей краской, но они бывали в местах куда более неприглядных. Чего только стоила тюрьма в Каире и продуваемый холодными ветрами, высеченный в горе, храм в Гималаях. Дверь ударилась о стену, да так сильно, что в тишине, которая окутывала эту темную улочку в трущобах, этот грохот, отдавшийся эхом, показался ревом лавины, напомнив Лоренцо о том ужасном дне в Альпах. Он с содроганием вспомнил, как несколько тонн снега неслись на них с вершины с ужасающей скоростью, а Эрнст хохотал, раскинув руки. В тот миг он был прекрасен в своем безумии. Когда лавина накрыла их и увлекла за собой по горному склону, Лоренцо потерял сознание, успев лишь осознать, что руки Эрнста сомкнулись вокруг него. Очнулся он уже в хижине охотников, которые и освободили их из снежного плена. Позже Лоренцо узнал, что они пробыли под снегом больше пяти часов. Когда он спросил у Эрнста, почему он встречал лавину, раскрыв объятья вместо того, чтобы пытаться найти укрытие, тот лишь пожал плечами и ответил, что прятаться было негде и оставалось лишь смеяться в лицо смерти. Лоренцо всерьез полагал, что однажды смерти надоест терпеть насмешки Эрнста, а Эрнст, все так же со смехом отвечал, что смерть будет благосклонна к нему, только пока он не боится её. Страх убивает веру, говорил он. Коридор, оклеенный бумажными обоями, которые были перепачканы маслом и в нескольких местах отклеивались, был освещен лишь тусклой газовой горелкой. Эрнст шагнул через порог не задумываясь, и облупившиеся доски пола протяжно скрипнули под его весом. Лоренцо зашел следом и его взгляд сразу же наткнулся на старое пятно крови, въевшееся в древесину пола так, что отмыть его уже не представлялось возможным. Рядом стояло жестяное ведро с грязной тряпкой, на которой тоже угадывались следы крови. Но Эрнста этот натюрморт совершенно не волновал. Пройдя по коридору так стремительно, что, казалось, все здание заходило ходуном, он постучал в дверь на другом его конце. Три коротких, два длинных — условный сигнал, совершенно бессмысленный, по мнению Лоренцо. Дверь приоткрылась. Совсем немного, ровно настолько, чтобы человек за ней мог разглядеть стучавшего. Удостоверившись, что опасность со стороны визитеров не грозит, человек, исполнявший роль швейцара, распахнул дверь шире, пропуская Лоренцо и Эрнста внутрь. Эрнст с видом завсегдатая сбросил пальто на руки всё того же человека, перехватывая трость в другую руку. Лоренцо, ещё не обладавшей такой самоуверенностью, да и в принципе теряясь на фоне своего друга, проделал тоже самое куда с большей скромностью. — Держись уверенно. Мы же почти дома, — с ослепительной улыбкой прошептал Эрнст, скашивая на Лоренцо левый глаз. На правый он был слеп после схватки с весьма сомнительно добрыми людьми в дебрях Южной Америки. Лоренцо всегда безуспешно пытался заглушить голос совести, который говорил ему, что это увечье Эрнст получил по его вине. Они тогда забрели на развалины древнего города, в которых пряталась банда голодных и обозленных местных крестьян, которые почти превратились в дикарей, питаясь лишь своей злобой. От неминуемой расправы их спасло только то, что противники были вооружены лишь ножами, а у Эрнста и Лоренцо были револьверы. От Лоренцо, тогда ещё совсем мальчишки, было мало толку. Он со стыдом вспоминал, что тогда и не выстрелил ни разу, спрятавшись за какой-то каменной глыбой и предоставив свою защиту Эрнсту, который не плохо с этим справлялся. Один из нападавших, правда, все же успел ударить Эрнста ножом в бок и мужчина, не удержавшись на ногах, скатился по полуразрушенной лестнице древнего храма, утащив за собой и несчастного горе-разбойника, который сломал шею. Лоренцо тогда был охвачен паническим ужасом, а Эрнст лежал у подножья лестницы и безумно хохотал, зажимая одной рукой бок, а другой разбитую голову. Лоренцо оказался никудышным врачом, и Эрнсту пришлось перевязывать себя самостоятельно, попутно объясняя юноше основы медицины. К тому времени, когда они добрались до города Эрнст уже твердо стоял на ногах, но зрение так и не вернулось. Эрнст, конечно же, посмеялся и здесь, сказав, что он весьма дальновидно поступил, родившись левшой, так как и целился он левым глазом. Помещение, в котором они оказались, было озарено мягким светом множества свечей, чьи трепещущие огоньки играли в дешёвой позолоте, которая присутствовала в интерьере в изобилии. Стены были обиты дешевым французским шёлком и панелями под красное дерево. Мужчины были во фраках и выглядели так, как будто собирались на императорский бал, а от женщин в вычурных платьях с множеством украшений за милю