(В первый раз они встречают друг друга в больнице.)
Уэйд думает, что нужно быть полным идиотом, чтобы идти в больницу по собственному желанию. «Тогда скажи мне, полный идиот, почему ты всё ещё здесь?» — спрашивает один из голосов, и Уэйд закатывает глаза, но не уходит. Он на пороге клиники, в окружении белоснежных стен и резкого запаха медикаментов, от которого нестерпимо хочется блевать. Больницы Уэйд ненавидит разве что чуть меньше Ирака и научных лабораторий. Ах да, эти навязчивые мысли прийти на обследование, преследующие его с самого утра, он ненавидит тоже. Хотя есть хоть что-то, что он не ненавидит? Наверное, Уэйд всё-таки полный идиот. У него десятипроцентная регенерация рака (Уэйд не проверял, но это точно) и две разноцветные таблички в голове, и это совсем-совсем не круто. Ему бы к психиатру, а не к онкологу. Уэйд усмехается. Возможно, он просто хочет убедиться, что не собирается сдохнуть в ближайшее время и сможет повеселиться с парочкой плохишей, чьи предсмертные мольбы заводят Уэйда даже больше, чем стоны той дамочки с тринадцатого канала по ночному ТВ. Нет, Уэйд совсем неклассный парень. Причина №1: классные парни не боятся врачей, а вот Уэйд, кажется, сейчас задохнётся от страха. Голова идёт кругом от недостатка кислорода, а белые стены железным кольцом обхватывают со всех сторон. Ещё немного — и можно скрести по чистой штукатурке ногтями, чтобы хоть как-то сделать это место отличным от того, что снится ему практически каждую ночь. (Ему бы ещё к психологу, мало ли, от депрессии на почве ПТСР покончит с собой). Паническая атака заканчивается так же быстро, как и начинается. Нет смеха ненормальных учёных, крови, собственных криков, есть обычная больница и обычная мирная жизнь, поэтому Уилсон только поправляет кепку, натягивает капюшон сильнее и устремляется дальше по коридору, изо всех сил пытаясь выровнять дыхание. Тишину в холле нарушают только разговоры нескольких медсестёр, стоящих за столом для справок. Среди их голосов Уэйд смутно припоминает тот, который принадлежит бездарной девушке, записывающей его на приём. Такой писклявый и неприятный. Вызывает желание поморщиться. — Мистер? — окликает она, когда Уэйд проходит мимо. Он напрягается и оборачивается, сглатывая. Есть причины, по которым лучше не выходить из дома. — Уилсон. Например, его лицо. Омерзительный характер, конечно, тоже, но на фоне изуродованной, как в адском пекле, кожи он уже не кажется таким омерзительным. Знаете, это как двойное бинго — ты не только ублюдок, но ещё и урод. (Зато костюм на Хэллоуин покупать не надо). Остановив свой взгляд на лице Уэйда, девушки тут же опускают глаза, а Уэйд буквально чувствует их искрящееся в воздухе желание поделиться друг с другом своими впечатлениями. Он едва сдерживает порыв развернуться и уйти в свою одинокую квартиру, где нет живых существ в радиусе двадцати метров. (Саркастичная слепая старушка снизу не в счет.) Ну, по крайней мере, никто не кричит, и Уэйд считает это небольшой удачей. — Да, мистер Уилсон, вот ваши бумаги. Присядьте пока здесь. Доктор скоро подойдет к вам. Перед глазами встаёт лицо доктора, который каждый день вкалывал в него что-то, от чего разъедало кожу. Уэйд выходит из оцепенения и ощутимо вздрагивает, но кивает, послушно садясь на скамейку. Мужчина старательно убеждает себя, что «обследование твоего сраного организма необходимо», и это похоже на самое тупое убеждение во Вселенной. Ему уже давно плевать и на свою кожу, и на свою печень, и на деньги для похорон, которые следовало бы начать копить в ближайшее время. Дома его ждут любимые пушки, сваленные грудой в углу гостиной, противный на вкус фастфуд из круглосуточной забегаловки через дорогу и полное наслаждение своим существованием. Ну, если не считать постоянных болей и шизофрении, его всё устраивает. Почти. Ладно, если начистоту, то Уэйд пришёл сюда только ради смертного приговора от врача. Давайте не будем заблуждаться — Уэйд уже давно хочет сдохнуть. Только каждый раз, когда почти нажимает на курок приставленного к виску пистолета, трусит в последнюю секунду. Он с болезненным ожиданием надеется, что, если он не может себя убить, возможный рак сделает это за него. Возможно, придется подождать, но ничего — времени у него навалом. Уэйд сидит, склонив голову, и смотрит на сверкающий от чистоты плиточный пол. Он ждёт, ждёт, ждёт, а потом входные двери открываются, и кто-то останавливается на пороге. Поспешно подходит к столу справок и начинает говорить. Тихо и как-то неуверенно, но Уэйд клянется, он хочет этот голос себе на телефон. — Здравствуйте. Я Питер Паркер. Прежде чем поднять голову, прежде чем увидеть стройное, возможно, даже слишком, тело, и прежде чем голоса тихо и расстроенно подскажут, что «это истощение» (Уэйд, что, в ёбаном драматическом сериале?), с этого момента он уже знает, что не сможет спать следующие несколько месяцев. «Чувак, мне жаль, что ты родился и видишь всё это». Ага, Уэйду тоже жаль. На спине у парня увесистый рюкзак, а бёдра такие узкие, что всё, о чем думает Уэйд это — ну пусть это будет «проспал-не поел-некогда», ну, пожалуйста. Ладно, он подумал об этом, отвлекся, а теперь голоса в голове должны продолжить свои любимые дела: болтать без умолку обо всём подряд, обсуждать девушек с обложек глянцевых журналов, поливать дерьмом самого Уэйда. Как обычно. Но в ответ ничего. Тишина. Вдох, выдох. Глоток свежего воздуха для разрушающегося мозга Уилсона. Тот с облегчением прикрывает глаза. Нет криков и воплей наперебой, разрывающих барабанные перепонки так, что хочется взорвать гранату у себя в голове. Их нет. А худощавый и симпатичный даже со спины парень прямо перед ним — есть, и это классно. Питер, кажется. Красивое имя. Уэйд неожиданно ловит себя на мысли, что для настоящего счастья остаётся только увидеть его лицо. А тот, будто прочитав мысли, оборачивается. Питер Паркер красивый. Возможно, даже слишком. Возможно, до такой степени, что Уэйд боится, что лишится рассудка прямо сейчас. У него перед глазами пляшут разноцветные пятна, которые буквально прожигают сетчатку. Все органы, мысли и эмоции превращаются в сплошное разлагающееся месиво, и это странно. (Самое время придумывать пафосные цитаты про любовь). Мысль о том, что «божекактыможешьбытьещёкрасивеечемэтовозможно» проходит меньше чем через секунду, а наваждение не проходит. Наёмник опускает голову, зажмуриваясь до боли, в надежде отогнать от себя это, но разноцветные блики перед глазами становятся ещё более броскими, а лицо с прекрасными, блять, прекрасными глазами (точно, как у диснеевского олененка) и неуверенной улыбкой на губах, отпечатывается картинкой в голове. Уэйд правда старается игнорировать холод, потоком струящийся по позвоночнику, и яростное желание взглянуть ещё раз. Питер отворачивается только, когда девушка зовёт его раз третий, пытаясь привлечь внимание. Парень извиняется, потупив взгляд в пол. Затем следуют тихие разговоры за стойкой, рассеянные ответы на ряд систематических вопросов и частые мимолётные взгляды в сторону Уилсона. Это чудо природы и правда думает, что Уэйд не замечает. Поэтому, чтобы доказать обратное, он единожды поднимает голову, чтобы столкнуться взглядом с растерянным Питером, а потом позволяет себе рассматривать его красивый (да неужели) профиль. Парень волнуется, ожидая своего направления, и, получая его, роняет половину листов на пол, но стремительно поднимает их, беспорядочно извиняясь и заикаясь и, в конце концов, замолкает под тихий смех медсестёр. Уэйду хочется заткнуть им рты — бормочет Питер тоже очаровательно. — Мистер Паркер, вам нужно пройти дальше по коридору. Питер спотыкается возле скамейки, на которой сидит Уэйд, чертыхается раза четыре, прибавляя к этому «о Боже мой», и старательно не поднимает взгляда. Он проводит рукой по и так растрёпанным каштановым волосам, по красным от смущения и стыда щекам, и Уэйд просто не может не улыбнуться, признавая, что ещё в жизни не видел кого-то более очаровательного, чем Питер Паркер. Серьёзно, кто-то должен издать закон, запрещающий ему быть настолько милым. Что-то приятное, тошнотворно тёплое разливается от самых кончиков пальцев, прямо по артериям. «Думай о кровище и порно, тебе нельзя быть таким слащавым». Уэйд отмахивается. Уэйд закрывает глаза. Уэйду не нравится это, у него возникает буквально физическая неприязнь к этому чувству, и ещё он злится, что два голоса в его чертовой больной голове, которые не затыкались ни на секунду за последние два месяца, затихают. Возможно, они делают это для того, чтобы не спугнуть Питера. Упс, ошибочка — не-а, не поможет. Однако взгляд резко мутнеет, когда Питер проводит рукой по волосам, шумно выдыхает, хмурит густые брови, будто решает какую-то тяжелую задачу. Это зрелище заставляет сжимать папку в пальцах сильнее. Оно такое прекрасное, что Уэйд не уверен, что сможет не дрочить на него. (Не стереть бы ладонь в кровь). Паркер с явной неуверенностью ходит из одного конца коридора в другой, разнося медсёстрам какие-то бумажки, и в полной растерянности отвечает на вопрос, который задала одна из девушек. Питер трёт ладонью затылок и как-то неопределенно бормочет: — Оу, я не знаю, у меня лекция по биофизике в следующий четверг… Они обговаривают следующую встречу, и Паркер пытается внимательно слушать, а потом вдруг громко извиняется и говорит, что забыл позвонить своей тёте и что она обязательно снова напомнит ему купить молока, а Уэйд хмурится. Да, у Питера университет, тётушка, сериалы, комиксы, учебники, или что-то там обычно привлекает таких парней, но всё это больше не имеет значения. Они сейчас в отделении онкологии, а это не туберкулёз и даже не ВИЧ. Если диагноз подтвердится, Питеру уже никакие учебники не помогут. Ничего уже не поможет. Уэйд знает, поэтому ему нужно перестать думать об этом, но, кажется, его мысли идут по кругу, и вся информация в его голове состоит в том, что он очарован Питером Паркером. Впервые в жизни очарован кем-то. Приходится долго и со злостью убеждать себя вспомнить про изуродованное лицо, врача и то, что после часа дурацких процедур Уэйд сталкивается с Питером в коридоре снова, а потом уходит и громко хлопает дверью без надежды увидеться снова. И только дома он понимает, что время его следующего приёма, который через неделю, состоится в то же время, что и у Питера. (Кромешный грёбаный пиздец).~~~
