Казнить нельзя помиловать

Тупить — любимое занятие Кержакова, если вдруг Широков оказывался рядом. И, тем не менее, рядом оказываться он любил. Вот и сейчас, как преданная собачонка мчался к микст-зоне, зная, что этот кусок злобы где-то тут. Как ни странно, Ромы в миксте не было, и Кержаков уже даже подумал, что его сильно приглючило. -Роман! Скажите, где будете продолжать? — Кержаков поморщился, значит, не показалось. Значит… -Ну, я подумаю. -Где-то конкретно играть планируете? — Кержаков замер, представляя, что последует за этим вопросом, но Ромка только улыбнулся: -А кто сказал, что я буду играть? -То есть это точно? -Ну, на 99 процентов, — и улыбка, достойная выдержки короля небольшого государства. Саша знал это выражение его лица, совершенно саркастичное, и абсолютно несчастное. Только вторую грань почти никто не видит. -А где собираетесь продолжить? — журналист явно жаждал скандала, но и тут Рома не дал ему повода. Он оглянулся, явно заметив за углом Кержакова, и вполне спокойно расписал варианты продолжения карьеры, — в общем-то все. Сказал это, и направился прямиком к Кержакову. Саша весь напрягся, это происходило само собой, чем ближе был Широков, тем хуже чувствовал себя Кержаков. Но Роме, кажется, это и нужно было. Все еще улыбаясь, будто бы только что нагнул весь мир, он хлопнул Кержакова по плечу: -Отвратно сыграли. Брови Кержакова непроизвольно поползли вверх, но он промолчал. Ему-то казалось, что выглядели вполне неплохо. -Ага, если б не этот гол, ЦСКА бы вам закатили. -Но не закатили же… -И ты явно не показал ничего. -Я забить должен был в первом же матче? -Отскочили, короче говоря. -Широков, аналитик из тебя хреновый. -А ты раздражаешь. Кержаков вздохнул, разговор изначально был безнадежен, потому что Широков не хотел с ним разговаривать. Их молчаливое соглашение не ебать друг другу мозги, раскалывалось о камни плохого настроения Ромы. -Широков, вот что ты хочешь? — Саша, как обычно, пошел на попятную. -Да ничего, — Широков растянул губы в циничной улыбке и Керж понял, что и здесь не угадал. Догадайся, Саша, сам, чего Роман хочет, он тебе в этом помогать явно не собирается. -Ладно, едем, — хорошее настроение, которое нет-нет, да захватило его после матча, испарилось, — но я без машины. Почему-то сейчас в этом признаваться было особенно стыдно, после этой тирады, знать Роме о том, что он был готов, знал, что поедет все равно не к себе домой, было не нужно. -Принцесса, да вы, я смотрю, ждали, — конечно, Кержаков сделал вид, что не услышал. Широков, будто машинально открыл дверцу перед Кержаковым, и Саше, ничего не оставалось, как сесть. Дверца тут же захлопнулась, отрезая последний путь к отступлению. Широков водил сосредоточенно и аккуратно, в такие моменты Саша мог за ним безболезненно наблюдать, не следя за собственным выражением лица. Сегодня все шло не по плану. -Керж, отлипни от моих рук, мне уже вести неловко. Кержаков, спасаясь от накрывшего стыда, молча отвернулся к окну. Почему-то способность Широкова подмечать все самое важное, проснувшаяся сейчас, нифига не радовала. Не надо, Широков, прекращай, мы ведь все решили. Я не хочу снова все тебе портить. И себе. Бури и пожары, под именем Роман Широков, периодически выжигающие абсолютно все внутри Кержакова, давно поутихли, а это их «соглашение» — никаких лишних эмоций, хоть и убивало, но куда медленнее и безболезненнее. Это можно было терпеть, подпитываясь наркотиком, под названием «хорошее настроение Ромки». Таковое в последнее время практически отсутствовало, и Саша чувствовал себя все более измотанным. И все равно было слишком спокойно. Это даже пугало. Будто бы буря, которая, казалось бы, миновала вполне безболезненно, оказалась торнадо, и просто вплела его в свою круговерть, а он и не заметил. Может, ему кажется? Потому что Широков чуть ли не впервые поделился с Сашей столь важным событием заранее. Может, как раз потому что они об этом говорили? Хотелось