разило вульгарностью. Как, впрочем, и ото всего здесь. За карточными столами с новеньким зеленым сукном шла оживлённая игра. На коленях у многих сидели глупо хихикавшие женщины, то и дело подливавшие своим кавалерам алкоголь и раскуривавшие сигары. Эрнст окинул внимательным взглядом картежников и с усмешкой прошептал, обращаясь к Лоренцо: — Не правда ли, жалкая попытка надышаться перед смертью? — Когда начнешь ждать и бояться смерти, то она непременно придет, — после короткого молчания добавил он, всё ещё не без интереса разглядывая игроков. Лоренцо уже не раз убедился, что даже будучи слепым на один глаз, Эрнст видел куда больше, чем остальные. — Вот тот, — он кивнул на смеявшегося и сильно выпивавшего мужчину, к которому жалась миловидная блондинка, — болен туберкулезом и ему нужны деньги на лечение. Жена ушла от него, видимо, не желая быть сиделкой у тяжелобольного мужа. Лоренцо перевел взгляд на указанного ему человека и подумал про себя, что тот и в самом деле выглядит больным. Обручальное кольцо было на безымянном пальце левой руки, и мужчина иногда поглядывал на него, как поглядывают на вещь, которую совсем недавно переставили на новое место и ещё не привыкли к перемене. Его костюм был из темной ткани, но совершенно не походил на траурный. — А вот тот — аристократ, проигравший своё состояние, который надеется выиграть и оплатить свои долги, — Эрнст посмотрел на изящного и высокомерного молодого человека, от которого веяло великосветскими салонами и будуарами знатных дам. — Они все так несчастны. Но беда в том, Лоренцо, что все они сегодня умрут, потому что знают, что это может произойти. Лоренцо помнил, как встретил Эрнста в местечке, похожем на это. Тогда Лоренцо едва исполнилось шестнадцать, и он был наивным, сбежавшим из дома идеалистом и максималистом, уже полгода скитавшимся по Италии. Он, к собственному стыду, оказался совершеннейшим белоручкой с домашним воспитанием, который хоть и романтизировал жизнь свободного бродяги, но совершенно не знал, что с ней делать и как ею жить. Зарабатывать на жизнь честным и тяжелым трудом у него не получалось и оттого, желая быстрых и легких денег, он пробрался в подобный притон, предназначенный для рискованных развлечений авантюристов, ещё не представляя, чем там предполагалось зарабатывать. Уже не один раз с тех пор он думал, что если бы знал, то ни за что бы не постучал в дверь и не назвал бы пароль и в итоге бы вернулся под крышу отчего дома и прожил бы скучную и благопристойную жизнь. Но именно там, в полутемном помещении, заполненном плотной завесой табачного дыма, от которого слезились глаза, и першило в горле, он впервые увидел Эрнста Левенберга. Тот сидел на диване, закинув ногу на ногу, и курил, потягивая из бокала Шардоне, улыбаясь одним уголком рта сидевшей рядом черноволосой красавице. В нем было столько аристократического изящества, что он выделялся среди всех присутствовавших, хотя и занимал самое скромное место в углу. И, как Лоренцо убедился позже, этого изящества Эрнст не терял никогда. — А, Левенберг! Я знал, что вы придете! Мужчина, с сигарой в зубах и стаканом виски в толстых пальцах, ленивой походкой подошел к Эрнсту и с излишней фамильярностью похлопал его по плечу. По лицу Эрнста было невозможно понять, насколько рад он этой встрече, но прищур левого глаза явственно говорил о том, что он предпочел бы её избежать. — Всё ещё мотаетесь по миру с вашим мальчиком? — с омерзительной улыбкой поинтересовался мужчина, и Лоренцо невольно залился краской. Подобные намеки его всегда смущали, так как в любом месте, где они оказывались, находились люди, которые говорили эти оскорбительные слова. Лоренцо даже не знал, что его удивляло больше: однобокость человеческого мышления или то, что в любом уголке мира у Эрнста находились знакомые. — Мои, как вы выразились, мотания по миру закончатся вместе с моей жизнью, — спокойно отозвался Эрнст. — А вы всё ещё не рискуете рисковать? — Зачем лезть в петлю, если другой может слазить туда вместо вас? — Потому что истинное удовольствие вы получаете тогда, когда сами пьете виски, а не когда его пьет кто-то другой, — невозмутимо отозвался Эрнст и, прежде чем его собеседник успел опомниться, забрал у него из пальцев стакан с напитком и залпом осушил его. Возможно, именно этим Эрнст и привлекал Лоренцо: он никогда ни с кем особенно не церемонился и всегда говорил только то, что думал. Раньше юноша считал, что подобное поведение непременно должно свести в могилу, но Эрнсту везло. Даже, пожалуй, чертовски везло. Фортуна была на его стороне в любой игре. Однажды, это