Уэйд встречает Питера намного раньше. Через два дня. Взгляд Уэйда ловит в толпе растрепанные вихри и знакомый синий рюкзак, но списывает всё на галлюцинации бодрствующего вот уже 48 часов мозга, потому что Уэйд боится закрыть глаза — везде в его квартире: в углу гостиной, на заляпанном мексиканской едой диване, около холодильника и среди измятых простыней, — он видит чёртова Питера Паркера. Отлично, больной придурок с внешностью Фредди Крюгера помешался на подростке. Наверное, всякие гики и нерды только об этом и мечтают. Уэйд нетерпеливо расталкивает людей, не отрывая взгляда от синего рюкзака, а потом просто останавливается в тени, наблюдая, как Паркер помогает бизнесмену собрать разлетевшиеся бумаги и охотно провожает старушку через дорогу. Уэйд тяжело сглатывает образовавшийся комок в горле и зажмуривается. Питеру Паркеру нужно быть героем из комиксов, его собственной и многих детей мечтой, определенно. Эта крутящаяся в голове мысль, словно паршивая назойливая песня из рекламы про зубную пасту, преследует Уэйда, пока тот не скатывается по двери своей квартиры, тяжело дыша. Его взгляд останавливается на своих испещрённых шрамами и ожогами руках, а затем на пистолетах, развешенных по стенам. Мужчина рывком поднимается на ноги, ударяется о косяк, и изо рта вырывается сдавленный жалостливый стон. В голове фальшиво-сочувствующим тоном говорят, что он никогда не сможет быть похожим на Питера. Он никогда не сможет касаться Питера. Он никогда не сможет стоять наравне с ним. Наёмник просит голоса заткнуться, умоляет и кричит так громко, что это оглушает его самого на несколько секунд. Сотрясаемый дрожью, Уэйд шарит руками вдоль кухонного стола и облегченно сжимает в руке горсть таблеток, глотая сразу все. Легче не становится ровно ни на ньютон, но кричать больше не хочется. А Уэйд пять суток смотрит телевизор до раннего утра и потом, спотыкаясь о пустые коробки пиццы, идёт в ванную, чтобы выблевать её. По пути обратно он не смотрит в окно на рассветы, потому что они, неизвестно почему, напоминают ему о Питере, он смотрит на старые настенные часы, считая дни до похода в больницу, где они с Питером Паркером в третий раз и встречаются.~~~
— Блять, — бормочет Уэйд, закрывая глаза. Кажется, что белые стены не должны так пугать и во второй раз, но они пугают до дрожи в губах и почти доводят до удушья наёмника, ещё даже не вошедшего в помещение. Однако, когда он заходит, его тут же застигают врасплох. Атака сменяется на мелькнувшую улыбку на губах Питера, а медсестра просит его подождать на скамейке. Снова. Уэйду начинает казаться, что его здесь игнорируют и занимаются исключительно Питером. Хотя будь Уилсон на месте медсестры, он бы тоже занимался исключительно им. Рюкзака на спине нет, зато есть очки. И это зрелище заставляет Уэйда сцепить намертво пальцы и дышатьдышатьдышать, потому что ну серьезно, Питер? Я думал, в прошлый раз, ты убил меня полностью. Он думает о том, что Питер Паркер просто не может быть ещё более очаровательным, но воздух, обжигающий пламенем, и острое желание упасть в обморок говорят об обратном. Уэйд терпеливо ждёт, когда ему скажут, что он не умрет в ближайшие часы, а Питер всё носится, спотыкается на ровном плиточном полу, проверяет телефон каждые несколько минут, шепчет что-то про корицу для яблочного пирога тёти. Он немного стеснительный, немного забывчивый, немного неуклюжий, и, возможно, Уэйд совсем немного засматривается на него всё это время. Всё это сводится к глубокому успокаивающемуся вдоху — на этот раз появляется врач, которого парень слушает внимательно, настороженно, утыкаясь локтями в стол. Даже выпирающие из-под футболки позвонки, которые можно было бы пересчитать, очертить пальцами, прикоснуться губами, не отвлекают от осунувшихся плеч, и Уилсон понимает, что должен уйти сейчас. Но всё равно, когда Питер начинает говорить, мужчина отчаянно прислушивается, ловит каждый звук тихого, спокойного голоса. И лучше бы он не слушал. — Как часто мне нужно приходить? У меня несколько проектных работ в университете. — МРТ делается раз в месяц, чтобы следить за распространением метастаз. Полный набор анализов сдавать через каждые полторы недели. Слова смешиваются в сплошной гул. Конечноконечноконечно. Всё постоянно идёт наперекосяк, словно ни одна живая душа не хочет позволить Уэйду покинуть кладбище вещей, которые могли бы сделать его хотя бы на одну чёртову минуту счастливее. Он ударяется головой о стену, откидываясь назад, и с губ срывается едва уловимый мучительный стон, сопровождаемый скрежетом зубов. Нет причин контролировать своё дыхание. Питер, кажется, умирает. А Уэйд снова выигрывает ёбаный джекпот. Он не знает, какой любимый цвет Питера, смотрит ли он реалити-шоу по вечерам, улыбается ли человеку, который печёт ему на завтрак подгорелые панкейки, переносит ли запах алкоголя, выковыривает ли из пиццы оливки или наоборот обожает их. Уэйд Уилсон с третьей встречи влюбляется в человека, у которого в медицинской карте, в университетском дипломе, в существовании написано заглавными красными буквами поперёк страницы, как печатью, «РАК». Его жизнь так сильно напоминает чёрную трагикомедию, где главный герой постоянно творит беспросветную херню, а в конце вешается в грязной, обшарпанной ванной с жуткой улыбкой на лице. И единственный чёртов раз, когда появляется что-то нормальное в жизни Уэйда, у него опять получается облажаться. «Нам не повезло даже с цветом глаз. Мы всегда хотели зелёные». Уэйд раскачивается из стороны в сторону, не отрывая взгляда от расслабленной спины Питера. Каждое его слово сказано непринужденным тоном. Подумаешь, он сдохнет через год-два. — Кажется, я не окончу факультет с отличием и не помогу тёте Мэй с ремонтом дома, который она затеяла в следующем году. Раз. «Ты уже ничего не сделаешь». Уэйд яростно стискивает зубы, когда голоса истошно кричат. Он сходит с ума улыбкой в голосе Питера и неопределенным жестом его руки. Два. Сдерживаться невыносимо сложно, а голоса в голове продолжают нашептывать, подначивать в отместку за сдохшее в вакууме сердце перевернуть скамейку, толкнуть Питера в спину, схватить его за плечи и заорать в лицо, как он смеет так поступать с собой. Три. Питер оборачивается, и Уэйд вздрагивает всем телом, почти мужественно встречая взгляд его глаз. Этот взгляд почти прекрасный, почти такой, какой Уэйд хочет видеть двадцать семь часов в сутки, и плевал он, что их всего двадцать четыре. Всё это никак не вяжется с глубокой обидой в ледяных голубых глазах его самого и пугает до дрожи в коленках. Паркер не делает ничего из того, что следовало бы: отвернуться, ужаснуться, презренно скривить губы при виде отвратного лица Уэйда. Он просто смотрит и улыбается. Печально и понимающе, как если бы он пожимал плечами, говоря: «Что поделать?». Уэйд представлял любую реакцию, но только не такую. Только не смирение. Только не чёртово смирение. Это становится последней каплей. Наёмник подрывается с места, как безумный, и грохот захлопывающихся дверей ещё долго стоит у него в ушах.~~~
В постоянстве ночных кошмаров и непоколебимом образе Питера Паркера, который появляется внезапно, пугая своим присутствием, количество попыток успокоить подступающие к самым губам атаки увеличивается. Уэйд теряет счёт времени. Он не принимает таблетки и заказы, игнорирует звонки из больницы и, выходя из квартиры, пытается разглядеть в проходящих людях хоть что-то похожее на синий рюкзак и большие оленьи глаза. Возможно, в четвёртый раз он встречает Питера совсем не при таких обстоятельствах, при которых хотел бы (он не собирается признавать, что вообще хотел бы с ним встретиться, но, господибоже, конечно же он хотел). Уэйд понимает, что ему следует хоть что-то есть, и не придумывает ничего лучше тако в ресторанчике через несколько кварталов от его дома. Но, когда Уилсон останавливается посреди переулка, а его сердце гулко стучит, отзываясь болью в каждом нерве, он думает, что нужно было сдохнуть от голода, потому что судьба не может так сильно его ненавидеть. Ну не настолько же! С губ Питера Паркера срывается рваный вздох, который превращается в лающий кашель, и вот она — чертова сраная реальность, где Питер сидит на грязном асфальте с измазанными в собственную кровь руками, а Уэйду хочется заплакать, наверное, впервые с тех пор, как отец избивал его в его одиннадцатый день рождения. — Привет, — шепчет Питер жутким хриплым голосом, заставляющим мужчину, опустившемуся перед ним на колени, поднять голову. Уэйду не дышится, потому что Питер слишком близко. Он хочет закрыть глаза, чтобы не видеть влажных от слюны и крови губ, которые растягиваются в подобии улыбки, он хочет закрыть лицо руками, чувствуя себя настолько неуверенно и гадко, что это вызывает рвотные рефлексы, он хочет поцеловать Питера в щёку и перенести его спящего в свою кровать, оставшись при этом на неудобном, жестком диване, а наутро испечь те самые подгоревшие блины и смеяться попыткам Паркера выдавить одобрительный