Украсть

      Он не смел подойти ближе. Девушка сидела, зажмурившись, тонкие руки были сжаты в кулачки, а худенькие плечи чуть подрагивали, но она не плакала. Мужчина не знал, стоило ли ему быть свидетелем чужого горя, но уйти теперь, увидев, как ей больно, он уже не мог. В голове не было больше мыслей о том, как ей объяснить то, что он просто пришёл вслед за ней в парк, в два часа ночи, даже увидев её поцелуй с Фувой. Это просто отошло на задний план, стоило Рену увидеть Кёко наедине со своей болью.       Актёру хотелось подойти и обнять девушку, утешить, выслушать её обиды, как это было в детстве. Но он отдавал себе отчет в том, что Корна больше нет. Он — семпай, коллега, но никак не эльф, что мог смыть её тоску и подарить улыбку.       Кёко открыла глаза и подняла голову. Рен не смел шевельнуться, глядя, как эмоции на её лице сменяют друг друга. В глазах девушки проступили слёзы.       — Не может быть…       Актриса, пошатнувшись, встала со скамейки и пошла к нему, ускоряя шаг. Ночную тишину прорезал крик:       — Ко-орн!       Мужчина, дрогнув, сделал шаг навстречу. В голове проносились тысячи мыслей, но всё это было ерундой по сравнению со слезами на девичьем лице. Он приподнял руки навстречу рыдающей девушке… Она бросилась ему на грудь.       Кулачки стискивали рубашку на спине актёра. Актриса сотрясалась от рыданий, и он чувствовал это всем телом. Ему хотелось прижать её к себе, стереть каждую слезинку с прекрасного лица, укрыть хрупкие плечи, чтобы защитить девушку от всех невзгод. Но это имя, что она произнесла, привело его в чувство.       «Ты не Корн, ты просто притворщик, она доверяет эти слёзы Корну, а не тебе…» — думал Рен, сдерживая порывы нежности. Но девушка столь доверчиво прижималась к нему, столь беззащитно выглядела, сотрясаясь в рыданиях…       Руки дрогнули и опустились на плечи Кёко. Она, почувствовав его прикосновение, прижалась к нему сильнее и зарылась лицом в складки его одежды.       Он обнимал украденное у самого себя сокровище, прижимался щекой к рыжим волосам и словно бы ощущал её боль… И всё же чувствовал это преступное, скрытое от чужих глаз, счастье.