было в Париже, Лоренцо стал свидетелем этой невероятной удачливости своего друга. Эрнст тогда, с неизменным смехом, поставил на зеро всё, что у него было и, уже после Лоренцо понял, насколько предсказуемо это было, выиграл. Эрнст, конечно же, удивился, как удивлялся каждому своему успеху: он сам от чего-то считал себя крайне не удачливым. — Поставьте на меня, — с обаятельнейшей улыбкой произнес он, возвращая пустой стакан опешившему мужчине, — не прогадаете. Я ещё ни разу не проиграл. У Эрнста, помимо всего прочего, была странная, насмешливая привычка ставить на себя. На слова Лоренцо о том, что это дурная примета, он лишь смеялся и отвечал, что приметы придумали те, кто боялся жить. — Ставить на себя — дурная примета, — усмехнулся мужчина, брезгливо отставляя стакан на маленький круглый столик, заваленный пустыми бутылками и прочей посудой. — Тот, от кого отвернулась фортуна, вынужден рассчитывать только на себя, не оглядываясь на приметы, — почти пропел Эрнст, возбужденно сверкая левым глазом, и похлопав мужчину по плечу, добавил: — Обещайте, что выпьете со мной и Лоренцо после игры. Не дожидаясь ответа, Эрнст устремился дальше, увлекая за собой юношу. — Всегда верь в себя и никогда не верь в приметы, — прошептал он, попутно улыбаясь какой-то женщине в платье лазурного цвета с розовыми капроновыми розами на лифе. Эрнст любил женщин, а женщины любили Эрнста. В нем было столько шарма и обаяния, что даже самая неприступная представительница женского пола не могла устоять перед ним. В какой-то момент Лоренцо просто потерял счет всем женщинам своего друга и вовсе перестал обращать внимание на их присутствие. Эрнст со свойственной ему порывистостью признавался в любви каждой и каждую готов был вести к алтарю, но в итоге всё же не выдерживал и, хватая Лоренцо за руку, устремлялся дальше. Юноша пытался, было, узнать, что всегда гнало его друга в путь, но Эрнст лишь смеялся на эти вопросы, говоря, что его гонит жажда опасности и потребность рисковать. Лоренцо оставалось принять это, как правду, тем более, что это объяснение было на неё похоже. Среди обилия женщин, которые всегда окружали Эрнста, Лоренцо иногда замечал образцы действительно достойные любви, но Эрнст не был создан для семейной жизни. Он был влюбчив в такой же степени до крайности, как и рисков. Нет, он не врал, признаваясь в любви каждой новой пассии: Эрнст и в самом деле любил их всем сердцем. Беда была лишь в том, что сердце Эрнста было слишком уж большим, чтобы его можно было заполнить одной единственной любовью. Ни зависти, ни ревности Лоренцо никогда не чувствовал: Эрнста, в отличие от него, было за что любить. Устроившись в углу с бокалом вина, Лоренцо с улыбкой наблюдал за тем, как Эрнст рассказывал об их путешествиях дамам, которые слушали его с нескрываемым восторгом. Выдумывать подробности, чтобы впечатлить своих слушательниц, Эрнсту не было надобности: привычка играть с огнём делала их жизни похожими на приключенческий роман. Впрочем, Эрнст рассказывал без самодовольного хвастовства. Все происходящие с ними он всегда воспринимал, как само собой разумеющиеся, даже то, что ему то и дело приходилось спасать жизнь Лоренцо. Сам юноша испытывал от этого ужасное чувство стыда, ощущая себя попавшей в беду девицей, которая за пять лет блужданий по свету в компании Эрнста так и не научилась защищать себя. Лоренцо удалось вернуть этот неоплатный долг лишь однажды. Это было всё в тех же Гималаях, когда они шли узкой горной тропой. Как это произошло, Лоренцо так и не понял. В тот миг его сердце словно вырвалось из грудной клетки и скользнуло по льду в пропасть вместе с оступившимся Эрнстом. Реакции Лоренцо хватило на то, чтобы броситься к другу и схватить его за руки, удерживая от падения, которое грозило ему неминуемой смертью. Эрнст, конечно же, смеялся, а Лоренцо, стиснув зубы, молился, перемежая слова молитвы с ругательствами на родном итальянском. Сил на то, чтобы вытащить не перестававшего хохотать Эрнста из пропасти ему хватило, после чего он обессиленно упал на спину и так и лежал, глядя в безоблачное небо. Злиться он не мог, после нервного напряжения и страха потерять единственного близкого ему человека, все чувства юноши как будто исчезли, оставив после себя неприятное послевкусие безразличия. Эрнст тогда внимательно посмотрел на него прищуренным левым глазом и сказал то, что Лоренцо запомнил на всю жизнь: если чувствуешь, что не можешь удержать — не пытайся, никто и ничто не стоит того, что бы сорваться в пропасть. Только много позже он понял, что Эрнст в меньшей степени