комментарий. Прямо как в тех сраных романах. Но даже в романах так не бывает. В этой Вселенной так не бывает. Поэтому Уэйд просто мысленно спорит с голосами в голове, роясь в рюкзаке Питера, в надежде найти салфетки, воду или лекарство от рака, например. — Что случилось? — тихо спрашивает Питер, наблюдая за Уэйдом. — Я нашёл тебя в тёмном переулке, захлебывающегося собственной кровью, и теперь пытаюсь стереть её, чтобы люди не подумали, что я совершил недоубийство. Парень прикрывает глаза, улыбаясь. Будто намеренно игнорирует резкие, порывистые жесты Уэйда и его умоляющий прекрати-улыбаться-пожалуйста взгляд. Будто это смешно. Будто Уилсон действительно намерен шутить. — Нет, — качает головой Паркер, — что тогда случилось? Уэйд замирает с занесённой рукой. Она безвольно опускается, и наёмник смотрит на Питера, который (наконец-то) вздрагивает под взглядом, от которого по спине бегут мурашки. Питер мог бы выглядеть так, словно он издевается над Уэйдом, добиваясь его злости и получить кулаком в челюсть, но Питер не выглядит. Он напуган, и он правда не понимает. Соблазн сказать что-то презрительное и насмешливое вроде «Мы не так близко знакомы, чтобы я отвечал на этот вопрос» велик, но Уэйд вовремя вспоминает, что перед ним тот самый парень, из-за которого у него из груди вышибает дух, который снится ему по ночам и которого он отчаянно хочет себе. — Не люблю, когда красивым студентам-зубрилам ставят смертельный диагноз, — конец фразы для Уэйда утопает в истерическом хохоте голосов. Всё из чего состоит наёмник — это глупые (иногда не очень, правда) шутки наперебой и смех, разрывающий легкие, наполняющий по самое горло и покрывающий плёнкой глаза. Питер не может не рассмеяться своим красивым, заражающим, как инфекция, смехом, который парализует Уэйда на несколько секунд. Чувство сродни этому возникает, когда Питер резко замолкает, закрывает глаза и сглатывает. — Мне жаль. В его голосе наёмник слышит что-то, что позволяет поверить ему и поверить в то, что этот мальчик совершенно точно предназначен ему. Только ему. Уилсон хочет кивнуть, но не кивает, потому что в этом нет необходимости — Питер знает. Мужчина склоняет голову ниже, застегивая рюкзак. — Я только что был в Takos, поэтому, если ты вдруг любишь мексиканскую еду и колу, то мой дом в двух минутах ходьбы отсюда. От дрожи в руках Уэйд не справляется с молнией, и Питер подаётся вперёд с желанием помочь (ну, как обычно). И будь Уэйд проклят, если это не самая банальная банальщина, которая только могла произойти; их пальцы соприкасаются. От неожиданности Питер содрогается, испуганно поднимает голову и не успевает отстраниться. Их губы нелепо соприкасаются, и, чёртчёртчёртчёртчёрт, его губы такие холодные, холодные, а ещё это похоже на вдох, на захлестывающий адреналин во время спуска на американских горках, на внутривенно вводящийся морфин, на краски нью-йоркского заката, отражающиеся в карих глазах, на всё сразу. Они оба смотрят друг другу в глаза и не дышат, даже не принимая в сознание мысль отстраниться. Не теперь. Питер выдыхает бесшумно, опаляя шершавые губы робким, страшно растерянным: — Прости за это. — Так что насчёт тако?~~~
Питер с детским интересом осматривает квартиру, не задавая вопросов по поводу разного вида оружия в гостиной, за что Уэйд очень ему благодарен, и со звонким смехом называет себя ужасным чистюлей, когда появляется на кухне с пустыми коробками и остальным мусором в руках. Он с энтузиазмом принимает предложение поесть перед ящиком в гостиной, но растерянно останавливается посреди комнаты, оборачиваясь к Уэйду, прислонившемуся к дверному косяку. Длинные пальцы привычно проходятся по лохматым каштановым волосам, губы растягиваются в виноватую и смущенную, но, блять, бляяять, очаровательную улыбку, от которой у Уилсона проходит нервная судорога на грани с эпилептическим припадком. — Снимешь капюшон? Хочу, наконец, полностью увидеть твоё лицо. — Не уверен, что после этого ты захочешь остаться. Хотя я до сих пор не понимаю, как ты ещё не сбежал. Уэйд болезненно кривится, складывая руки на груди. Он пристально смотрит на парня, который склоняет голову набок и смотрит в ответ. Возможно, они оба могли бы посостязаться в умении удерживать зрительный контакт. Возможно, Уэйд чувствует, что мог бы проиграть. Если уже не. Питер вздыхает, пожимая плечами, и его брови нахмурены. — Я останусь. И мне правда плевать. — Ты понимаешь, что это не только лицо? Всё тело. — Мне плевать. Говорит почти раздражённо и капризно, как маленький ребёнок, а Уэйд только удивляется и одним движением скидывает капюшон, напрягаясь до боли в мышцах. С губ Питера соскальзывает пораженный вздох, и в голове Уэйда возникает мысль о маске «типа как у Бэтмена», но она исчезает, как только чужие пальцы прикасаются к щекам. Уэйд в панике делает шаг назад, испуганно уставившись на парня, который хватает того за руку и успокаивающе, восторженно шепчет: — Хэй. «Грёбаный урод». «Что. Он. Делает?». «Ему нужно помыть руки с мылом, мы отвратительны». У Уилсона такое выражение лица, словно ладони на его обтянутом изуродованной кожей черепе причиняют ему невыносимую боль. Никто не видит Уэйда вот так —нараспашку, а если и успевают увидеть, то совершенно бездарно скрывают свой ужас и, конечно же, никто точно не касается его тела с восхищенной улыбкой, в отличие от этого ненормального гиперактивного подростка. — Ты красивый, Уэйд. «Приехали, блять». «Он больной?» Наёмник отшатывается с ужасом. Даже самый отбитый придурок не скажет такого, ну, потому что тыблятьменявиделилинужныочки? — У меня близорукость, а не дальнозоркость, — ещё шире улыбается Питер, подходя почти вплотную. И Уэйд закрывает глаза, запоздало понимая, что, да, он сказал последнюю фразу вслух. Парень что-то сбивчиво тараторит, и мужчина в жизни не слышал столько раз слово «красивый» в одном предложении. Паркер говорит что-то про голубоглазых, и, похоже, он не шутит или издевается, он осторожно, ласково обводит контуры лица кончиками пальцев, пока Уэйд, загнанный в угол, не прекращает это дикое недоразумение, накрывая рот Питера ладонью, толкнув его в сторону дивана. Питер в своих традициях извиняется, даже не скрывая радостный до блеска взгляд. Маленький засранец.~~~
Питер Паркер любит ток-шоу и сидеть на полу перед диваном. А ещё он признаётся, что никогда не ел мексиканскую еду, питаясь только полуфабрикатами и пирогами своей любимой тёти Мэй. За ни на секунду не прекращающейся болтовней Питера, напрочь забывшего о выпуске Топ-модели по-американски, Уэйд расслабляется, больше не испытывая желания запереться в ванной и разбить там зеркало, чтобы не видеть своего отражения, или завязать Питеру глаза, чтобы тот перестал, ради Бога, смотреть так открыто и доверчиво. Они находятся в непозволительной близости друг к другу, их плечи почти соприкасаются, и это едва ли реально для первого нормального знакомства, но они не замечают этого или делают вид, что не замечают. Уэйд так точно. И когда он отпускает едкий комментарий по поводу происходящего на экране, то Питер хохочет. Громко и искренне. Так свободно, что Уилсон вздрагивает и одновременно с этим чувствует облегчение оттого, что именно этот парень сейчас сидит рядом с ним. Потому что на самом деле одиночество истощает, и Уэйд не чувствует себя виноватым, когда закрывает на секунду глаза, представляя, что будет, если вытащить из рюкзака Питера учебники, преимущественно по биофизике и химии, с запахом тонких дешёвых страниц и разложить по полкам в спальне, а потом поставить на кухонном столе упаковки с медикаментами и прилепить ярко-жёлтые стикеры с временем приёма — чтобы было удобнее. Наверное, будет классно. Определенно, классно. Питер пахнет так сладко, что сводит зубы, кажется, колой, которую они с Уэйдом пьют из одной бутылки. — Они ведь даже не целуются, — негодует парень, взмахивая ладонью в сторону телевизора, — Господи, идиоты. Даже неинтересно. — Возможно, если они напьются, эффект будет другой, — пожимает плечами мужчина без особого энтузиазма, отпивая остатки газировки из жестяной банки. Краем глаза он ловит резкое движение слева от себя, рефлекторно разворачивается и ловит за плечи Питера, неловко придвинувшегося к его лицу. Осознание наступает не сразу, но, когда наступает, Уэйд шокировано пялится в испуганные карие глаза. — Питер, ты всё-таки пьян? Или в твоей личной жизни действительно всё настолько дерьмово, что ты лезешь целоваться к первому встречному? Точнее, лезешь целоваться ко мне. — Пьян если только тобой, но ты, оказывается, тот ещё придурок, — Питер щурится и улыбается. Уэйд хмыкает, наблюдая за неугомонным Паркером со своими горящими оленьими глазами. — Есть такое. А ты, оказывается, тот ещё романтик, да, Питти? Питер смеётся и в смущении закрывает лицо руками, чтобы спрятать, как не удивительно, очаровательный румянец, который любое живое существо за секунду сведет с ума. Впрочем… Уэйд не такой уж и живой, поэтому он резко поддаётся вперёд, хватая Питера за ладони, и целует. С секунду касания губ о губы, когда, задыхаясь от защемляющей нервы эйфории, они просто поражённо отстраняются, Питер, наконец, начинает говорить. Быстро, сбивчиво, и каждый звук этих слов буквально вгрызается Уэйду в горло. — Я не видел тебя где-то три недели. Поверить не могу, что всё происходит так быстро. Наверное, лекарства во всём виноваты, — Питер смотрит в пол и выглядит совершенно безнадёжно, — я странный, да? — Не страннее меня, малыш. Питер медленно кивает. — Ябуквальновлюблёнвтебяиянезнаючтомнеделатьсэтим. Что. Уэйд думает, что ослышался. Уэйд думает, что вот он — конец. Уэйд думает, что Питер всё же самый странный человек, которого