Рвотный рефлекс

Все началось на той вечеринке у Марко. Я там, кажется, порядочно перебрал, потому что с самого веселья помню мало. Держится в голове пару образов: как хлещу с Питером, своим корешом, что-то горькое из красных пластмассовых стаканчиков, что тут же бьёт в голову; как пытаюсь болтать с красавицей Тиффани, а вместо неё ко мне клеится её низкорослая подруга Сисси; как голова так кружится, словно шесть раз подряд катался на американских горках. С того момента, должно быть, я уже намеревался ощупать лбом пол хаты Марко, потому что следующее моё воспоминание – это я, погружающий лицо в жерло унитаза и Питер, болтающий о чём-то, что не суждено мне услышать из-за дерьмовой акустики, коей отличается пространство, в которое была окунута моя голова. Питер, мой надёжный друган, мой товарищ, должно быть, притащил меня на руках в сартир, потому что в теле была такая слабость, что я даже блевать не мог. В смысле, реально. Я не блевал. Обычно у меня нет с этим проблем, мой желудок охотно избавляется от палёного пойла при первой же возможности, за что я ему премного благодарен, но в этот раз было что-то странное, что мне не хватило мозгов осознать сразу, а не спустя несколько дней. Я сидел на четвереньках, значит, обхватив руками толчок, глаза закрыты и слезятся, и я издаю гортанные звуки, которые должны помочь мне вызвать рвоту. Но я смутно помню, что было не так – желудок горел и пух, глотку саднило, голова вообще расквасилась от этой пьянки с её дурацкой музыкой, но все, что покидало мой рот – мокрые хрипы, порции мутной слюны и периодические ругательства на тему экзистенциализма и прочей мути о тщетности бытия. Всегда ропщу на жизнь и её бессмысленность, когда наберусь. Отодвигаюсь от толчка и пытаюсь отдышаться. Кишки будто бы тянуло что-то изнутри, словно их содержимое их кишечное величество не устраивает, но насильственные рвотные позывы не дают результата. Вода в унитазе практически идеально прозрачна (наплевал туда, все-таки), сам потею, как в сауне, и в глазах темнеет. Питер спрашивает о моем самочувствии. Лишь сглатываю слюну. Состояние не вызывает радости. Пришлось сваливать домой. Тиффани не посмотрела даже, когда я весь бледный и мокрый, словом, реально никакой, шёл через зал к выходу, а эта баба Сисси вроде как реально обеспокоено покачала головой и что-то сказала. Знаю, что выражали лица окружающих, хоть и старался не смотреть на них – «Не умеешь пить – не пытайся». Но мне было слишком паршиво, чтобы чувствовать обиду, возмущение или чего там еще. Мне просто было реально хреново и все, что я хотел – сблевать весь выпитый алкоголь и отваляться день другой. В общаге лучше не стало. Желудок болел, словно бетоном залили, я то и дело скрючивался на своей кровати, хватаясь за живот, хотя, как таковых, спазмов не было. Была тошнота, обитающая в пространстве где-то за носом, которую и не сплюнешь, и не высморкаешь. Часа три я только и пытался, что уснуть, но ни в какую. То и дело ныл, такая была мерзкая тянущая боль, но никто не слыхал. И слава богу. Потом пришли соседи по комнате. Ник и Тед. Увидав меня, даже когда сами пребывали в весьма нетрезвом состоянии, сочли необходимым позаботиться обо мне. Заставили выпить воды, хоть от этого стало ещё тяжелее, что даже двигаться я не мог. Сказали, типичное отравление, нужно желудок промыть. Я ведь просто разевал рот над толчком в надежде, что тело само все сделает, а нужно прям два пальца в рот, и пока все вплоть до желудочного сока не выйдет. А я как-то напугался, знаю, как неприятно так отрыгивать все, какой мерзопакасный вкус потом во рту, сколько не запевай, но понимаю, что так правильно. Короче, было уже под утро, и я проблевался. Ничего не скажу, стало лучше. Пропустил эту часть, где обещал себе больше никогда так не нажираться, все равно забью на все и налакаюсь в хлам в следующую же пятницу, но это чувство облегчения в теле, блин, было реально словно благодать божия. Как мне было хорошо. Горло горело, скручивалось в спиральку, но печень реально вздохнула с облегчением, как если бы имела свои печеночные лёгкие. Я валялся на полу в позе эмбриона в туалете общаги, переводил дух, так сказать, меня прошибло на пот, и я подумал, что это нормально, с потом токсины из организма выходит, так мама говорила. Передохнув, я поднялся и заглянул в унитаз на свою рвоту. Неоднородная, густая и водяниста одновременно, тухло-зелёная масса, заляпавшая ржавые стенки толчка. Я нажал на смыв, и он проглотил все мои испражнения, смыв следы своей канализационной слюной. Я пошёл в комнату, так сказать, отлёживаться. И я, блин, реально офигел, когда вечером следующего дня мне опять поплохело. Я лежал на кровати и периодически попивал водичку, когда мне вдруг ни с того, ни с сего сделалось очень худо – я почувствовал, как похолодел, перед глазами поплыло, а желудок вдруг заревел странным звуком, не сулящим ничего хорошего. Я уже наглотал гору таблеток от головы, но вдруг она снова сдала мигренить, будто сдавливалась тисками какими громадными. Ну, я ясное дело побежал в тубзик, не зная, откуда пойдет вторая волна, но к тому моменту в животе реально все горело, как в духовке. Не знаю, зачем, я массировал живот, думая, как бы