говорил о реальном, физическом падении. Незадолго до полуночи Эрнст и остальные игроки удалились в соседнюю комнату. Уходя, Эрнст, как всегда, весело подмигнул Лоренцо. Он от чего-то считал юношу своим талисманом, говоря, что его удачливость компенсирует отсутствие удачи у него самого. Лоренцо несколько лениво улыбнулся в ответ: если Эрнста нельзя было отговорить, значит оставалось лишь шагать в пропасть за ним. Вместе с ним ушли и разорённый аристократ, и больной туберкулёзом. Ровно в полночь открыли двери для зрителей, и Лоренцо проследовал в предназначенный для игры зал вместе с разгоряченной алкоголем и ставками толпой. Эрнст не изменял себе ни в чем: играл он в русскую рулетку, исключительно один к пяти. На него ставили многие, он был чем-то вроде непобедимой легенды в этой игре. Лоренцо был более, чем уверен, что никто из этих людей не задумывался о том, что выигравший у смерти сто раз — это стократный убийца. Для них это было развлечением, гладиаторскими боями нового времени. Лоренцо прекрасно помнил, как увидел его в игре впервые. Это было в том самом римском притоне. Эрнст тогда с улыбкой предложил ему сыграть. Ставки были высоки, как и приз для победителя, но Лоренцо отказался, хоть жажда быстрых денег и была тем, что привело его в это место: увидев жестокость этой игры, он уже жалел, что пришел туда. Вызов Эрнста тогда принял какой-то мужчина, судя по всему из северных провинций. Они встали друг напротив друга, раскрутили барабаны револьверов, вынув по одному патрону, и подняли так, чтобы дуло упиралось в лоб противника. Эрнст был отрешенно спокоен, даже улыбался, а с его соперника градом катился холодный пот. Когда по команде играющие нажали на гашетки и раздался выстрел, Лоренцо даже зажмурился и отвернулся: ему не хотелось видеть, как этот улыбчивый, симпатичный аристократ погибнет. Но выстрел прогремел и Лоренцо, открыв глаза, увидел, что Эрнст, всё так же улыбаясь, стоял над северянином, который заливал пол кровью из простреленной головы. Легким движением стерев с нижней губы каплю крови поверженного соперника, Эрнст убрал револьвер во внутренний карман и, не говоря ни слова, удалился обратно в свой угол. Как и почему они заговорили позже, Лоренцо не помнил, но помнил, что Эрнст со смехом сказал ему, что он рад, что его вызов не был принят. Когда Лоренцо закономерно поинтересовался почему, Эрнст спокойно ответил, что тогда ему бы пришлось его убить, а ему бы этого не хотелось. После этого Левенберг, внимательно оглядев Лоренцо, спросил, что он делает здесь и Лоренцо, пожав плечами ответил, что хочет путешествовать, но не знает, с чего начать. Левенберг рассмеялся и сказал, что он как раз путешествует и просто, как будто речь шла о том, чтобы поужинать вместе, предложил Лоренцо составить ему компанию. Так начались их совместные скитания по миру. Лоренцо не мог точно сказать, почему он согласился следовать за совершенно незнакомым ему мужчиной с обаятельной улыбкой. В сущности, Лоренцо тогда было нечего терять. — Ты, конечно же, ставишь на Левенберга, да? Лоренцо обернулся и увидел того самого мужчину, который недавно столь фамильярно обращался к его другу, высказывая свои оскорбительные предположения. — Вы, — равнодушно поправил Лоренцо, отворачиваясь обратно. — Считаешь, что раз ты с ним, то тебя все должны уважать? — Считаю, что в цивилизованном обществе должно соблюдать приличия. — Какой же вы мнительный народ, — усмехнулся мужчина и, отвечая на вопросительный взгляд Лоренцо, добавил с усмешкой: — Вы — это аристократы. О своем прошлом Эрнст не говорил. Лоренцо даже не знал, действительно ли его друга зовут Эрнст Левенберг и действительно ли он родом из Баварии. На немца он не походил точно так же, как не походил на англичанина или итальянца. Единственное, что выдавало в нем уроженца северных стран, так это светлые волосы, бледность и льдистые, прозрачные глаза. Даже его возраст было невозможно определить точно. Сам Эрнст со смехом говорил, что ему, сколько он себя помнит, было тридцать пять, хотя выглядел он лет на пять-шесть моложе. Эрнст разбирался во всем: в искусстве и оружии, в тонкостях этикета и медицине, мог одинаково легко рассуждать о древних философах и о тонкостях ведения сельского хозяйства. Он с легкостью говорил на десятках разных языков, на лету схватывая малейшие детали разных диалектов. Лоренцо с жадностью впитывал любое знание, какое только Эрнст мог ему дать: как выследить дичь и как приготовить из неё то, что можно будет есть, как обработать рану, развести огонь, как выбирать оружие, лошадей, как играть в