он встречал. Уэйд думает, что, кажется, его чувства взаимны. И Уэйд посылает всё к чёрту. Нет, серьезно, ему первый раз в жизни плевать на последствия. Он всё никак не может понять, попал ли в рай или в ад, но к чёрту. Ответ находится на удивление легко, словно был в голове Уэйда ещё с первой их встречи или даже раньше. Хотя, знаете, неважно. Важно то, что он отвечает. — Не тратить время зря. Питер кивает и замирает на мгновение, будто прислушиваясь к своим ощущениям. Он опаляет тёплым, дрожащим дыханием губы Уэйда и молчит. Потом он улыбается уголками рта и перед тем, как он дергает Уилсона за плечи, Уэйд успевает подумать, что такая улыбка Питера его любимая. Паркер ждёт секунду, а затем уже уверенно притягивает мужчину за затылок и до боли прижимается, будто бы хочет приклеиться насовсем. Уэйд не успевает среагировать, но его руки уже обхватывают такую по-блядски охрененную талию парня. Уэйд успевает задохнуться и на долю секунды потерять сознание, потому что он касается Питера. Более того, он его целует. За такое не жалко умереть. Юношеская пылкость и спешка являются причиной доброй усмешки Уэйда, когда он толкает Питера на спину, на жесткий матрас своей собственной кровати и нависает сверху. Тот совершенно дезориентирован, растрепан и потерян в круговороте дурящего голову запаха Уэйда. Он прогибается в спине, исступленно поддаётся вперёд, дрожа от ощущения пальцев Уэйда на своей коже. Перед глазами вспыхивают ослепляющие пятна, и мир горит, взрывается везде, куда ни посмотришь, а в груди обжигающая лава. Питер хочет что-то сказать, его влажные яркие губы беззвучно шевелятся, а глаза широко распахнуты. Даже в темноте они блестят так невероятно болезненно. И, когда Уэйд кладёт ладонь ему на щёку, пытаясь удержать на месте, Питер как-то облегченно и почти радостно вздыхает. Но голос его звучит, как приговор. — Ты пришёл за мной. Уэйд пристально смотрит на парня, который не отводит взгляда от голубых глаз. Голоса в голове сливаются воедино, легкие сжимаются и скручиваются в узел, он говорит на удивление спокойно, но Питер слышит облегченное подтверждение. — Да. Я пришёл за тобой. Это становится началом чего-то важного.~~~
Питер появляется на кухне с ураганом в каштановых волосах, улыбкой и всем тем, что заставляет ноги Уэйда подкашиваться, как у тринадцатилетней школьницы, когда он видит Паркера утром у себя на кухне. У себя на кухне. У себя. — Хэй, — произносит парень так тихо, что Уэйд практически читает это по его губам. Уилсон гулко сглатывает. Питер здесь; такой домашний, красивый, говорящий ему, Уэйду, это чертово «хэй» так, словно наёмник — самый лучший человек во Вселенной. Хочется толкнуть Питера к столу, поцеловать его шею и стянуть с него эту футболку, его футболку, потому что, если Уэйд не сделает этого, то совершит главную ошибку в своей жизни. И он её не совершает. Питер Паркер любит подгорелые панкейки. Точнее, они не подгорели. Точнее, Уэйд очень старался, чтобы они не подгорели. Ну не то, чтобы он был мастером по приготовлению панкейков, но Питер издаёт довольное мычание и даже называет этот завтрак лучшим в своей жизни. Уэйд решает, что будет готовить панкейки на завтрак, обед и ужин. Каждый день. Мужчина не сразу понимает, что Питер уходит, в спешке прижимая Уэйда к столешнице и мягко целуя в изуродованные губы. Когда опешившие от этих действий голоса, в конце концов, обретают дар речи, да и сам Уэйд обретает дар речи, Паркера уже нет в квартире. Его рюкзака тоже. Ничего, что помогло бы не усомниться в реальности произошедшего, кроме холодных смятых простыней, грязных тарелок и искусанных губ. Уилсон переводит дыхание, закрывая глаза. Ночью он готов был поверить в осторожные поцелуи, тихий радостный смех (и свой тоже) и кучу слащавых фраз, которые обычно говорят в романтических комедиях в финальной сцене, где все плачут, а потом счастливо обнимаются и играют свадьбу. Сейчас же Уэйд остаётся наедине со своим безумием, сбивающий волной паники и желанием положить на сковородку свою голову вместо теста. Но наёмник заставляет себя подняться на ноги с кухонной плитки и взять в руки телефон. «Какого…» На лице появляется широкая улыбка, сопровождающаяся нарочито недовольным воплем одного из голосов: «Этот мальчишка добрался до нашего мобильника. Сначала до нашего сердца, теперь до наших вещей. Это очень нагло». «Надеюсь, у тебя нет аллергии на зубрил-химиков и есть свободное место в шкафу?» К вечеру Питер переезжает к Уэйду. И это кажется самым обыденным и правильным из того, что вообще происходит. Паркер только успевает поднести руку к звонку, как дверь распахивается, будто Уэйд ждал по ту сторону весь день. (Ладно, возможно, так и было). Притягивая Питера за ворот куртки, Уилсон увлекает его за собой, и они оба путаются в ногах, спотыкаясь о единственную дорожную сумку Паркера. Тот бережно оставляет свои кеды рядом с красными кроссовками Уэйда. Да и вообще, теперь его одежда висит рядом с одеждой Уэйда, его зубная щётка стоит рядом с зубной щёткой Уэйда, и Питер теперь тоже находится рядом с Уэйдом. Тот не может перестать сидеть в ступоре, пялясь на раскладывающего учебники, тетради, папки парня, который вдруг как бы невзначай произносит: — Эм, я съехал. И Уэйд невзначай отвечает: — Окей, — а затем добавляет: — Ты уверен, что я не должен положить все эти книги в антибактериальный пакет? Или сжечь? Одни только их названия заставляют меня пищать от ужаса. Серьёзно, мне страшно. Питер оборачивается, смеясь. — Это не так сложно, как ты думаешь. Если хочешь, я помогу тебе разобраться. Он смеётся ещё громче, когда Уэйд мгновенно мотает головой: — Попробуешь сделать это — и ты не жилец.~~~
Серьёзный разговор начинается вовсе не серьезно. Такие всегда начинаются либо с излюбленного выражения «Нам нужно поговорить», либо с легкомысленной шутки, которая резко меняет тему и перерастает в какую-то немыслимую хрень. Уэйд пытается делать вид, что ничего не происходит, когда он с притворным интересом смотрит в телевизор, а Питер медленно выходит из ванной. В тот момент Уэйд уже знает, что нужно сцепить пальцы и глубоко вздохнуть. — Уэйд, я, конечно, понимаю, что безопасность — это хорошо, но пистолет за стиральной машиной как-то слишком, не находишь? И прежде чем Уэйд успевает совладать с волнением, сжирающим изнутри, и собраться с мыслями, чтобы выдавить из себя хоть что-нибудь нормальное, один из голосов отвечает за него. Резко, презрительно и с усмешкой. Вот же блять. — Никогда не знаешь, где придётся убить. Питер непонимающе моргает, обводя взглядом комнату. Конечно же, его взгляд натыкается на всё это оружие, которое Уэйд даже не попытался спрятать за всё это время. Либо действительно надеясь, что Питер не будет задавать вопросов и оставит всё, как есть, либо Уэйд просто тупой. Второй вариант. Однозначно. (Уэйд не понимает, как до сих пор не оказался в книге рекордов Гиннеса из-за своей тупости). — Ты убиваешь, — парень вздрагивает от собственных слов, не отрывая взгляда от спины Уилсона. — Оу, вот это высокий уровень проницательности, — тот оборачивается с той самой сумасшедшей улыбкой на губах, из-за которой Паркер сглатывает, — а ты думал, они для красоты висят? Да ладно, не бойся. Тебя я точно не убью. — Ты наёмник? — напрямую спрашивает Питер, и это сбивает Уэйда и голоса с толка. На лице больше нет никакого выражения, кроме непринужденности и раздражения. — Блять, Питер. Мы оба знаем, что ты — парень с высокими моральными принципами, а я весь такой плохой, убиваю таких же плохих людей за деньги и тому подобное. Но обещаю тебе, малыш, в следующей жизни я буду твоим супергероем. — Уэйд… — Хочешь накрою все эти пистолеты простыней? Ну, знаешь, создам видимость, что их тут нет. В сериалах так трупы накрывают. О, кстати, хорошая идея. Хотя, наверное, простыней не хватит на столько трупов… — Уэйд! — Питер кричит, и голоса в голове Уэйда тут же затыкаются. Паркер тяжело дышит, скрещивая руки на груди, и в упор смотрит на Уэйда, — если ты добиваешься моего ухода, то молодец. Ты на правильном пути. Уэйд не хочет, чтобы он уходил, и Уэйд не хочет видеть разочарованный и ненавидящий взгляд Питера. Но мальчишка — прототип какого-то бескорыстного супергероя, и омерзительный убийца, влюблённый в него до нисходящего с безумия недоразумения, совсем не вписывается в такую жизнь. Уэйд ждёт, когда все вещи наспех будут собраны обратно в сумку, когда в его сторону выплюнут слова типа «я не думал, что ты такой», когда Питер уйдёт, не оставив после себя Уэйду ничего, кроме свидания со Смертью. Однако ничего не происходит; они смотрят друг на другу с минуту, и взгляд Питера не ненавидящий, а раздражённый. Наконец, Питер сдаётся. — Ты убиваешь людей. И это плохо, — он делает паузу, задумчиво смотрит в пол, его голос тих и беспечен, словно он говорит о своём любимом фильме, — но думаю, мы справимся. Только, пожалуйста, перестань нести этот бред. Это не смешно. Уэйд ошарашенно смотрит на Питера и «Безумие всё-таки передаётся воздушно-капельным?» «Или половым». — Откуда ты взялся такой? Питер до не идеальности идеальный. Например, идеально то, как он улыбается при этих словах или то, как он загораживает телевизор, и Уэйд совсем не против наблюдать за Питером круглосуточно, или то, как ровно, с ноткой перфекционизма, которая никак не может иметь связь с растрёпанными волосами и мятой одеждой, привычкой оставлять грязную кружку на столе и кидать очки где попало, он расставляет на кухонном столе лекарства. Уэйд молча смотрит на это, сжимая зубы. Питер замечает и улыбается уголком рта с тем же выражением, как и тогда, в больнице. Уэйду хочется стереть его с лица Питера раз и навсегда. Он не нуждается в жалости. Он нуждается в уверенности, что Питер не умрёт хотя бы в следующие пару часов.~~~
