Фурия в аду ничто

      Когда лезвие впервые прокалывает его кожу, Дин смеется. Смеется, потому что у них ушло три дня, чтобы дойти до чего-то такого, и это всего лишь хренов булавочный укол. От смеха нож в порезе над ребрами дергается — движение вверх-вниз распиливает кожу о зубчатый край, — и Дин хохочет еще громче, пока не заставляет себя заткнуться. Потому что это просто смешно — когда люди думают, будто в состоянии делать работу демона.       Тут наверху все по-другому, признает он и предполагает в людях лучшее. Дин помнит Аластара, срезающего с его костей дюймовые кубики плоти, систематизирующего их и аккуратно откладывающего в сторону. То, как Аластар вводил лезвие в каждый сустав, раскачивая его туда-сюда, словно Дин был замком, который надо вскрыть, пока одна кость не отделялась от другой. Аластар вырезал на каждой из них его имя и собирал Дина снизу доверху на другом конце комнаты. Каждая кость и каждый кубик мяса вставали точно на свое место, пока Дин не переставал понимать, что именно болит: сама плоть или пустоты между ней.       По сравнению с этим короткий укол кончиком ножа вообще ничего не значит — так, легкий зуд под кожей. Если бы у Дина не было повязки на глазах и он не был бы привязан — вертикально, с распятыми руками и ногами, — возможно, он бы попытался почесаться. Но они стараются, и Дин считает, что должен присудить им очки за усердие.       Он помнит, как однажды сказал Сэму: «Боже, спаси нас от половины людей, которые думают, будто занимаются богоугодным делом», — бледное воспоминание, эхо того времени, когда он ничего не знал об ангелах, или демонах, или божьей воле. До того, как узнал, что божья воля — это сборище мудаков с крыльями, которые все как один разбрасываются папочкиным именем, творя при этом любую херню, какая только стукнет им в башку.       Дина не кормили три дня, и это что-то новенькое. Он не помнит, чтобы хоть раз бывал голоден в Аду. Они там не испытывали физический голод, потому что не были физическими сущностями. Дин помнит жажду крови, горящей плоти и ощущения ножа в руках. Но не помнит ощущения пустоты в желудке — за исключением тех дней, когда Аластар его вырезал. Сейчас это делает Дина слабым, больше, чем он желает признавать, и дрожь, из-за которой нож глубже врезается в бок, теперь вызвана уже не смехом.       — Просто скажи «да», — слышит он пропитанный горечью голос одного из них, словно Дин каким-то образом обижает этого парня тем, что стоит здесь, пока кто-то кончиком ножа лениво выписывает узоры на его животе. Дин думает, что, скорее всего, они завязали ему глаза не затем, чтобы обострить прочие чувства, как должны бы, но потому, что не в состоянии выдержать его взгляд.       — Я говорил «нет» каждый день в течение тридцати лет. — Дин охает, когда умелец с ножом немного смелеет и лезвие вгрызается в мышцу его живота. — Давайте поглядим, кто из нас дольше продержится.       Вскоре Дин слышит, как они уходят. Он ощущает кровь, капающую из каждого разреза на торсе, след, который оставляет каждая капля, медленно стекая вниз. Дин подсчитывает тиканье часов и сколько раз в минуту он может сказать «нет», как будто если повторит это достаточное количество раз, они поверят, что это окончательный ответ.       В последующие две недели они приходят ежедневно. Они дают Дину спать ровно столько, чтобы он осознавал происходящее, держат его на грани галлюцинаций. Каждые несколько дней Дин получает ровно столько пищи, чтобы выжить, — но зато каждый день получает боль. Иногда они пользуются ножом, но при этом всегда так нерешительны. Видимо, они не соображают, что даже если Захария дал им добро пытать его, он все равно не собирается позволить Дину умереть. Дин думает, что они могли бы устроить ему Ад на Земле, если бы осознали, что у него больше жизней, чем у Супер Марио. Вместо этого в большинстве случаев парень просто бьет его. Кожа на скуле Дина рассечена обручальным кольцом. Возможно, он стал для кого-то способом выпустить пар. Дин абстрактно надеется, что этого достаточно, чтобы избавиться от лишнего гнева, и потом парень играет в прятки со своими детьми и готовит ужин с женой вместо… что бы он там ни делал раньше.       — Просто скажи «да», чувак, — бурчит парень между ударами. Говорит так, словно это пустой треп, словно ему нужно передохнуть перед тем, как продолжить, а не так, словно эти слова что-то значат — потому что на самом деле за давностью они не значат ничего. Дин вроде как хочет снова засмеяться, но у него в горле кровь, и от икающего бульканья, которое получается вместо смеха, его пустой желудок переворачивается.       Дин вспоминает.       — Просто подумай, — шипит Аластар ему в ухо. Палящий жар горящей серы прижат к спине Дина, плавя кожу, и одновременно с тем нож срезает кожу с его живота, пока Аластар клубится вокруг. — Просто подумай, как чудесно будет, если ты всего лишь скажешь «да». Твоя личная дыба и твой личный нож. Твоя личная душа для наказания. Не лги мне, Дин. Каждый здесь внизу знает, что ты любишь убивать… как ты их называешь? — Следует выверенная пауза. — «Злых сукиных детей»? У нас тут есть все их разновидности, Дин. Ты сможешь расчленять их на потребу своему маленькому черному сердцу.       — Сердце… не… черное, — сдуру выпаливает Дин, давясь демонским дымом, лениво вплывающим в его рот, стоило только его открыть.       — Разве нет? — весело спрашивает Аластар. — Давай-ка посмотрим, ладно?       Аластар никогда не был из тех, кто пользуется кулаками, но иногда он привлекает специалистов.       На ребрах Дина уже не осталось живого места; сердечная мышца износилась в странной и отчаянной попытке тела выжить. Дин хочет попросить тело дать ей отдых, потому что он вернется, если умрет. Он всегда возвращается, и всегда есть эти полсекунды без боли, которые во всех отношениях ощущаются наслаждением. Дин больше не помнит, сколько времени здесь провел, но начинает верить, что никто не придет. Следует быть реалистом. Охотники долго не живут. Ищет ли еще там Сэмми? Дин пытается вспомнить, сколько раз говорил «нет», подсчитывает года, вспоминает, сколько сейчас лет должно быть Сэму — и живут ли вообще охотники так долго?       Вокруг уже так давно непроглядный мрак, что Дин не помнит, каково это — видеть. Не помнит, завязал ли кто-то ему глаза, или их больше нет. Пустоты болят точно так же, как и плоть, и он больше не может определить. В Аду никогда не бывает холодно, но иногда Дин все равно дрожит, и дрожь роняет пот в пустоту, где раньше были глаза, — или на самом деле в глаза. Пот жжется, но Дин не знает, жжение ли это от соли в глазах или ожог от соли в ране.       Тем не менее, здесь жарко, и у Дина выступает пот — и неважно, как часто он говорит телу, что тут подобные вещи так не действуют. Оно потеет, и дрожит, и один-два раза даже блюет — просто делает это, словно хоть что-то такое может особо помочь. Собственное тело стесняет Дина, и он продолжает требовать у того прекратить этот скулеж, но тело не прекращает, плача потом и кровью, и иногда Дин думает, что бывали и настоящие слезы — но это мог быть и пот, катящийся через пустоты.       В хороший день Дин может сказать «нет» 345 600 раз, если сохраняет скорость и бормочет его так быстро, как только может. Иногда он исполняет его как песню, заменяя текст «Металлики» словом «нет». В иные дни Аластар говорит ему, что сегодня день наоборот, но Дина этим не одурачить, потому что демоны лгут, так что если «нет» уже не «нет», а «да» по-прежнему «да», он вообще ничего не говорит. Он проводит дни в полном молчании, даже не охая, когда кольцо режет ему лицо, или кулак ломает ребро, или нож обжигает трепещущую мышцу. Потому что Дин не собирается говорить «да».       — Дин. — Ни слова, ни слова, потому что все это просто ложь.       — Дин, пожалуйста. — Что-то двигается по векам, но Дин продолжает держать их закрытыми на случай, если там прячутся пустоты.       — Ну же, Дин, пожалуйста, открой глаза. — Что-то действительно тянет вверх его веко, и Дин догадывается, что пустота не такая уж пустая, потому что на него смотрит Сэм. Дин открывает глаза, но стискивает зубы. Он ненавидит, когда они выглядят как Сэм, потому что они никогда не изображают Сэма правильно. Он всегда слишком высокий и слишком сильный, цвет глаз слишком темный — и они совершенно не умеют копировать его улыбку.       — Дин, скажи что-нибудь. Дин. Дин, пожалуйста, — умоляет его не-Сэм, и Дин мотает головой. Однако он вынужден признать, что этот не-Сэм — весьма впечатляющая подделка. Они наконец-то добились нужных глаз и роста, и плечи правильной ширины. Руки не-Сэма на лице Дина, проводящие по его волосам, вовсе не слишком сильные. — Кас, сделай что-нибудь.       