покер, как выжить в ледяной или песчаной пустыне. Казалось, Эрнст знал всё на свете, но на восторженные излияния юноши отвечал своим обычным смехом и говорил, что на самом деле он непроходимо глуп. Эрнст обладал странным протяжением. Он говорил: давай, попробуй, ближе, ещё шаг, протяни мне руку. И Лоренцо подходил ближе и протягивал руку, зная, что в следующий миг Эрнст увлечет его в водоворот, засмеявшись своим неповторимым смехом. Он и пошел за ним тогда, в Риме, не зная о нём ничего, но поверив в то, что этот человек не причинит ему зла. Он, так мало разбиравшийся в людях, отчего-то сразу понял, что Эрнст не причинит вреда тому, кто не желает вредить ему самому. Лоренцо точно знал, что пока Эрнст рядом с ним, он сможет выжить. Хотя бы потому что Эрнст не даст ему умереть, как и любому другому человеку. Эрнст был поразительно добр и готов был, не раздумывая пожертвовать хоть жизнью, если эта жертва могла принести кому-то пользу. Собственную жизнь он ни в грош не ставил, но чужую весьма ценил. Однажды в Китае он бросился в горящий дом, у которого уже начала рушиться крыша, чтобы вытащить девочку, мать которой истошно голосила и звала на помощь. Прижимая к лицу мокрый платок, он скрылся в дыму, который черным столбом поднимался в небо. Когда рухнула крыша, Лоренцо и все прочие зрители похоронили Эрнста окончательно, поэтому, когда он, шатаясь, вышел из дыма, прижимая к себе девочку, завернутую в плотный, кое-где подпаленный, сюртук, по толпе прокатился возглас удивления. Его пытались поблагодарить, дотронуться до него, словно он был святым, а он упал на колени и, опираясь руками на землю, рассмеялся, перемешивая смех с кашлем. Его тело покрывали ужасные ожоги, а он смеялся, как сумасшедший. Позже, лёжа перебинтованным в доме какого-то соседа, которому было за честь приютить героя-европейца и его спутника, Эрнст прерывающимся, хриплым голосом пообещал Лоренцо, что они сгорят непременно вдвоём. Лоренцо и ждал этого, и боялся: играть с огнём Эрнст действительно любил. Игра началась. Первыми всегда были те, кто играл на небольшие ставки и пять к одному. Настоящее веселье начиналось чуть позже, когда на небольшое возвышение в конце зала поднимались бесстрашные и отчаянные сорвиголовы вроде Эрнста. Лоренцо однажды спросил у него, как он, так бережно относящийся к чужой жизни, может так спокойно стрелять в голову человека, глядя ему прямо в глаза. Эрнст молчал, непривычно долго, а затем ответил, что человек, который столь легкомысленно распоряжающийся своей жизнью, не достоин её. Больше Лоренцо никогда не возвращался к этому вопросу, с некоторым ужасом поняв, что Эрнст и себя считает недостойным жизни. Было что-то противоестественное в том, что человек, который был способен на бескорыстное добро, пусть и из своих побуждений, считает себя недостойным жить. На возвышение в конце зала поднялся Эрнст и Лоренцо затаил дыхание и по старой привычке незаметно скрестил пальцы. Как и всякий итальянец, он был очень суеверен, а в том, что Эрнст никогда не проигрывал, было что-то мистическое, даже дьявольское. Однажды Эрнст сказал, что в рай скорее попадет атеист, нежели верующий, потому что атеист творит добрые дела искренне, а верующий — из страха попасть в ад. Эрнст был одержим идеями загробной жизни. Он даже смеялся, что если он умрет, то вернется с того света к Лоренцо лишь затем чтобы рассказать о том, прав ли был суровый Данте и что бог думает о терпимости. Он обещал помыть сапоги в водах Стикса и погладить Цербера. Лоренцо никогда не возражал и лишь улыбался. Он прекрасно знал, что двум смертям не бывать, но ведь и одной более чем достаточно. Когда он говорил об этом Эрнсту, тот смеялся и говорил, что умрет трижды, так, что б уж точно наверняка. Более верного способа, чем пуля в голову, Лоренцо не знал. Эрнст был одержим идеями загробной жизни. Однажды в Египте они забрались в какую-то древнюю гробницу, спасаясь от песчаной бури. Найти в ней что-либо ценное не удалось, но Эрнст, казалось, получал удовлетворение от самого процесса исследования. Тогда он сказал Лоренцо, что представление древних египтян о смерти куда более интересное, чем у эллинов, римлян или викингов. Особенно Эрнсту нравился миф о богине Исиде, которая собрала разрубленного на четырнадцать частей мужа и оживила его, чтобы он стал владыкой подземного мира. Эрнст говорил, что египетская религия одна из немногих, где царством мертвых правил тот, кто и в самом деле умер, и Лоренцо полагал, что именно эта незначительная деталь так нравилась его другу. Барабаны в револьверах с треском покрутились