История в свидетельских показаниях.

Миссис Фримэн — Расскажите, как всё было, миссис Фримэн. — Увы, я не могу. Я не была свидетелем, — только лишь вызвала врачей, когда ко мне ворвалась бедная Клэр. Они думали, что ребенка ещё можно спасти, но, увы, малышка умерла сразу, как только попала под машину. – Женщина рассеянно трёт переносицу большим и указательным пальцами; ее кожа кажется выдубленной из дерева, тёмная, изъеденная морщинами и временем. – Бедная, бедная… Это же сколько уже времени прошло, а я до сих пор помню, словно это было вчера. В тот день «Дикие коты» проиграли «Бостонским пересмешникам», и Пит ругался, он всегда терпеть не мог этих выскочек. Он взял ещё пива, а потом пошёл к соседям, потому что Дик… Марти хмурится, ослабляя и снова затягивая узел галстука, но все равно выслушивает то, что не нужно записывать в блокнот. Вглядывается в лицо старой женщины, пытаясь высмотреть фальшь или лицемерие, но ее сочувствие всё ещё живо, и оно едва изменилось с того самого дня. Кажется, он даже видит слезы в ее выцветших, агатовых глазах. — Жизнь прервалась, не успев начаться, — говорит женщина. В ее голосе – торжество проповедника. – В этом не нужно никого винить – таков указ Господа. —И все-таки… — Детектив с сухим хлопком закрывает блокнот и все же ослабляет узел галстука. – Кто-то из очевидцев знаком вам, с кем я мог бы поговорить? — Так это Меган. Меган Эдвардс. В следующие двадцать минут детектив получает еще ворох бесполезной информации, после чего понимает, что мисс Эдвардс живёт по этой же улице, никуда не уехала и все так же работает в медицинском центре имени Флоренс Найтингейл. Доктор Меган Эдвардс — Вы ведёте какое-то официальное расследование? — Нет, мэм. Но я могу дать гарантию, что все сказанное Вами… — …в этом кабинете – здесь и останется. Врачебная тайна. Я хотела бы попросить Вас, детектив, не фиксировать где-либо мои слова. Доктор Меган Эдвардс старше Харта на пятнадцать лет, но ему все равно хочется уложить её на пафосный диван в гостиной её дома и стереть это безразличное, вымуштрованное выражение с этого прекрасного лица. Диван кожаный, как и она. Ни складки, ни изъяна, ни единой лишней эмоции. «Вы когда-нибудь служили в Гитлерюгенде, мисс Эдвардс?» Блузка обтягивает её словно вторая кожа, причёска – волосок к волоску, на переносице пролегла одна-единственная складка, и это именно она бросает тень на её лицо, словно шрам, или ошибка в слаженно работающей, идеальной системе. — Не желаете домашнего лимонада, детектив? Кувшин летит на пол, разбивается на кусочки, большие и маленькие, средние, уродливые и опасные. Харт вопросительно смотрит на Меган Эдвардс, и только потом замечает её руки. Такие же уродливые, искривленные пальцы. То, что портит весь облик, когда наконец бросается в глаза. — Артрит, видите ли. Знаете, какая это ужасная вещь? Эта боль, в каждом сосуде, в каждой жиле, в каждой вене, наполняет, разрастается, и ничего не остаётся кроме как кричать. Громко, детектив. Именно из-за этого поганца я тогда не справилась с управлением. Кусочки паззла слишком быстро собираются в одну картину. Ошеломляюще быстро. Он смотрит и не может отвести взгляда от этих рук. Представляет картину: вспышка боли, женский стон, все в тумане, и дорога, ранее кристально и ясно видная, теперь уезжает вперед, расплываясь, как будто картинка слайд-шоу. Маленький ребенок пересекает эту дорогу на велосипеде, где-то в тумане, незаметные, — родители. Тормози, Мэг, чёрт тебя дери, или быть беде. Она все еще стонет, руки не оторвать от руля, руль не сдвинуть. Она выжимает нужную педаль. Глухой стук. Она не может перестать ехать даже после этого. Ее мир ломается на две части: глухой стук отделяет детство с колледжем, первые десять, несомненно, прекрасных, лет в стенах медицинского центра имени Флоренс Найтингейл, — от того, что будет дальше. Осуждение. Ненависть. Тюремный срок. Все из-за этого поганца, который не перестаёт доставать и сейчас. — Вы управляли тем автомобилем? — Да, — она горько кривит губы, сглатывая слюну; ее кадык судорожно дёргается. – Управляла моей маленькой «тойотой», ставшей впоследствии орудием убийства. Ей, кстати, на тот момент тоже было всего два года, детектив. Было много боли, затем… стало ещё больше. Марти опускается на одно колено рядом с разбитым кувшином, дабы собрать