Они разговаривают. Точнее, говорит Питер. Он рассказывает и про операцию, и про медикаментозную терапию, пока что, в виде таблеток, и про его практически третью стадию, и про прогнозы врачей. И все эти слова разъедают мозг Уэйда, как кислота, как яд, ноги подгибаются, и руки дрожат, а белая отвратительная пелена покрывает зрачок, не позволяя видеть взволнованного Питера и его молящие глаза. Уэйд не слышит, но, похоже, Питер умоляет хотя бы на время забыть о его болезни. «Хера с два, мелкий ублюдок, хера с два». Питер испуган, но Уэйду плевать. Он подрывается на ноги, восклицает с такой горечью и злостью, что это прошибает Питеру позвоночник: — Ты просишь меня забыть, когда я каждую секунду вижу тебя, этот блядский шрам на твоём животе и то, как ты почти блюёшь, глотая таблетки?! — Уэйд задыхается и зажмуривается на секунду, — я не имею медицинского образования, но я не полный идиот. Так что, блять, замолчи уже. С минуту в квартире стоит тишина, а Питер сглатывает. Всё это кажется неправильным. — Я пойду подышу свежим воздухом, наверное, — тихо произносит Питер, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он в смятении смотрит вокруг себя, взлохмачивает волосы и трёт шею. Всегда делает так, когда волнуется. В этот раз волнуется сильно. Похоже, что Уэйд всё-таки полный идиот. Идиот Уэйд всегда выигрывает идиотский джекпот. Он говорит серьезно, но в голосе слышится горькая усмешка: — И куда ты пойдешь? В центральный парк, на ту дальнюю лавку у озера, откуда видны утки; в национальный музей математики; на первый этаж этого проклятого дома, в лифт, чтобы прислониться к стенке кабинки и побиться об неё головой; в метрополитен; к башне Оскорпа; в больницу; в круглосуточную забегаловку через дорогу. А потом Питер понимает, что сейчас около часа ночи, и музей математики, наверное, закрыт. Проходит около секунды, прежде чем изо рта Питера вырывается хриплое, но парадоксально глубокое, опьяненно счастливое, словно у человека, который улыбается и смеётся, радуется чему-то своему, с растерянным, изгибом на губах: — Никуда. За окном темнота, а Уэйд набрасывается на Питера, беспорядочно проводит руками везде, хаотично целуя изуродованными сухими губами веки, скулы и всё, до чего может дотянуться. С сумасшествием этих движений уходит и надежда; глаза Питера закрываются, и он испускает почти восторженный выдох. Возможно, он и Уэйд — родственные души или что-то вроде этого (Питер надеется, а Уэйд в этот бред не верит), и в этой Вселенной им нужно просто безоговорочно влюбляться друг в друга каждую минуту, не особо заботясь о логичности сюжета, пока препараты для поддержания жизнедеятельности организма Питера не разлучат их. В любом случае Уэйд сбивчиво шепчет что-то про завтраки, щенков, медикаменты и тёмные переулки, а тот согласно кивает, даже не вникая в смысл, и улыбается так же широко, как и Уэйд. — Они бы предложили тебе контракт. — Что? — Питер открывает глаза, но его взгляд абсолютно расфокусирован. — Дисней. Ты знаешь, что у тебя глаза, как у диснеевского оленёнка? — Боже, Уэйд, — Питер только смеётся. Питер снова утопает в беспорядочной цветной материи постели, а фигура Уэйда возвышается над ним. Питер Паркер, с дрожью по всему телу, с раскрасневшимися щеками и лихорадочно блестящими глазами, заставляет Уэйда жадно задохнуться, почти с болезненным стоном прикоснуться кончиками пальцев к внутренней стороне бедра парня, медленно проводя вверх, словно в первый раз пробуя идеальную кожу под шершавыми, изувеченными руками. «Ох, блять». Питер чувствует полноценную безопасность. Будто эти пальцы должны очерчивать каждый позвонок, от шеи до низа спины, только появившийся пресс, бедра, прикасаясь в самых нужных местах, чтобы Питер прогибался до хруста в позвоночнике и глупо улыбался, как делает сейчас, каждый день и каждую ночь. Так они всё-таки чёртовы соулмейты? Питер не знает, он уже ничего не знает. Даже собственное имя. С каждым движением в его голове остаётся всё меньше мыслей, пока не остаётся одна единственная — никто никогда бы не смог касаться его так, как Уэйд Уилсон, целовать его так, как Уэйд Уилсон, никто никогда не смог бы быть Уэйдом Уилсоном. На выдохе наёмник шепчет в самое ухо: — Что, если я — дьявольский монстр, который вылез из самых глубин Земли, чтобы утащить тебя за собой? — Что же мне делать? — поддаётся вперёд Питер, к шее, шепчет хрипло и надорвано, хватаясь пальцами за чужие плечи, крепче сцепляя ноги за чужой спиной. — Кричать.~~~
Уэйд никогда не любил поебень. Вся его жизнь — одна сплошная поебень, поэтому не удивительно, что и жизнь свою он не особо-то и любит. Но сейчас вся поебень заключается в том, что у него нет грёбаного рака, а вот у Питера есть. Поэтому Уэйд всё ещё ненавидит весь мир. Это не то, что бы должно было прекратиться, но с Питером всё становится намного проще. Например, проще вынуждать себя питаться здоровой пищей, чтобы Паркер не давился овсяной кашей и салатом в одиночку. Или собирать оружие по ночам, напряжённо вглядываясь в темноту, чтобы не тревожить Питера днём. Осторожно (но с диким желанием выкинуть из окна под звуки отборного мата) откладывать учебники и рефераты в сторону, снимать съехавшие набок очки и нести неугомонного студента в спальню на руках. И не сказать, что Уэйду не нравится. Он ласково называет Питера глупым гиперактивным ребёнком, на что голоса раздраженно вздыхают («романтичный идиот»), но он не говорит этого вслух, когда Паркер влетает в квартиру с такой широкой улыбкой и с таким восторгом в карих глазах, болтая о новых научных открытиях, что Уэйд буквально видит вокруг его головы свечение. Или нимб — Уилсон не уверен. Но Питер вселяет в Уэйда ещё большую ненависть, чем обычно, ко всему, что относится к врачам/болезням/к тем дням недели, когда на часах почти полночь, а Уилсон не смыкает глаз с тех пор, как Питер приезжает из больницы и засыпает за кухонным столом во время ужина. Потом он лежит у мужчины под боком и смешно сопит, тычась носом в плечо. Могло бы быть смешно, если бы это не означало, что новые медикаменты устраивают, мать его, жаркое поле битвы с раковыми клетками в организме Питера. Температура поднимается до тридцати девяти градусов, и Питера постоянно клонит в сон. Когда Питер в университете или у тёти, Уэйд работает. Так качественно и быстро, что не возникает никаких вопросов. Но Питер не глупый. Он не сразу понимает, откуда у него появляются деньги на МРТ и таблетки из Германии, но при взгляде на историю браузера в старом ноутбуке его осеняет. Однако Паркер не успевает начать нести бред про «ты не должен этого делать, я не приму такое» — Уэйд жестко выбивает из головы Питера эту дурь и все другие мысли на ближайшей горизонтальной поверхности. Правда, не всегда получается. К тому же Питер только ухудшает ситуацию с доверием. Да ладно, у Уэйда вообще проблемы с доверием. Но всё становится намного хуже, когда Уэйд всю ночь проводит на кафельном полу ванной, а утром очень неудачно и тупо шутит, потому что нужно быть полным идиотом, чтобы полностью доверять шизофренику. Либо идиотом, либо таким же шизофреником. К сожалению, Питер не был ни тем, ни другим. А жаль. Вышло бы хорошее оправдание, если бы однажды Уэйд в припадке нажал на курок пистолета, обращённого на непонимающее лицо Паркера. Единственное, о чём точно известно Питеру, так это о голосах, от которых он спасает практически каждую ночь, будя бормочущего, мечущегося по кровати Уэйда, уговаривая, практически умоляя голоса замолчать. Как ни странно, это срабатывает. Но не чаще раза в несколько дней. На десятой неделе Уэйд понимает, что панические атаки выходят из-под контроля. Он не может перестать завороженно смотреть на огонь газовой плиты, он не может дышать, когда оказывается в собственноручно запертой ванной, стуча ладонями в дверь с просьбами о помощи, срываясь на оглушительные крики. (Только то, что Питер оказывается в это время в университете, спасает Уэйда). Он находит себя забившимся в угол гостиной, со стволом, упирающимся в нёбо, и в панике откидывает оружие подальше от себя. Голоса не затыкаются ни на секунду, а Уэйд рычит, бессильно ударяясь затылком о стену в надежде, хоть какой-то, что те прекратят. Это сводит с ума окончательно. Питер тоже сводит с ума. Он держится из последних сил, но, господи, конечно же, он слишком вежливый, чтобы лезть в чужое личное пространство, и единственное, что он себе позволяет — беспокойно смотреть на Уэйда, пока тот не видит. Но Уэйд всё видит.~~~