верить, что так. Московская квартира Ромки была большой и очень светлой, Саша ее ненавидел, здесь слишком хорошо чувствовался семейный уют, и, если прислушаться, можно было бы даже услышать застывший детский смех. Хотя сейчас здесь никого не было, Саша чувствовал себя лишним и безумно виноватым. Всегда чувствовал, но здесь особенно. Обычно Ромка не допускал такой ошибки. Дом — это дом. И он не для Саши. Да Саша и сам не хотел, а сейчас… было трудно дышать. Он опустил глаза, будто извиняясь за то, что они, он и Широков, собираются сделать. -Керж, -Широков подошел к Кержакову и уткнулся тому носом в плечо. Сашу при этом так обдало жаром, что он едва удержался на ногах. Кержаков схватился рукой за ближайшую поверхность, а Широков, совершенно непривычно для себя, водил носом по его шее, и опалял тонкую кожу дыханием. И, конечно, Саша не выдержал, он цеплялся за Широкова, пытался стянуть с него рубашку, попутно снимая футболку с себя, руки Ромы тут же оказались на его паху, и оба, кажется, окончательно перестали соображать, что вообще делают, сплетаясь, не оставляя ни сантиметра свободного пространства. -Ром. — последними остатками здравого смысла в шумевшей голове, он пробормотал, -только не на вашу. -Заткнись, — конечно, Широков его не услышал, но может сам понимал, и потому повалил Кержакова на диван. Широков целовал жадно, отчаянно, Саша плавился под этими прикосновениями, и едва не сгорал, не понимая, что же такого произошло, что Широков настолько отпустил себя. -Ром, — после очередного прикосновения Саша понял, что больше не может. Он, полностью отдаваясь ощущениям, сжал простынь под собой и зажмурил глаза. -Кержаков, сделай лицо попроще, — Рома поднялся с дивана, — я в душ. Саша ничего не ответил. Привычный Широков, никаких послесловий, никаких послевкусий. Широков вернулся быстрее обычного, Саша даже не успел одеться, он натянул на себя плед, лежащий рядом, и просто придал телу вертикальное положение. Широков уселся на другой край дивана, какое-то время оба молчали. -Керж, ты там в Швейцарии чем занимался? -Играл, — Кержаков удивился вопросу, но зная Широкова, не подал виду. Ромка был скрытным, редко чем-то интересовался, что не касалось его самого, а Саша наоборот не мог провести и встречи, не вывалив кучу ненужной информации на Широкова. Саша надеялся на ответную реакцию, но ее не было, он долго обижался, не решаясь спросить, и не получая отдачи. Все это разъедало изнутри, пока со временем он просто не уверился — это Широкову не нужно. Ему не нужно ни знать что-то о нем, ни рассказывать о себе. И теперь он сидел, сжав под пледом кулаки, ожидая продолжения. -И как?.. -Широков, ты собрался свалить в Швейцарию? — он, ошарашенный догадкой, уставился на Широкова. -Нет, — Широков замолчал, будто бы что-то обдумывая. -О, — Кержаков окончательно успокоился, но видимо зря. Рома закинул руки на затылок, несколько секунд пристально смотрел на Сашу, а потом спокойно, даже обыденно сказал: -Я с Акинфеевым переспал. -Ч… чего? — Саша такого точно не ожидал. Внутри все как-то похолодело и скукожилось, собираясь в одной точке. Он никогда не думал, что Широков хранил ему верность, но поводов, и тем более прямых разговоров на эту тему не было. Кержаков не был к такому готов, ревность медленно расползалась от солнечного сплетения до кончиков пальцев. Конечно, куда уж тут устоять перед Игорем, которым восхищались все, кому не лень. Саша не знал зачем, но Ромка попал в цель. Задел так сильно, как только мог, в самое больное. Он сам не знал насколько. Что ж, Рома, я принимаю твои правила. Кержаков вздохнул, собираясь с силами: -Это твое право, Рома, — ему вспомнились дни в Швейцарии, когда после взятия командой Кубка он напился, обрывки слов, головная боль, чужие руки на спине, и он, уже ничего не соображающий, но возбужденный до чертиков. Раз Широкову плевать, то и ему нечего мучиться, — я тоже. Широков несколько секунд молчал, будто бы осмысливая