осколки, и уже берётся за самый крупный, зазубренный, но доктор Эдвардс останавливает его жестом и так же молча приказывает следовать за ней. Ведёт через светлый коридор, мимо нескольких дверей, и наконец останавливается; дверь приоткрыта, они оказываются в её спальне. Там так же светло, из-за раскрытых штор и нескольких светильников, прикрытых прозрачными абажурами. На одно мгновение Харту кажется то, что могло бы показаться любому из мужчин, приведённых в спальню без лишних слов, и это же кажется ему дальше, потому что она расстёгивает блузку. Начиная с нижней пуговицы, гладкой и блестящей. У него мигом сохнет в глотке, и пропадают все заготовленные фразы – эта женщина всё же обладает потрясающей для своего возраста фигурой, и жесты её, движения, - всё это настолько соблазнительно, и так кружит голову… Гладкая, светлая кожа. Шрамы выше линии белья, как будто кто-то неумелый и жестокий пытался сделать кесарево сечение. Так вот зачем все это. Шрамы. Он не понимает, замирает в каких-то нескольких дюймах от неё, всё ещё испытывая острое желание подержать её уродливые руки в своих. — Я вышла, детектив, вышла навстречу чужой смерти. Вот был ребёнок – и превратился в кусок камня, который больше не заговорит. Я лишилась рассудка от боли и страха. Какая-то часть меня уже понимала, что произошло. Я хотела помочь. Я думала, её ещё можно спасти. И тогда он меня оттолкнул, едва мы сблизились, вот на таком расстоянии, как с вами сейчас стоим. – Её голос задрожал, повлажнел, складка на переносице разгладилась. – Он толкнул меня так сильно, что я упала на чёртов велосипед, грудью, животом. Колеса ещё крутились. По инерции, вы понимаете. Где-то кричала женщина… девушка, но она меня не трогала. Я упала на руки, тоже по инерции. Чёртово железо размололо их в прах – это я почувствовала. Я тоже закричала, детектив. Очень громко. Кричала, пока не потеряла сознание. Выглядела ужасно – слёзы, кровь, ну, это мне потом рассказали. Она бессильно опускается на кровать, и плачет, плачет, пока Харт не обнимает её, не зная, что сказать, что предложить. — Мне холодно, — жалуется она, — мне так холодно. Видели бы вы его глаза, детектив. Это были ужасные глаза. На меня глядела его мёртвая дочь. Я не видела её, но я знаю, что они были очень похожи. Клэр Она выходит ему навстречу – невысокая, жизнерадостная блондинка в кремового цвета свитере и джинсовых шортах. У ноги трется агрессивная, маленькая собачка, комок шерсти, оповещающий о своем существовании всю улицу. — Клод, ну же, — она немного запыхалась. – Простите мою собаку, она всегда так с незнакомцами. Тише, Клод! Непослушный ты мальчик. Марти улыбается понимающе, хотя внутри все переворачивается: это точно Клэр, и ошибки быть не может. Где же горе? Где чёртова складка на переносице? Девушка достает сигареты, молниеносным движением извлекает огонек из зажигалки под искусственное серебро, нервно поглядывает на визитёра, и тогда он видит. Две прядки, соскользнувшие на лоб, выступающая жилка, он видит, как она потирает бровь, как жадно курит, затягиваясь. Кожа на пальцах обкусана почти до мяса. — Вас ведь зовут… Клэр, не так ли? – спрашивает он, не в силах больше молчать и отнимать зазря чужое время. Она кивает. Она словно растворилась в сигаретном дыме. — Клэр, да. Клэр Гэбриэл. Вам нужен мой муж, не так ли? Да. Он кивает опрометчиво, да, разумеется, твой муж, а за каким я ещё хером здесь, в сраной, пыльной пустыне, которая зовётся Техасом? Он уже открывает рот, чтобы сказать, по меньшей мере, имя, знакомое им обоим, но Клэр перебивает его: — Ральф уехал из штата. Он вернётся через два дня, но, если у вас есть что сказать, говорите, — я передам. Какой, к черту, Ральф? — Эванджелина! – Она машет рукой, призывно, оживляясь за несколько секунд – и перед ним уже другая Клэр. Та, у которой никогда не умирал ребёнок. Марти оборачивается, глядя туда, куда смотрит Клэр, и видит светловолосую девочку. — Моя дочь, Ив. Эванджелина. А Вы? Вы ведь один из коллег моего мужа? — Да, разумеется. Вашего бывшего мужа. Мир останавливается. Харта едва ли не откидывает прочь взрывной волной неприязни жизнерадостной блондинки. Клод, надрываясь, лает. И только девочка останавливается, задерживается напротив детектива и подмигивает ему. От неё пахнет машинным маслом, песком и треклятыми сигаретами Коула.