Уэйд не спит, когда холодные пальцы сжимают напряженные плечи, притягивая ближе, а голые ступни скользят по ногам Уэйда и намертво сцепляются где-то на уровне поясницы. С Питером никогда не больно, но в этот раз тело болезненно ноет, а жар становится невыносимым. Парень прижимается ближе, и Уэйд едва подавляет в себе желание немедленно оттолкнуть его. Любые прикосновения создают удушающую, жгущую глаза и горло духоту, поэтому Уилсон просто пытается дышать. Заставлять свои легкие работать невыносимо трудно, успокаивать себя — ещё труднее. А у них дома нет даже снотворного. Питер бессвязно бормочет что-то, и только мужчине известно, что это не заумные формулы и теоремы, а что-то про него. Про Уэйда Уилсона. Который, кстати говоря, подыхает тут, на другой половине кровати, вместе с двумя орущими голосами в голове. Возможно, следует разбудить Питера и предупредить его. Уж герои, супергерои точно знают, как успокоить сошедшего с ума бывшего солдата с шизофренией. Герои. Точно. Должны. Знать. Уэйд хочет позвать, докричаться, но темнота уже застилает глаза, а на голове будто пластиковый пакет, который кто-то очень туго затягивает на шее. Сил хватает только на то, чтобы вырваться из рук Питера, не ударив его в грудь. Или, возможно, ударив, потому что парень тут же вскакивает, словно ошпаренный, и его слова, руки, обхватывающие поперек груди, и укачивания превращаются в дьявольский аттракцион из железных стен лаборатории, огня и взрывающихся снарядов. Уэйд кричит, потому что видит вместо темноты пепел. Пепел от своего сгоревшего тела. От своего, блять, тела. Кажется, он кричит так громко, что Питер, похоже, пугается до смерти, голос его, как и всё его тело, дрожит и подскакивает на несколько децибел. Оказывается, что пугается Уэйд, и сотрясается в чужих руках с надорванным голосом тоже он. Питер же говорит тихо и уверенно, в самое ухо. По шее бегут мурашки. Голоса замолкают. — Успокойся. Уэйд, я здесь. Успокойся! Ну же. Уэйд замолкает. Всё вокруг мёртво, и голос Питера звучит единственным живым звуком в голове. — Давай, дыши. Дыши, пожалуйста. Я должен умереть первым, Уэйд. — Даже не думай, блять. Этот едва слышный хрип — всё, чего достаточно, чтобы Питер облегченно засмеялся. Истерически, но засмеялся, уткнувшись носом в шею. — Блять, Уэйд. Ты не дышал. Совсем. Уэйд усмехается, прикрывая глаза. — Просто то, как сексуально ты материшься, малыш, захватывает дух. Питер только безнадёжно качает головой. Он никогда не спрашивает о приступах Уэйда. И не то, чтобы тот хотел, но Питер смотрит так пристально и озабоченно, что Уилсон решает опомниться. Уэйд останавливает движения его рук, поглаживающих плечи, сжимая в своих. Паркер напрягается. Боится пошевелиться, но Уэйд успокаивающе улыбается. Он рассказывает. Про Ирак, про ублюдочного придурка-доктора, который путал опыты над крысами с опытами над людьми, про возможный регенерирующий фактор и про шизофрению. Он, справляясь в горле с гадким, тошнотворным комом из слизи и горечи, отвечает на немой вопрос в расширившихся глазах Питера. На словах «посттравматическое стрессовое расстройство» и «панические атаки» Паркер вздыхает, закрывая лицо руками. Уэйд терпеливо ждёт и встаёт перед ним на колени, ласково целуя в щёку. В этот раз Уилсон, наконец-то, засыпает, рядом с парнем, который обнимает так крепко, что это должно доходить до боли в рёбрах, но не доходит, потому что с Питером это не больно.~~~
Когда Питер возвращается из университета, Уэйд с порога затаскивает его в квартиру со словами: — Привет, Питти. И парень растерянно роняет рюкзак где-то в прихожей. Они снова смотрят глупые реалити-шоу, даже не вникая в их суть, и едят пиццу. Уэйд шутит, а Питер смеётся в ответ. И он единственный, кто действительно смеётся над его шутками, заглушая смех плечом Уилсона, сжимая его пальцы и беспорядочно сбиваясь на шёпот. Он начинает с «Чёрт, это моя любимая пицца» (Уэйд выбрал наугад) и заканчивает «Почему я не встретил тебя раньше?». Уэйд тоже, до обидного разочарования не понимает, почему. Но потом просто перестаёт обращать внимание на всё и смотрит на Питера и на то, как солнце играет в каштановых волосах. А затем он выдыхает: — Рыжие. Питер удивлённо оборачивается, и, замечая странный взгляд мужчины, осматривает себя. — Что такое? У меня кетчуп на лице? Питер слышит грохот, после которого его буквально укладывают на лопатки, совершенно растерявшегося в пространстве, и он не сразу понимает, почему перед глазами неровный жёлтый потолок, который тут же сменяется на лицо Уэйда. — Ауч, это больно, — морщится Питер и понимает, что лежит на диване, на котором просто противопоказано лежать. Но это не особо имеет значения, потому что Уэйд упирается ладонями в подлокотник, нависая сверху, и Питеру становится вдруг жутко тепло. — Не больнее, чем в наш первый раз. Подожди, ты только что мурлыкал? — Уэйд придвигается ближе, а Питер хохочет. — Боже, нет! — Боже, да! Маленький котёнок Питер Паркер. — Хотя бы не олень. Питер всё ещё смеётся, а Уэйд наблюдает, как его тёмные ресницы отбрасывают длинную тень на щёки. Питер вдруг замолкает, и ему очень хочется сказать это вслух. Конечно, они оба и так знают это, но сказать всё же хочется. Хотя бы раз. Подходящие слова в подходящий момент. Питер говорит это тихо, но так парадоксально звонко, что его дыхание обжигает Уэйду губы. Теперь Питер Паркер выглядит так, как в их самую первую встречу — до одури очаровательно, смущенно и восторженно. — Я люблю тебя. Либо Вселенная прекращает своё существование, либо мозг Уэйда на секунду отключается. «О-х-е-р-е-т-ь». «Чёрт возьми, это лучшее, что нам говорили». Голоса в голове Уэйда кричат наперебой, ужасающе громко, и их вопли раздирают барабанные перепонки. Но Уэйд не может оторвать взгляда от Питера. С каждым вздохом становится всё больнее; голоса что-то говорят, спорят между собой, пока в один момент резко не затихают, и все три сливаются в один, именно в тот, что принадлежит только Уэйду Уилсону. И который отвечает: — Я знаю. И я тебя тоже. Уэйд любит Питера так, как вообще не должен и не может любить человек. Но у них и так всё не как у людей.~~~
Уэйд просыпается по утрам с настолько дикой головной болью, что будь у него большая регенерация, он бы определённо размазал свои мозги по стенке. Он чувствует себя по-настоящему психом. Его шею обдаёт тёплое, учащенное дыхание Питера, но Уэйд всё равно болезненно морщится, кривя губы. Как бы Питер не старался, Уэйд больше прежнего ненавидит всё, что его окружает. Он задыхается на грязных улицах Нью-Йорка, и его выворачивает от вида толпы тупоголовых людей, которые всегда спешат куда-то, делая вид, что знают, куда — он ненавидит Нью-Йорк. Он ненавидит рак, который уничтожает тело Питера. Он ненавидит больницы, по коридорам которых ходят врачи с поддельной обнадёживающей улыбкой, которая нихера не обнадеживает. Он ненавидит так много вещей, практически всё, что окружает его, кроме Питера, и до сих пор не может понять, как этот самый Питер, так любящий людей и свой город, продолжает мириться с его ненавистью. Иногда Уэйду кажется, что это бесконечно долгий, нелогичный сон. Они — удушье друг для друга, и никто не смеет этого отрицать. Но парадокс состоит в том, что Уэйд является долгосрочным механизмом, который готов принять на себя всё. Даже их с Питером эфемерную любовь. Они оба негласно уверены: несмотря на то, что их органы будут разлагаться в разных могилах через год или, может быть, два, неосторожные поцелуи и широкие неуместные улыбки будут существовать в какой-нибудь другой Вселенной, где у них будет больше времени. (Если бы только это было так). На часах нет даже пяти утра. Питер лежит рядом, лицом к Уэйду, словно по правде, черт возьми, доверяя, и одеяло едва прикрывает его острые ключицы и покрытую ещё не до конца распустившимися фиолетовыми синяками шею. У Уэйда дрожат руки — в груди зарождается яростное, почти животное желание прикоснуться (к единственному прекрасному, что ему удаётся получить за всю свою убогую жизнь). Поэтому он прикасается. Проводит ладонью по шее, спускаясь к плечам и грудной клетке и не сводит взгляда с сонной растерянной полуулыбки. В легких горит огнём, сжимается, как загнанный в угол пёс, и скулит так протяжно и болезненно, что хочется пристрелить, чтобы не мучилось. — Сейчас так рано, — шепчет Питер хриплым ото сна голосом, переводя взгляд с часов на до странности серьёзное лицо Уэйда. — Я скучал. Питер прикрывает глаза, с готовностью льнёт к Уэйду, продлевая прикосновения. Он сонный, но такой громкий, что не может скрыть это, даже утыкаясь носом в подушку. Он принимает и отдаёт настолько сильно, что Уэйд пытается вдохнуть, но не может — воздух выбивает из легких.~~~
В один из таких периодов, когда всё (похоже на) хорошо, Уэйду кажется, что Питер любит его больше, чем проектные работы по биофизике. Серьёзно, Питер даже позволяет Уэйду отвлекать себя и сам подставляет шею под язык и шершавые губы Уэйда с довольной и, о, неужели, вежливой улыбкой. Уэйд шутит, что это возбуждает Питера покруче статей о новых гипотезах и открытиях. Питер многозначительно улыбается. Питер позволяет Уэйду снимать с него очки и целовать. И, ах да, ещё он, конечно же, позволяет укладывать себя на пол перед столом, довольно грубо сбросив рефераты и учебники при этом. Он даже слушает, как Уилсон нелестно отзывается о «чёртовом университете с его ёбаными учителями, которые не дают нормально жить» и о физике в целом, и смеётся над этим. (Уэйд определённо является победителем). Иногда Уэйду кажется, что Питер променял бы всё это на него самого. — Я бы сделал это, не задумываясь, — улыбается Паркер шире, чем вообще должен улыбаться человек. Возможно, наёмник только что сказал это вслух. — Питти, мы оба знаем, что ты под страхом смерти не променяешь ни на что все эти естественные науки, — Уэйд закатывает глаза, стаскивая с себя футболку. — Под страхом — нет. Но перед смертью, как видишь, променял. Питеру становится не до улыбок, когда он понимает, что произносит. Уэйду же становится до тошноты плохо. Он застывает на мгновение, и Питер испуганно вздыхает. — Помолчи. Парень послушно кивает, а затем откидывается назад, но делает это слишком резко. Он издаёт болезненный стон и трёт затылок, краснея от собственной неуклюжести, а Уилсон усмехается и наклоняется ближе. Он сжимает в ладонях его шею, чувствуя пульс; а красные потоки крови растекаются повсюду. Тело пробирает нервная дрожь, как во время очередной панической атаки, и эти иллюзии выглядят живее реальности, но есть кое-что поважнее — Питер — живой. Это реальность, и ей нужно верить. (С верой у Уэйда тоже большие проблемы). Уэйд открывает глаза, и перед ним запыхавшийся, растрёпанный Питер со съехавшими очками, которого Уэйд ещё жестче вжимает в пол и опаляет дыханием шею. Питер откидывает голову, закрывая глаза. — Только давай быстрее, у меня ещё доклад. — Я тебя ненавижу, — обреченно стонет Уэйд, наваливаясь на Питера всем телом. Только через несколько секунд Питер приоткрывает глаза, понимая, что Уэйд не дышит, глядя на него таким взглядом, от которого руки начинают судорожно трястись, в порыве схватиться за крепкие плечи, вцепиться намертво, чтобы уж наверняка, как за единственное спасение в этом проклятом самим Богом океане. Когда Уэйд в подтверждение железной хваткой сжимает тело Питера, его шепот кажется сейчас уместнее всего. — Я не дам тебе утонуть, детка. Ответ даётся Питеру нелегко, но он чувствует потребность в нём. — Пообещай, что не утонешь сам, когда меня не станет. — Да заткнись ты уже. Умоляющее «Дай мне хотя бы несколько минут подумать о том, что я попал в сказку» на ухо. Питер кивает. — Даю. — Спасибо. Я хочу использовать это время с максимальной пользой.~~~