И это привлекает внимание Дина, потому что прежде никто не был Касом. И это не имеет смысла, потому что он не знал Каса. Кас был тем, кто… Кас вытащил его отсюда. Но Кас здесь с ним.       Оковы снимают, и Дин оседает в руки не-Сэма. Он грязный, и трясущийся, и такой слабый, и он ощущает, как руки не-Сэма нежно обнимают его, и давление от этого все равно тревожит ребра. Лицо неудобно вжато в не-Сэма, так что ключица не-Сэма прижимается к порезу на скуле, но Дин не может даже оттолкнуться. Вместо этого он обнаруживает, что его руки вяло обвивают тело, которое не его брат.       — Кас! — Дин ощущает, как голос не-Сэма громыхает в его груди, и наконец умудряется повернуть голову — ровно настолько, чтобы увидеть, как Кас дотрагивается до их лбов; позади него надвигается группа сущностей, выглядящих очень по-человечески. А потом Дин оказывается по-прежнему в руках не-Сэма, но они в номере мотеля, стоят на коленях на полу, вцепившись друг в друга, — и Дин начинает думать, что, возможно, пропустил какой-то этап.       — Где? — хрипит он, и не-Сэм хватает его за плечи и отклоняет назад, пытаясь заглянуть в глаза.       — Не знаю, — признается не-Сэм. — Думаю, Кас отстал, чтобы позаботиться обо… всем этом.       Дин кивает, несмотря на то, что Ад — не то место, о котором ангел может позаботиться в одиночку. Он не понимает, что это. Он провел в Аду долгое время, но это для него в новинку.       — Нам надо помыть тебя, — говорит не-Сэм и каким-то образом поднимает Дина и отводит в ванную, кладет его в ванну, где Дин безвольно распластывается, наблюдая, как не-Сэм собирает полотенца, и тазы с теплой водой из раковины, и, как ни странно, аптечку.       — Нет смысла, — скрежещет Дин, и не-Сэм просовывает руку ему под спину и приподнимает его, чтобы он мог выпить воды, — но убирает ее после всего лишь пары глотков.       — Мы не знаем, когда Кас собирается сюда явиться, — говорит не-Сэм, начиная срезать с Дина рубашку. — У тебя идет кровь, ты дрожишь, и у тебя жар.       — Здесь нельзя заразиться, — говорит Дин, устав играть в эти игры с не-Сэмом. Он не понимает правил, поскольку Кас вытащил его из пекла после того, как он сказал «да», но Дин не помнит, как говорил «да», и знает, что не сказал «да», потому что он по-прежнему на блядской дыбе. Дин не понимает, как Кас здесь очутился.       — Дин.       Дин вскидывает сердитый взгляд на не-Сэма, который уже успешно раздел его, и это бы вызвало у него раздражение, если бы он думал, что это хоть чуточку реально.       — Дин, где мы, по-твоему, находимся?       Дин закатывает глаза.       — Как будто ты не в курсе.       — Дин… — голос не-Сэма обрывается, и его глаза становятся большими и печальными, и Дин откуда-то, по-дурацки, знает, что это вовсе не не-Сэм. — Дин, тебя схватили некие люди. Почти два месяца назад. Захария велел им пытать тебя, морить голодом, не давать спать, делать все что угодно, лишь бы заставить тебя сказать «да». Михаилу. Ты был не... это не... — Сэм делает глубокий вдох. — Это была не демонская дрянь. Это была обыкновенная старая недобрая человеческая дрянь.       Дин долго ничего не говорит. Он позволяет Сэму вымыть его, позволяет брату практически вынуть его из ванны, одеть в тренировочные штаны и помочь осторожно улечься на одну из кроватей. Дин наблюдает, как Сэм аккуратно очищает его раны, перевязывает их. Сэм продолжает болтать без умолку, объясняя Дину, как они его нашли, что произошло на самом деле, извиняясь, что это заняло столько времени. Он легонько проводит пальцами по выступающим ребрам Дина, проклинает Захарию, и его странную секту последователей, и ангелов, и демонов, и Бога, где бы тот нахрен ни был. Дин невнятно соглашается с ним. По словам Сэма, он нормально не спал почти два месяца, и это сказывается — тело дрожит от изнеможения, и он не в состоянии держать глаза открытыми, — но Дин должен знать, так что он принуждает глаза открыться и наконец спрашивает:       — Это по-настоящему реально?       — Да, Дин, — говорит Сэм, натягивая на Дина одеяло и тщательно подтыкая. — Теперь с тобой все будет в порядке.       И когда Дин ощущает, как Сэм залезает в кровать рядом с ним, обхватывает его рукой и притягивает ближе, ощущает спиной тепло, исходящее от кожи брата, он думает, что даже если это нереально, это самый лучший день, какой у него когда-либо был в Аду.