и остановились: судьбы игроков были решены. Выстрел прозвучал сразу после команды, но, как всегда, неожиданно для Лоренцо, который вздрогнул и на мгновение закрыл глаза. — Жив! — с усмешкой воскликнул мужчина рядом. — Жив, черт бы его побрал! Лоренцо невольно вздохнул, вспоминая Японию. В тот день он похоронил Эрнста в очередной раз, когда тот, закутавшись в легкий плащ с пелериной, даже надев цилиндр и лайковые перчатки, вышел посмотреть на цунами, не забыв прихватить ещё и трость. Он стоял и смотрел на огромную волну точно так же, как смотрел на лавину в Альпах: с восхищением и вызовом. Каким образом он тогда выжил, не захлебнувшись и не утонув, Лоренцо не знал. Не представлял главным образом потому, что Эрнст с его привычкой смеяться должен был неминуемо захлебнуться, а не потому что у Эрнста должно было не хватить сил бороться с водной стихией. Силы он находил всегда. После игры, когда уже светало, Эрнст, схватив Лоренцо за руку, тащил юношу к местному храму, что бы полюбоваться рассветом с колокольни. Лоренцо не любил высоту, но ради Эрнста ему приходилось любить многое из того, о чем он раньше даже и не знал. Сегодня Эрнст был слишком весел даже для человека, привыкшего пить со смертью на брудершафт и не падать после этого под стол. — Меня всегда тянет в небо, Лоренцо, — горячо шептал он, бесшумно вскрывая замок на двери храма, — жаль, что я не доживу до того дня, когда люди поднимутся в него. Эрнст был одержим полетами. Он беспрестанно взбирался на все возможные колокольни, горные пики и утесы, и стоял, широко раскинув руки. Ветер безжалостно трепал его волосы и полы одежды, а он вдыхал его так, словно и самом деле собирался броситься вниз. Лоренцо он всегда тащил следом за собой и только лишь смеялся над тем, как тот судорожно вцепившись в его руку, смотрит вниз. Эрнст знал имя каждой звезды в небе, беспрестанно говоря о том, что однажды непременно отправится к ним, но Лоренцо твердо знал одно: падают всегда вниз. Таков был закон притяжения. Когда он сказал об этом Эрнсту, тот лишь пожал плечами и ответил, что человек устремляется туда, куда смотрит, и нет ничего удивительного в том, что человек, смотрящий вниз, падает вниз. Как и в случае с Гималаями, Лоренцо понял, что его друг говорил не о физике, намного позже. — Ты только посмотри, Лоренцо, как прекрасен этот мир, если смотреть на него так, как смотрят птицы, — эти слова Эрнст произносил, уже выбираясь на карниз колокольни. — Падают всегда вниз, — прошептал Лоренцо, выбираясь следом и отчаянно цепляясь за каждый выступ, чтобы не соскользнуть на мостовую. — Это единственная истина. Они никогда не задерживались в одном месте надолго. Эрнст удивительно легко расставался с вещами и срывался с места, без сожаления бросая всё, что не мог забрать. В ответ на собственнические протесты Лоренцо он лишь смеялся и говорил о том, что мир переполнен вещами и нужно стремиться не к тому, чего в избытке, а к тому, что в дефиците. Мудрость этих слов Лоренцо, как всегда, оценил намного позже. Правда, он так и не понял, зачем Эрнст, противореча себе, стремился к смерти, которой в мире было более чем достаточно. Но он точно знал, что однажды Эрнст найдёт то, что так старательно ищет, иначе можно было смело сказать, что они напрасно замерзали в заметенной снегом Сибирской тайге и напрасно умирали от жажды и жары в аравийской пустыне. У Лоренцо даже было ощущение, что Эрнст знает наверняка день и час своей смерти и просто испытывает терпение судьбы, ожидая, когда ей надоедят его дикие выходки и она освободит его досрочно. Но судьба была терпелива. Это случилось почти ровно в десятую годовщину их знакомства, в Африке. Эрнст, как всегда бесстрашно, бросился в огонь. Огонь всегда был его любимой стихией, но вот Эрнст не был ни фениксом, ни саламандрой. Лоренцо невольно вспомнил обещание Эрнста сгореть с ним вместе. Пожалуй, это был первый раз, когда Эрнст обманул его. — Из-за тебя нам придётся задержаться в этом убогом месте, — прошептал Лоренцо, садясь на край койки и осторожно беря обожженную руку друга в свои. Эрнст умирал, это было очевидно, но Лоренцо отчаянно не хотел этого признавать. Эрнст Левенберг не мог умереть после всего, что пережил. — Ненадолго, — прохрипел Эрнст и издал странный звук, в котором только Лоренцо мог узнать его смех. Лоренцо был счастлив, что глаза Эрнста закрывает окровавленная повязка, и он не может видеть его лица. Это было бы невыносимо для обоих. — Куда поедем потом? — спросил Лоренцо. — В Баварию, — прошептал Эрнст, шумно вдыхая вечерний воздух. — Я давно не был дома. Это