сказанные Кержаковым слова, а потом, в своей манере ехидно прищурился: -Тоже спал с Акинфеевым? -Нет, в Цюрихе, там был один парень. Кержаков уставился на Рому, ожидая хоть какой-то реакции, но тот выглядел спокойным, как удав. Обманчивое впечатление. Кержаков отлично знал Широкова, и тот готов был взорваться. Кержаков осознавал это с мазохистским удовольствием. Он смотрел в пылающие дьявольским огнем глаза, не мигая, и даже с вызовом, будто бы давно ждал этой бури. -Вали. -Что, прости? — Я говорю, — Широков как-то слишком устало поднялся, взял с кресла валяющуюся кое-как Сашину одежду, и бросил ему, — вали. -Широков, ты идиот, — Кержаков, наверное, установил рекорд по скоростному одеванию, он вылетел из чужой квартиры, лицо горело, а желание провалиться сквозь землю окончательно добивало. Сердце колотилось так, будто он пробежал нехилый такой кросс. Кержаков шел по улице, плохо представляя, где находится, но раз уж пожелал в выходной остаться в Москве, а номер в гостинице не снял, изволь расплачиваться. Придурок, на кой-черт вообще сказал? Лучше бы мучился угрызениями совести, чем остался совсем без Широкова. Акинфеев, надо же. Обида снова захлестнула с головой, к горлу подкатил ком — превосходно. Столько разбираться в себе, ломать желания и гордость, лишь бы только быть рядом с Ромой, что бы закончить все вот так глупо. Широков, надо же, даже Игорь не устоял. Где-то задним умом Кержаков предполагал что-то такое, уж больно восхищенно для самого себя Широков о не говорил, но… почему-то Саша всегда верил Роме, хоть никогда они ничего друг другу и не обещали. Вернее, Сашка-то обещал. Нет, никакого чувства вины, Широков достаточно потрепал ему нервы, и то, что происходило сейчас, было лишь вопросом времени. Кержаков вдохнул тяжелый, наполненный влагой, воздух. Браво, Саня, докатился, гуляешь по городу ночью, не зная, куда себя деть, готовый разреветься в любую секунду. Кержаков глянул на часы — половина третьего ночи. Вызвать такси в аэропорт? Заказанный билет ждал своего часа, но времени до него было предостаточно — почти сутки. А Кержаков все брел, брел по почти пустым улицам и радовался, что до него никому не было дела. Ни злости, ни чертовской боли внутри грудной клетки уже не было, полное опустошение и нежелание хоть что-то решать. Кержаков забрел в парк и, увидев скамейку, повалился на нее. Самое то, что бы дождаться утра. В голове была какая-то солянка из Широкова, его голоса, обращений, редких просветлений, когда Саша звался именно «Сашей», а не Кержом, и во взгляде Широкова не было превосходства над всем миром. Кержаков готов был продать душу за такого вот Широкова, который понимает, который не прячется от самого себя и других в толстенную скорлупу, который позволяет просто любить и сам просто любит. Щеке стало подозрительно мокро, и Кержаков, неверяще дотронулся до нее рукой. Плачет? Или дождь. Шум участился — действительно, капли стучали по листьям, и Кержаков поморщился, вот, этого ему не хватало. Промокнуть и сдохнуть. Кержаков откинулся на спинку скамейки, запрокинул голову вверх, дождь был теплым, и будто смывал все мысли. Внезапно, капли перестали на него попадать, хотя шум дождя только усилился. Пришлось открыть глаза, первым, что он увидел, была плотная черная ткань. Зонтик? Саша развернулся и увидел позади себя Широкова, стоящего с протянутой рукой, и держащего зонт над ним. Глюки? Похоже на то. Ибо ну не может Рома тут быть, и тем более держать зонт над ним, Сашей, в ущерб себе. Это просто не он. Тем не менее, человек с зонтом никуда не исчезал, и Саша был вынужден сказать хоть что-то. -Рома? -Я. -Ты, — утвердительно. Действительно он. Кержаков со скоростью пули обогнул скамейку и оказался рядом с Широковым. Столько всего хотелось сказать, извинения вертелись на языке, но он знал, что Широков этого не терпит. -Широков, ты почему… тут, нет, _ Кержаков покачал головой, — как? -Шел на запах твоего одеколона, бля, — Кержаков