Волчий след. Затянувшаяся зима

      Летнее утро в Рифте начиналось с крика петуха и сонного жужжания диких пчёл. Берёзовая роща южной части владения ещё хранила свежесть рассветной росы и ночного дождя, в то время как в северной части в эту жаркую пору с ночи блестели то тут то там белоснежные холмики ночного мороза ближе к горным возвышенностям.       Каждое скайримское владение заслуживало того, чтобы его любили, несмотря на некоторые недостатки, и Рифт не был исключением. Когда говорят о Рифте, обычно вспоминают сырой впитавший запах рыбы камень высоких стен Рифтена, могущественную Мавен Чёрный Вереск и в последние семь лет притихшую Гильдию Воров, загнивающую где-то под городом. Но Рифт не начинался и — уж тем более — не заканчивался своей столицей.       Рифт — это вечноосень, лишь иногда вспоминающая о существовании зимы; это берёзовая смола, богато вытекающая из ствола и разносящаяся манящим ароматом по округе; это мёд диких пчёл, из которого простой народ делает медовуху не хуже Черновересковой. Рифт — это пряный от опавших листьев осеннего леса воздух, холодные воды Хонрика, Тревы и Гейра и охотничьи вездесущие тропы.       Рифт — это люди.       — Неси воду! Да поживее, тупой ты медведь!       Маленький деревянный дом на окраине Камня Шора сотряс очередной протяжный стон-крик, исполненный боли и ненависти ко всему живому. Стекло в оконных рамах запотело от напряжения и повышающейся каждый новый полный тревожного ожидания час температуры воздуха в этот и без того неожиданно жаркий день последнего летнего месяца.       Кошмар женщины, метавшейся по белой мокрой от пота и слёз простыне с отчаянными мольбами всем Богам и Даэдра, продолжался уже более пяти часов, а повитуха только устало качала головой и молилась Маре, причитая себе под нос, мол, предупреждала дурёху, детей не вынесет и сама помрёт.       — Тужься! Тужься, кому говорю! — вскинулась наконец повитуха, ударив хрупкую бледную женщину по раскрасневшейся влажной щеке. — Прохлаждается она тут, а ребёнок увидеть свет белый не может!       — Я устала… — прошептала женщина прежде, чем сорваться на стон-крик. — Я, ДАЭДРА ВАС ВСЕХ ЗАДЕРИ, УСТАЛА!       — А я говорила! Говорила, что трудно будет! — повитуха обернулась к кому-то в дверном проёме и быстро забрала у рослого будущего отца миску с водой. — Пошёл прочь теперь, жди, — и с этими словами низкорослая пожилая женщина вытолкнула высокого крупного мужчину за дверь.       — Н-но!.. — уже хотел возразить тот, но потом произнёс то, что произносил уже почти пять часов. — Спаси мою жену! Спаси её, слышишь?       — Заткнись там! А ты давай, тужься. Без твоих усилий ребёнок не родится, знаешь ли.       Ближе к исходу дня рядом с домом стояли чуть ли не все матери, а мужчины, которые уже были отцами, подбадривали сородича-норда, припоминая свои собственные страхи и мучения. И пусть ни мужчина, ни лежавшая в доме женщина не были жителями Камня Шора, но в этот тяжёлый период каждый считал своим долгом поддержать и помочь советами, как делали женщины, взявшиеся помочь старой повитухе.       К ночи к последнему особенно яростному и полному боли крику роженицы неожиданно для всех прибавился такой же яростный крик-плач младенца. Жители вздохнули с облегчением, а ставший только что отцом сразу же ринулся в дом, обходя каждую выходившую оттуда с улыбкой женщину.       В комнате было неимоверно жарко, но мужчина этого не замечал. Запах трав и пота щекотал ему нос, но всё, что он видел — это хрупкое тело, тонкие руки, обнимающие нечто кричащее, завёрнутое в одеяло, и копну чёрных густых волос, разметавшихся по подушке и прилипших к раскрасневшемуся лицу. Самому дорогому лицу.       Повитуха, только завидев молодого отца, покачала головой, но ничего не сказала и не бросилась выгонять мужчину из помещения. Она знала, что не сможет, знала, что это их последние минуты. «Ах, сколько крови отняло это дитя у матери», — женщина спешно покинула комнату, чувствуя, как на глазах собирается влага от одного взгляда на свёрток и измученное лицо молодой матери.       — Эстер? Эстер, ты меня слышишь? — мягко подал голос мужчина, опускаясь на край рядом стоявшего табурета.       Женщина с промедлением, но повернула тяжёлую голову в сторону хриплого баса, протянув к нему одну руку и коснувшись покрытой светлой растительностью челюсти. Налившиеся будто свинцом веки приоткрылись, и затуманенные серые глаза различили в свете свечей широкоплечую фигуру и светлые длинные волосы мужчины, который был её мужем. Навязчивый гул в голове не давал сосредоточиться за его ясных серо-голубых глазах, но она очень стараясь удержать зрительный контакт.       — Ульвар… у нас теперь есть малыш… Девочка, как ты и хотел, — женщина приподняла укутанное дитя и откинула край одеяла.       Перед глазами мужчины предстало самое странное из увиденных им существо. Красное пухленькое личико с опухшими глазами и резко выделяющимися светлыми-светлыми бровками и пушком на голове. Норд даже сначала усомнился, что перед ним человеческий ребёнок, но тут же за свой хмурый взгляд получил слабый подзатыльник от нахмурившейся жены.       Ульвар снова недоверчиво покосился на пухлощёкое нечто, а потом осторожно взял «это» на руки, боясь сломать или уронить. От дочери пахло лавандовой водой, в которой её искупала повитуха, и ещё каким-то странным нежным запахом, каким мог пахнуть только младенец.       Девочка лежала в надежных больших руках отца спокойно и даже пыталась приоткрыть опухшие глазёнки, недовольно хмурясь и дергая носиком, как зайчонок. Она будто чувствовала безопасность рядом с папой и хотела скорее его увидеть, но не могла. Это вызвало у норда смешок.       — Дочка… — прошептал он и с удивлением и радостью заметил, как дёрнулась девочка в сторону голоса, тихо и невнятно чмокнув розовыми губками. — Как мы назовём её, Эс? Эс?..       Ответа не последовало и мужчина бросил взгляд на притихшую женщину, думая, что она задремала. Но ещё минуту назад лежавшая на его плече тонкая рука скатилась по его руке и обессилено рухнула на простыни. Женщина не издавала даже привычного сопения, как если бы уснула от бессилия. Что-то было не так.       Ульвар посмотрел на причмокивающего младенца в своих руках и уже собирался вернуть свёрток в руки жены, но дочь неожиданно закричала и стала яростно мотылять руками во все стороны, а потом, поймав в маленькие ручки большой отцовский палец, прижалась к нему красной щекой.       — Повитуха! Повитуха, даэдра тебя задери, где ты? Сделай что-нибудь! — норд отнял палец от ребёнка и похлопал жену по холодным впалым щекам. — Эстер, родная, очнись. Открой глаза, дорогая, хватит глупых шуток. Пожалуйста…       Когда повитуха вошла в комнату, сердце её сдавила резкая боль. Огромный, словно медведь, и такой же неповоротливый норд склонился над хладным телом своей маленькой хрупкой жены и по щекам его текли слёзы. Брошенный ребёнок, надрываясь, кричал на краю кровати, протягивая руки к забывшему о нём отцу. Запах лаванды почти испарился из комнаты.       Мотнув головой, женщина подошла к норду и неожиданно сильно вдарила ему по плечу.       — Чего разревелся?       Ульвар посмотрел на старушку невидящими глазами и снова перевёл взгляд на застывшую маску спокойствия на мертвенно-бледном лице любимой женщины. В глазах его отразилась почти животная ярость, когда он снова встретился с повитухой взглядом.       — Она умерла! Почему ты не спасла её, даэдра тебя задери? ПОЧЕМУ ЭСТЕР УМЕРЛА, ЕСЛИ Я ПРОСИЛ ТЕБЯ СПАСТИ ЕЁ?!       В доме повисла гробовая тишина, которую нарушили всхлипы младенца, уже не имевшего сил кричать. Старуха повернулась к новорождённой и взяла её на руки, стараясь успокоить трясущееся хрупкое тело.       — Постыдился бы! Ребёнок голос надрывает, нуждается в нём, а он тут меня упрекать собрался! Я что говорила, когда вы приходили ко мне? Я предупреждала, что риск большой, что не создана твоя жёнушка для рождения детей. Говорила же ей, дурёхе этой, что или она, или ребёнок, или вместе помрут! Слушали вы меня? Слушала она меня?! Нет! А теперь-то что? Ты не о мёртвых должен думать, папаша, а о живых. О той, кто сейчас нуждается в тебе больше всего на свете… — голос повитухи надломился и по сухой морщинистой щеке покатилась слеза.       Ульвар перевёл взгляд на малышку в дряблых женских руках, которая больше не плакала, но шмыгала маленьким носиком и тёрла крохотными ручками щёки и глаза. Крохотная частичка Эстер была прямо перед ним, а он, ослеплённый горем, совсем о ней забыл.       Норд принял у старухи дочь и погладил её щеку большим пальцем, за который девочка тут же ухватилась и, судорожно вздыхая и всё ещё шмыгая носом, неумело заулыбалась.       — Как назовёшь хоть? — тихо пробурчала старушка, с головой накрывая мертвую роженицу чистой простыней. Не услышав ответа, она уже было направилась к дверям, чтобы позвать мужиков и отправить одного за местным жрецом Аркея, как вдруг услышала тот решительный хрипловатый бас, с которым он в начале родов обещал оторвать ей голову.       — Адериен. Её будут звать… Адериен.