было последнее, что Лоренцо услышал от него. Около часа он сидел на полу, прижимаясь лбом к руке друга, и рыдал так, как будто со смертью Эрнста для него рухнул весь мир, кончилась целая эпоха. Ему хотелось крикнуть, что Эрнст не имеет права умирать, пока они не покорили Северный и Южный полюса, что он собирался умереть трижды, так чтобы уж точно наверняка. Что человек переживший лавину, торнадо, золотую лихорадку у Черных Холмов, сводящий с ума зной аравийской пустыни и парализующий холод сибирских лесов, сотню партий в русскую рулетку, не мог умереть ни сейчас, ни когда-либо ещё. Эрнст всегда смеялся, говоря, что никто не умирает дважды и Лоренцо был вынужден признать, что Эрнсту и в самом деле с лихвой хватило одной единственной смерти. Впрочем, он и сам как будто бы умер, настолько опустошенным, одиноким и брошенным Лоренцо себя чувствовал. Эрнста больше не было, и мир постепенно терял свои краски, запахи, звуки и красоту, пока не поблек совсем и не сжался до размера песчинки. Он видел смерть не раз и не два: путешествия с Эрнстом сделали смерть такой же обыденной частью его жизни, как чувство голода или жажды. Но тогда умирали другие люди, до которых Лоренцо в сущности не было никакого дела, а теперь умер человек, многие дни бывший его единственным другом, не раз вытаскивавший его на себе из бесчисленных передряг и не раз перевязывавший его раны. Человек, не раз спасший его жизнь, но не сумевший сохранить свою. Через час с Лоренцо спало оцепенение и он, продолжая рыдать и держать Эрнста за руку, стал шептать на итальянском о Данте, Стиксе и Цербере. Его никто не решался беспокоить и Лоренцо остался целиком предоставлен своему горю. Он, наверное, сошел бы с ума, но осознание того, что на его плечах лежит ответственность за выполнение последнего желания Эрнста вовремя привела его в чувство. На следующий день, просидев возле тела Эрнста без сна всю ночь, Лоренцо распорядился, что бы его друга кремировали: везти в Баварию гроб было крайне затруднительно, а урна с пеплом легко умещалась в дорожном саквояже. В этом была даже своеобразная ирония: Эрнсту и в самом деле предстояло сгореть. На этот раз до конца. Лоренцо даже прочитал молитву на немецком, после чего, все же будучи католиком, повторил её на латыни. Впервые за десять лет ему предстояло отправляться в путь в одиночестве. Мрачно усмехаясь, Лоренцо говорил себе, что Эрнст по-прежнему с ним, просто теперь он выглядит, как кучка пепла. Все сколько-нибудь ценные вещи своего друга — карманные часы с цепочкой, запонки, булавки для галстука, перстень с темным камнем, и прочие безделицы, которые Эрнст почему то берег — он бережно сложил в резную шкатулку, которую Эрнст купил на индийском рынке, чтобы отдать родственникам, если таковые найдутся. Себе он оставил только револьвер, украшенный тонкой резьбой, с которым Эрнст никогда не расставался и который ни разу его не подвел, и потрепанную Библию на немецком, в которой на полях имелось множество пометок, сделанных хозяином. Сейчас он вспоминал, как однажды Эрнст рассказал ему древнюю немецкую легенду о доппельгангере, двойнике, встреча и разговор с которым сулили человеку смерть. Он рассказывал об этом с какой-то странной усмешкой, как будто и в самом деле верил в это. Лоренцо тогда спросил его об этом, но Эрнст лишь усмехнулся и сказал, что каждую легенду нужно проверять. Только много позже Лоренцо понял, что Эрнст полагал, что встретил своего двойника и именно поэтому он столь безрассудно играл с огнём: желал узнать, насколько правдива легенда и верил в собственную обреченность. Эрнсту потребовалось больше десяти лет отчаянных безумств, чтобы привести себя к гибели и Лоренцо невольно задумался о том, означало ли это, что древнее поверье верно или же Эрнст лишь превратил свою жизнь в затянувшееся самоубийство. Как бы то ни было, Эрнст играл с огнём до самой последней минуты и Лоренцо, проведший с ним бок о бок десять лет, задумывался о том, что теперь вряд ли сможет жить спокойной жизнью. Проезжая Италию, Лоренцо не стал заезжать в родной город. Лишь отправил своим родным телеграмму, в которой говорил, что всё ещё жив и, возможно, когда-нибудь вернется домой, во всяком случае, не раньше, чем посетит Баварию. Это было его своеобразной традицией: отправлять домой телеграмму раз в полгода с подобным текстом. Родные не предпринимали попыток его искать, и Лоренцо был им за это весьма благодарен. В основном, конечно, наверное, стоило благодарить отца, который с пониманием, а может и безразличием, относился к тому, что творили его дети. В Баварии он