готов был проглотить даже это, а потому просто кивал, как заведенный. Широкову это явно не понравилось, и он вздохнул, — на самом деле повезло просто. -Ром, — слова застревали в горле, он пришел, значит, что бы там ни думал, не готов отпустить, значит, простил? Уже даже то, что он не единственный, не злило. Это же Широков, он ведь не мог быть только его. Он вообще ничьим не был. Мда, Керж, как же низко ты пал. -Ром, тогда… — он пытался собраться с мыслями, — это не специально вышло, знал бы ты как… -Керж, тебе же пофиг, да и мне плевать. Тон холодный, и совершенно отстраненный. Кержаков сделал небольшой шаг назад, и рука Широкова вместе с зонтом последовала за ним. -Да убери ты этот зонт, сам вымокнешь, — снова накатывала злоба, — это мне пофиг? Я бы не стал тебе рассказывать, будь мне пофиг. Ты правда считаешь нормальным, что сам… вернулся «домой» и пошел по коням? Да еще как! Молодец, мне, знаешь ли, тоже не очень приятно осознавать, что в перерывах ты потрахиваешь Акинфея. -Керж, — Саша ожидал чего угодно, удара, того, что Широков развернется и уйдет, но никак не молчания. Секунда, другая, стук дождя по зонту. Шаг вперед, рука назад. Теперь они умещались под зонтом оба. -Широков, ты темнишь, — Кержаков перехватил руку с проклятым зонтом и до боли сжал кулак Ромы, — как никогда темнишь. Глаза Широкова сверкнули злобой, и это уже больше походило на его Рому. -Еще движение, и я за себя не ручаюсь. -Тогда объясни, -Кержаков был на пределе своего терпения, — скажи, что ты тут забыл, что в твоей чертовой голове, а, Ром? Я уже не могу так. -Нет, Сашенька, сперва ты. Я тебе тупо соврал насчет Игоря, ты же сам знаешь, что более натуральных натуралов у нас в команде не найти, но ты так легко поверил. Здорово, Керж. Столько лет рядом и ни капли понимания? Кержаков чувствовал себя не просто обманутым, радость, злость, ненависть, направленные на Широкова, настолько перемешались, что перед глазами появилась какая-то пелена. Рука опустилась сама собой, это сумасшествие какое-то. Человек рядом — сумасшествие. Ни стукнуть, ни обнять, ни уйти, ни объяснить. Что же ты такое, Широков. Сердце стучало как бешеное, гулом отдаваясь в ушах, а Широков будто бы давал ему время прийти в себя и решить, что же делать. А Кержаков не знал. Собственный голос слышался как извне. Глухой, и еле пересиливающий дождь: — Сука, как же ты меня заебал, -оправдаться, хотя бы как-то, — это больная зависимость, Ром, не отрицай, у тебя тоже. Ты так из-за этого парня вспылил? Да мне потом стыдно было на него смотреть, потому что я по пьяни во время секса его твоим именем называл, Ром. А ты… пока меня не было, я же думал, — признаваться в собственной ревности было сложнее, чем в привязанности, — что ты кувыркался с половиной ЦСКА. Я знаю, какие слухи ходили. Да я может, специально это сделал, чтоб от тебя избавиться. Не выходит, Ром, понимаешь? Кержаков боялся даже мигнуть, зачарованный светом темных глаз, а Широков все молчал, с абсолютно безучастным выражением лица. В конце концов, он сделал шаг вперед, и как-то сочувственно, как никогда легко, почти невесомо, дотронулся до щеки Саши. Зонт давно валялся на земле, и оба промокли окончательно, но Кержакова сейчас это волновало меньше всего. -Ну скажи уже что-нибудь, ты же знаешь, что я тебя люблю, Ром? Широков вздрогнул, но руку со щеки не убрал. Он как-то судорожно выдохнул: -Керж, я я по-твоему шлюха какая-то? Вся эта хрень в твоей голове… никогда не оставляй это себе одному, — ладонь соскользнула с его щеки, и оказалась на плече, — пошли вообще домой, не то что бы мне было так важно, но Зенит твоей потери не переживет. Кержаков зачарованно смотрел на Широкова: в этот раз спасали явно его. Никто иной, как Широков. Не требуя ничего взамен. И Кержаков не смог сдержаться, хоть все происходящее итак напоминало сопливый фильм. -Широков, я сейчас буду тебя целовать. Широков на это только хмыкнул и пожал плечами: — Целуй, что уж.