Этой сказки никогда не существовало. Существовало только осознание того, что деградация будет стремительно быстрой. И если всё хорошее когда-нибудь заканчивается, то плохое не заканчивается вообще (уж Уэйд точно это знает), затихая только на короткий промежуток времени, чтобы выждать подходящего момента и довести до конечной точки. Боль умеет наслаждаться. Всё это происходит сразу; давая с размаху в солнечное сплетение. — Тебе больно? Уэйд застает Питера посреди спальни, замирающего с потерянным видом. Они правда пытаются не упоминать об этом. О том, что у Питера метастазы по всему телу и чёртова третья стадия. — Ты мучаешь себя, — Питер качает головой, — прекрати делать это. Я бы пошёл в больницу, будь это так. Они оба и ещё два голоса в голове знают, что «нет, не пошёл бы, потому что ты слишком упрямый придурок». Уэйд искренне пытается игнорировать это и делает всё, что в их силах, деля интересы пополам. Одной рукой он держит парня за подол толстовки, а Питер буквально растекается под прикосновениями. Ровно до того момента, пока не вырывается из хватки Уэйда, сгибаясь пополам, кашляя так жутко, будто его легкие разрываются на части, будто они пытаются избавиться от чего-то внутри их. Уэйд прикрывает глаза и глухо сглатывает. Он точно не хочет видеть, как Питер сплёвывает себе на руку сгусток крови. Но он пересиливает себя, стирая красные капли с губ Питера. — Ничего страшного. Вкус крови заводит меня, — усмехается мужчина, а Питер морщится от этих слов. Он знает, что скрывается за этой усмешкой, и совершенно точно не хочет видеть её снова, — ты не должен глотать эту дрянь обратно. В следующую ночь Питер просыпается от щемящей боли в груди и своего же действительно жуткого кашля. Он рефлекторное прижимает ладонь ко рту, чувствуя привкус крови, и вылезает из-под одеяла. Уэйд лежит рядом, спиной к нему, беспокойно бормоча что-то во сне. Вся раковина окрашена в красный, а Питер захлебывается раздирающим чувством боли. Его прошибает пот, и ему нужно держаться, но он не может, заглушая жалкий скулёж запястьем. Питер поднимает голову и отшатывается с испуганным вскриком, когда видит в зеркале отражение Уэйда, который болезненно кривит губы и смотрит так яростно, что кожа горит, а руки сильнее сжимают края раковины, чтобы не дать упасть на подкосившихся ногах. Перед глазами Питера всё плывет, он не может дышать, и это сродни тому, как они с Уэйдом впервые поцеловались, если бы только не было захлестывающей ментальной волны боли в глазах Уэйда, пока он медленно наблюдает, как кровь Питера стекает и смешивается с водой, как Питер медленно умирает. Это невозможно наблюдать другим взглядом. Уэйд думал, что влюбиться в Питера было лучшим решением за всю его жизнь, но теперь он мысленно извиняется перед Питером Паркером, сидя на краю кровати, подальше от его тела. Влюбиться в Питера Паркера было худшим решением за всю его жизнь, и Уэйд понимает это, когда не видит папки, всегда лежащей на краю стола, с результатами последних обследований и рентгенами, а Питер вырывается из его объятий поздним вечером перед телевизором, спотыкаясь по пути в ванную, и едва успевает открыть крышку унитаза, чтобы выблевать желчь. Уэйд с удивлением и догадками обнаруживает себя бросающимся на выпирающие кости Питера, подобно голодной собаке, а тот всё чаще просит взять его. Где угодно: у стены, в душе или на кухонном столе. Плевать. Вот почему Уэйд, чёрт возьми, должен был догадаться, что тот самый Питер-постоянно-смущающийся-сукин-сын-Паркер не будет откидывать голову назад, чтобы скрыть болезненный изгиб губ, зажмуриваясь с влагой в уголках глаз. Видимо, блять, будет. Ночь выдаётся слишком холодной, но у Питера жар, поэтому Уэйд поправляет одеяло каждые пять минут, потому что парень даже во сне остаётся непослушным, ворочаясь и недовольно бормоча. Уэйду удаётся уснуть, когда он притягивает одной рукой худое тело к себе в попытке успокоить. Питер возится рядом, и Уэйд не выдерживает. Он правда очень старался. Уэйд стискивает зубы и пытается не кричать. Он задыхается, он умирает. Питер просыпается оттого, что кровать резко прогибается. Слух Паркера режет рваное дыхание и какие-то нечленораздельные слова. Понимание приходит не сразу, но оно приходит, и Питер распахивает глаза, в рефлекторном порыве обнимает Уэйда, находя в темноте его руки и успокаивающе укачивая. В голове проносятся сотни мыслей, и ощущение дремоты отступает насовсем, сменяясь ужасом, застывающим в жилах. Питер крепче прижимается к спине мужчины. — Уэйд, Уэйд, всё хорошо. Хриплый, низкий голос срывается на ледяной ненормальный смех. Паркер не может заставить себя не отпрянуть, когда Уэйд поворачивается к нему с улыбкой на губах. — Господи,— беззвучно шепчет Питер, когда Уэйд подрывается на кровати. — Да ничего нихуя не хорошо, Пит, — проговаривает наёмник по слогам, словно и взаправду считает Паркера глупым ребёнком. Тот из последних сил, захлёбываясь воздухом, держится, сжимая в руках одеяло, чтобы не сорваться на умоляющие рыдания. Голос на стыке мольбы и недоумения трескается и звенит. — В чём дело? При этих словах Уэйд всё же срывается (а как иначе?). На грохот содержимого ящиков в столе, на отчаянный, безжалостно ломающий под собой рёбра, крик: — У тебя грёбаный рак! — Уэйд оборачивается с красными от злости и яростных слёз, глазами, — я ненавижу тебя. Он не имеет это в виду, выслушивая завывание голосов, их вопли и подстрекания, но думает, что смог бы ненавидеть его. Уэйд мечется по спальне, переворачивая всё вверх дном. — Итак. Где записи врачей? Где они, Питер? Тот молча наблюдает с растущим в груди желанием сбежать, уйти от этого ужаса, не видеть его. Безобразная ночь. Будто из недр питеровых кошмаров. Спусковой механизм. — Уэйд, — шепчет, наконец, Питер, едва различимо и сдавленно, — пожалуйста. Всё. Уилсон останавливается посреди комнаты, замирая. От дрожи, проходящей от шеи, по позвоночнику, в щиколотки, он не сразу может сделать шаг. Голоса затихают. — Не уходи, — умоляет Уэйд, задыхаясь, проводя пальцами по бледной коже, сжимая запястья до красных пятен, — блять, не уходи. Питер подтягивается вверх, уходя от болезненных прикосновений, и мужчина замечает это, распахивает глаза, склоняет голову к груди, шепчет извинения и рыдает. Мятые простыни, напоминающие о каждой ночи, проведённой здесь, выглядят порванными на лоскуты. Питер давится слезами, глубоко вздыхая, держа губы плотно сомкнутыми, чтобы ни один звук не сорвался с них, потому что тогда он окончательно всё испортит. Уэйд тоже чувствует это, и его саморазрушающийся мозг не способен понять, что иллюзия, а что действительно руки Питера на его щеках, шее и плечах. Всё, о чём думает Уэйд — это «лучше бы мы сдохли в Ираке». И никогда ещё он не был так согласен с голосами внутри своей головы. Ближе к рассвету Питер, не смыкающий глаз ни на минуту, одержимый пониманием, что всё, к чему они шли, происходит слишком быстро, мёртвой хваткой держит чужие ладони в своих. Он склоняется над изуродованной кожей лица, прикасается губами к губам и вздрагивает, когда его целуют в ответ, а голубые глаза пристально, в удушающей близости рассматривают сине-фиолетовые тени, пролегающие под глазами Питера, который сжимает кулаки до побеления костяшек, так сильно, что он практически слышит хруст своих костей. — Знаешь, о чём я думаю? — хрипло начинает Уэйд, шепча в самые губы. Питер смиренно молчит, — тебе бы пошёл красный спандекс. Паркер вынуждает себя улыбнуться, но губы слушаются с трудом. Из груди рвётся наружу смех, но оседает где-то на полпути, сотрясаемый болью. — Будешь носить трико, как все настоящие супергерои, — мужчина улыбается с притворным смехом в глазах. Но Питер не ведётся на него, выпрямляя спину. Наёмник следует за ним. — В какой-нибудь другой Вселенной мы обязательно будем вместе. Ты будешь героем, а я злодеем, который ради тебя перейдёт на светлую сторону, — усмехается Уэйд, совсем легко щёлкая Паркера по носу, — хэй, ну же. Я тоже сдохну, хотя бы это должно успокаивать. «Разве нет?» «Поскорее бы сдохнуть». Питер хмурится и утыкается Уэйду в плечо, потому что это нихера не должно успокаивать. — Нет, замолчи, — шепчет он почти так же умоляюще, как Уэйд смотрит на него в последнее время. Тот проводит пальцами по чужим запястьям, вновь беря руки Питера в свои. Он знает, что никого из них обоих он успокоить не сможет, потому что это точка невозврата. Сердце туго завязывается в узел, а во рту становится слишком сухо. Лучше бы это действительно были признаки смерти — потому что это единственный раз, когда Питер по-настоящему плачет.~~~