пробыл не долго. Эрнст и вправду оказался аристократом, что совершенно не удивило Лоренцо, привыкшего к подобным неожиданностям. Никто из родных Эрнста даже не придал значения его смерти, равнодушно поинтересовавшись у Лоренцо, кем он приходился покойному и как Левенберг умер. Простить этого равнодушия Лоренцо не мог. Задержался он лишь ради юноши с чистыми ледяными глазами и светлыми волосами, который единственный бесперебойно расспрашивал его о том, каким человеком был Эрнст и что они видели в путешествиях. А после этого, окончательно разбитый и измученный, Лоренцо вернулся домой, надеясь, что это возвращение даст ему силы жить дальше. Не дало. — Ты сошел с ума. Лоренцо едва расслышал эти слова за бешеным ревом ветра, который неистово дул со всех сторон и раскатами грома. Вздрогнув, он огляделся, стряхивая с себя столь внезапное оцепенение воспоминаний. Он стоял на самом краю выдававшегося далеко в море утеса. Внизу яростно бушевали волны, налетая на отвесную стену так, словно хотели взобраться на неё, а ветер подталкивал в спину, требуя сделать тот единственный шаг, который увлек бы Лоренцо в бездну. Небо, затянутое черными тучами, то и дело озаряли вспышки сильнейших молний. Холодный дождь хлестал по лицу, как плеть, и отяжелевшая, мокрая одежда липла к телу. Они были почти в центре разыгравшейся бури, и Лоренцо любовался мощью природы. Эрнст всегда говорил, что нет ничего прекраснее стихийных бедствий и табуна диких лошадей. — Ты сошел с ума, — повторил Ален в третий раз, пытаясь закутаться в плащ, чтобы хоть немного защититься от буйствовавшей стихии. — Всему свое время, Ален, смерти и безумию в том числе, — со смехом отозвался Лоренцо, скашивая на молодого человека правый глаз: левым пришлось пожертвовать, спасая Алена от леопарда. Лоренцо, правда, совершенно не переживал по этому поводу, со смехом говоря, что бог был щедр и заранее дал ему два глаза. Лоренцо встретил Алена в Канаде, когда внезапно налетевшая снежная буря заперла их в горной хижине. Тогда Лоренцо, внимательно оглядев Алена, спросил, что он делает здесь и Ален, пожав плечами ответил, что хочет путешествовать, но пока у него не особенно получается. Лоренцо рассмеялся и сказал, что он как раз путешествует и просто, как будто речь шла о том, чтобы поужинать вместе, предложил Алену составить ему компанию. Ален согласился не раздумывая. Так начались их совместные скитания по миру. Ален искренне восхищался им. Лоренцо разбирался во всем: в искусстве и оружии, в тонкостях этикета и медицине, мог одинаково легко рассуждать о древних философах и о тонкостях ведения сельского хозяйства. Он с легкостью говорил на десятках разных языков, на лету схватывая тонкости разных диалектов. Ален с жадностью впитывал любое знание, какое только Лоренцо мог ему дать: как выследить дичь и как приготовить из неё то, что можно будет есть, как обработать рану, развести огонь, как выбирать оружие, лошадей, как играть в покер, как выжить в ледяной или песчаной пустыне. По мнению Алена у Лоренцо был лишь один недостаток: он играл в русскую рулетку, исключительно один к пяти. На него ставили многие, он был чем-то вроде непобедимой легенды в этой игре и играл так, как будто был твердо уверен в том, что пуля найдет чью угодно, но только не его голову. Еще Лоренцо был одержим полетами. Он беспрестанно взбирался на все возможные колокольни, горные пики и утесы, и стоял, широко раскинув руки. Ветер безжалостно трепал его волосы и полы одежды, а он вдыхал его так, словно и самом деле собирался броситься вниз. Ален всегда следовал за ним, хоть отчаянно боялся высоты. Лоренцо знал имя каждой звезды в небе, беспрестанно говоря о том, что однажды непременно отправится к ним, но Ален твердо знал, что человек не может полететь, а может лишь упасть вниз. Это была одна из самых простых истин и Ален поражался, как Лоренцо мог не знать этого, потому что казалось, Лоренцо знал все на свете, и за право учиться у этого человека Ален готов был простить ему все те авантюры, в которые Лоренцо столь безрассудно бросался, увлекая его за собой. Лоренцо обладал странным протяжением. Он говорил: давай, попробуй, ближе, еще шаг, протяни мне руку. И Ален подходил ближе и протягивал руку, зная, что в следующий миг Лоренцо увлечет его в водоворот, засмеявшись своим неповторимым смехом и произнеся свой вечный девиз: никто не умирает дважды, но я умру трижды, да так чтоб уж точно наверняка. Эрнст никогда не говорил исключительно о физической стороне жизни. И, как убедился Лоренцо, никогда не ошибался. Дважды и в самом деле не умирал никто.