Уэйд мучается несколько часов в темноте и в полном одиночестве, слушая ругань голосов, а потом встаёт с когда-то их общей кровати и застывает на месте, когда натыкается на брошенную на пол футболку. Не свою. Закрыть квартиру на нижний замок, идти пешком несколько кварталов, склонив голову и натягивая капюшон как можно сильнее, задыхаться на высоком пороге, прежде чем ощутить на себе давку белыми стенами и идти дальше по коридору, поворачивая в конце направо. Этот маршрут становится привычным за последнюю неделю. Непривычным становится отсутствие мешковатой одежды в шкафу, пропахшей дешёвым стиральным порошком из старого супермаркета на углу дома, восторженных криков при выигрыше в FIFA, очков в пластиковой оправе и, на самом деле, ещё много дохуя чего. Непривычным становится, например, вид Питера, среди белоснежных простыней и капельниц. Но Уэйд, конечно же, привык. К такой херне привыкаешь быстро. А Уэйд ещё быстрее. Это же, в конце концов, Уэйд. — Привет, Питти, — шепчет он на ухо, забираясь под одеяло к широко улыбающемуся (как у него ещё щёки не болят?) подростку. Блять, классно, — думает мужчина, — теперь я могу обхватить его запястье двумя пальцами вообще без проблем. — Уэйд, — радостно тянет Питер, — я надеюсь, ты принёс мне тако? Тут отвратительно готовят. — Могу поспорить, что это та медсестра, которая пыталась подкатить к тебе в нашу первую встречу. Питер поворачивает голову, изумлённо открывая рот. — Ты серьезно? — Ага, — пожимает плечами Уэйд, самодовольно усмехаясь, — но у неё ничего не получилось. Я не только охренительно готовлю, я ещё и красавчик. Буду честным, детка, у неё не было шансов. Питер зажмуривается и хрипло смеётся, откидывая голову на подушку, и ради этого смеха наёмник готов на всё, что угодно. Он болтает без умолку, о чём попало, шутит чуть ли не до сбившегося дыхания, словно у него и впрямь отменный юмор, приносит тако и делает всё, чтобы только ни он, ни Питер не смотрел на эти сраные капельницы. Он правда старается, игнорируя раздражающее бормотание голосов, которое может затихать только с успокаивающим холодом металла у виска, закрывает глаза, чтобы перевести дух, и чувствует благодарное касание идеально очерченных губ. Конечно же, Питер благодарен. Так продолжается до тех пор, пока Уэйд не остаётся один в тошнотворном запахе медикаментов, сгорбившись на скамейке перед палатой, терзая в пальцах букет уже облетевших ромашек, который Уилсон в конечном итоге ломает пополам и пихает в карман толстовки. «Ничего не поможет». «Проницательно». Уэйд в пустом коридоре, отделённый от Питера дверью и рабочим персоналом клиники. Когда же чёртов врач проходит мимо, не поднимая взгляда, как трусливый пёс, и ничего не говорит, Уэйд обещает себе намотать его кишки на фонарный столб перед больницей, шагая так осторожно, будто боится напугать не Питера, а себя. (Куда уж больше). Уилсон захлопывает дверь и буквально падает на стул рядом с койкой. — Так. Начнёшь нести несусветную хрень про обещания, и я зашью тебе рот к черту, — предупреждает мужчина почти злобно. Улыбка на губах Питера появляется и исчезает. «Сбеги, пока он не начал говорить». «БЕГИ». Но он не может сдвинуться с места. — Уэйд, у тебя есть второй шанс, — шепчет Питер, сжимая его руку так сильно, как может, но Уэйд практически не чувствует прикосновения. Руки у Питера такие холодные, словно не руки, а куски льда. Уэйд моргает, но глаза застилает темная пелена, которую он не-на-ви-дит, потому что она не позволяет ему видеть Питера; его бледное лицо с выпирающими скулами и его тонкую шею. Уэйд не может видеть Питера, и он закрывает глаза, до жёлтых пятен, и сжимает руку Паркера в ответ так сильно, что отпускает со страхом сломать парню пальцы и сжимает вместо них простыню омерзительно белого цвета. Уэйд ненавидит белый цвет. Это не так цвет правды, не цвет чистоты, это цвет ни-че-го. Он не подразумевает под собой ничего, и он обозначает пустоту. На секунду во время их знакомства, Уэйд подумал, что всё это: яркое, тёплое, красивое, то, из чего состоит Питер Бенджамин Паркер — его. Внутри Уэйда резко контрастное (удивительно, правда?), и кто бы мог подумать, что, если они встретятся, получится что-то настолько прекрасное, что Питер будет закрывать на секунду глаза от п.р.а.в.и.л.ь.н.о.с.т.и этих прикосновений. Никто бы никогда не подумал, что они подходят друг другу (Уэйд до сих пор сомневается), никто бы никогда не подумал, что ничьи руки, кроме рук Питера, не спасают Уэйда от панических атак, и только его, Питера, спокойный и утешающий голос действительно утешает. Никогда бы никто не подумал, что у него может быть дохрена вторых шансов. И Уэйд так не думает тоже. Этот. Был. Единственный. — Заткнись, заткнись, заткнись, — умоляет Уэйд, будто каждое его «заткнись» причиняет физическую боль. Питер с жалостью смотрит на него, кусая губы до крови, ругая себя за то, что говорит это, но он должен сказать, потому что так будет правильно. Скорее всего. — Ты всё ещё можешь начать сначала. Начни сначала, Уэйд. Пожалуйста. — Да, — лжёт Уэйд. «Нет». Уэйд хочет сказать, что он не начнет сначала. Никогда. Потому что у него больше нет начала. Питер обхватывает ладонями лицо Уэйда, и на его губах появляется тот самый, теплый, прекрасный изгиб, который каждый раз доходил до карих глаз. Он бережно проводит пальцами по испещренному шрамами подбородку, губам, векам. Его ресницы трепещут, когда он встречается взглядом с мужчиной. — Ты сделал меня таким счастливым. Уэйду хочется спрятаться в тёмном углу и рыдать. Ему хочется убить всех в радиусе километра, в том числе и себя.~~~
В последний четверг месяца Уэйда пропускают в отделение без вопросов. Он даже не здоровается с медсестрами, а те и не думают возмущаться. Они растерянно останавливаются в коридоре, чувствуя себя явно неуютно. Взгляд Уэйда тяжёлый. Его взгляд почти убийственный. Его взгляд почти мёртвый. Мужчина сжимает в своей руке маленький букет белых ромашек, и никто старается не замечать, что точно такие же растут на клумбе перед больницей. Около палаты Уэйд останавливается, словно хочет отдышаться. Белые стены действуют на него удушающе. Панические атаки и клаустрофобия теперь проявляется у него только в больнице. Более того, только в этой. Голоса в голове тоже задыхаются от такого количества пустоты вокруг. И внутри. Уэйд практически злобно усмехается. Медсестра тихо и нерешительно говорит: «Он спит». Уэйд в её сторону даже не смотрит. Питера бьёт дрожь. Его колотит на мокрых от холодного пота простынях, но ко рту неизменно прилегает кислородная маска. «Нужно снять маску». «И разбудить его. Питер не может нормально спать». «Питерпитерпитерпитерпитерпитерпитер…» Уэйд на секунду прикрывает глаза, соглашаясь с голосами, которые в последнее время всё чаще молчат, а их редкие фразы звучат здраво, только по делу, только, когда дело касается Питера, и это имя отголосками проносится по сознанию и замирает эхом где-то на кончиках пальцев. Обычно Питер чувствует присутствие Уилсона и просыпается. Но в этот раз нет. «Нет». «Нет». «Нет». Уэйд слышит чёртовы стоны, приглушенные маской. Он знает, что ему нельзя, но настолько, блять, плевать, что он рычит, забираясь на кровать к Питеру. Снимает кроссовки, осторожно откидывает край одеяла и кладет ладонь на тяжело вздымающуюся грудь, притягивая безвольное тело к себе. Уэйд без разрешения снимает кислородную маску, и Питер пытается вздохнуть, но тут же затихает. Ему легче, и никакой искусственный кислород не нужен. Уэйд сжимает зубы, пока его руки совсем легко касаются плеч, спускаются ниже — на талию, оглаживают выпирающие тазобедренные кости. Он болтает о всякой ерунде, утыкаясь Питеру в шею, пока тот не дергается в его руках. — Уэйд? — губы Питера беззвучно шевелятся со свистящим вздохом. — Да, Пит, — Уэйд шепчет, целуя почти прозрачное бледное плечо, — я принёс тебе цветы, представляешь? Из-за тебя становлюсь грёбаным романтиком. Питер лучезарно улыбается, поднимая взгляд на мужчину, и тот прижимается крепче. — Буду приносить тебе эти чёртовы ромашки каждый день, если хочешь. Только попроси. Пожалуйста. Попроси. Но Питер не просит. Он закрывает глаза, полностью расслабляясь. Самое правильное, что существует в этой Вселенной, это руки Уэйда, обнимающие его плечи. Он закрывает глаза. Сделать это и не думать — совсем нетрудно. Наверное, умирать тоже. — Я хочу спать, Уэйд. — Я знаю, — горький шёпот на ухо, пробирающий до костей грудной клетки, ничем не защищенной, — засыпай, малыш. Питер и правда засыпает.~~~
Он умирает через два дня. Легкие просто перестают работать, и сердце останавливается. Это происходит на рассвете, когда Уэйда не выгоняют из отделения, а дают поспать в коридоре. Но он не спит, и когда писк аппаратуры в палате прекращается, а медсестры бегут туда, Уэйд уходит. Он не собирается приходить на похороны, не хочет видеть заплаканную тётю Мэй, гроб, обязательно белого цвета, и много-много ромашек. Уэйд возвращается в свою квартиру практически ползком, и, когда его руки трясутся, и он не может открыть дверь ключом, то выбивает её. Он помнит всё. Всё до малейшего рваного вздоха, поволоки в тёплых карих глазах, доходящей до них улыбки с морщинками в уголках. Каждую гребаную черту идеального лица Питера, каждую интонацию в его голосе. Абсолютно ёбаное всё. Уэйду кажется, что он умирает, задыхается в этом круговороте призрачных прикосновений, смеха и смеха. Голоса смеются. Уэйду кажется, что он тоже смеётся. Быть влюблённым шизофреником равносильно горению заживо. А Уэйд ведь уже горел. Это не история со счастливым концом. Она никогда ей не была. Уэйд переступает порог с усталым, облегченным вздохом. — Привет, Питти. В последний момент он успевает подумать о том, что хоронить его будет некому.