облегчить мне страдания, но ничего не шло. Только я стал вдруг задыхаться от этой боли, и в глазах темень встала. Ну я сунул два пальца в рот, как говорил Тед, и выплеснул всю эту жгущую лаву из желудка. Блевота, на удивление и шок, была весьма густой, хоть я ничего и не ел – только воду и пил. А она выглядела, как что-то переваривающиеся, и была странного голубоватого оттенка. Когда я смывал сею субстанцию, мне показалось, там в основе был какой-то твердый бесформенный комок – я почувствовал его, ещё когда он поднимался по горлу. Но теперь мне было просто дурно, как прошлой ночью. Горло еще раз рефлекторно сократилось, но выблевывать было уже нечего. Я капец измотался и теперь реально чувствовал, что могу заснуть и крепко так подремать. Тем более, завтра вставать рано надо, в колледж по делам. Издевательство, конечно, но что поделать. Ну и утром я не встал. Точнее, встал, но на два часа позже, и не потому что не вовремя прозвенел будильник (он вообще не прозвенел), а потому что уже родное чувство тошноты в пазухах носа накатило и стало давить на череп. Я подскочил, уже бессовестно опоздав, сколько можно, и понял, какого хрена не прозвенел будильник – его вообще не было. У меня такой будильник, не на телефоне, как у всех, а типа часы, мне его тётя подарила, он громкий и прикольный. Первым делом я подумал на парней, что это их тупой прикол, хотя, конечно, это вряд ли – они бы не стали так шутить. Потом начал мозговать: а ставил ли я со вчерашнего дня будильник? Да вроде как да, видел на прикроватной тумбочке. Странно, и куда ему деться? Ну, в общем, пока кумекал, о тошноте чуть забыл и том, что опоздал – тоже. Но все равно собрался и пошёл, потому что очень стыдно было. А слабость никуда не исчезла. Как с позавчерашнего дня засела на корне языка, так и осталась там же. Тело, словом, было таким тяжёлым и неповоротливым, что с трудом волочил ноги за собой. Голова кружилась нереально, так что я даже вроде как не парился, что в колледже сделают за опоздание – так хреново было. Препод, увидев меня в таком состоянии, сразу раздумал орать на меня за безответственность и несобранность. «Ты что в таком состоянии поднялся, вообще, с кровати?» - говорит. – «Тебе плохо?». «Угу», – говорю. И он отправил меня в медпункт, и мне вроде как стало даже чутка лучше, что за опоздание не выдрали. Я ведь даже продумал, как оправдываться буду, про будильник заливать, так, чтоб убедительно выглядело. Так вот, короче. В медпункте дали таблеток от живота, измерили температуру и еще жаропонижающие какие-то дали в придачу. Меня в тот момент так тянуло проблеваться, что даже жалко было лекарства переводить – блин, все равно же отрыгну все до того, как действовать начнёт. После того, как медсестра отправила меня домой, сказав, отлёживаться на больничном, пока не станет лучше, я сразу же зашёл в туалет и там попытался прочистить, так сказать, желудок. Но ничего не вышло – причём в прямом смысле. Я изнасиловал рот пальцем, намозолил небный язычок, что он, казалось, опух, но безрезультатно. Чувство, словно вот-вот вывернет наизнанку, не исчезало, даже не собиралось слабеть. Шевелилось, копошилось где-то за языком, сбивая дыхание и сердцебиение. С этим чувством пошёл до дома и, скажу, еле-еле это сделал. На ходу ноги подкашивались, словно в стельку пьян, хотя во мне уже больше суток не бывало ничего градусного. Я подумал, что стоит кому-то набрать, типа Питеру или сразу в скорую, но не мог, потому что со мной творилось и словами фиг опишешь. Кишка моя так дергалась, словно её кто сгрызть пытается – и крутит, и сжимает, и что только не делалось. Слюна моя пенилась, и несколько раз я ей давился, что чуть не до потери сознания задыхался. Начинал кашлять, и это усугубляло эффект подступающей рвоты. Я так расклеился, что начал ныть и проклинать все вокруг – просто грубое ворчание вроде бы как помогало. Ну, в первую очередь я проклинал Марко с этой его вечеринкой и дешёвым бухлом, на которой все началось, Тиффани и её эту дуру подругу с дебильным именем. Пока ныл, понял, что чувство тошноты достигло пика – и уже не могу терпеть. Я долетел до грязного общажного туалета и начал блевать, что есть духу. В этот раз было больно, словно бронхи оторвались от легких, а стенки кишечника пошли стрелками, как женские колготки, и я блевал, кашляя, отхаркивая и отблевывая все содержимое полостей в моём теле. Когда прекратил, утёр слезящиеся глаза и увидел красный цвет – кровь. А среди крови и блевоты что-то лежало. Большое. Круглое. Я нажал на смыв, чтобы пустить воду и очистить это. Потом смог разглядеть. Это был мой будильник. Я там, по-моему, заорал, но не успел до конца осознать, как начался новый болезненный спазм – сильнее прежнего. И по моей кишке снова покатилась жгучая боль. Она была твердой и жесткой, словно предмет – ведь это и был предмет, – её пик был во рту, а когда она вываливалась в унитаз, наступало что-то вроде облегчения. Только я про него тут же забывал, потому как было слишком больно, и я ревел и пытался утереть слюни и сопли. После будильника я сблевал свой мобильник. Он продолжал гореть в куче рвоты – еды, которую я не ел уже третий день. Я стенал, и стоит удивиться, что никто не слышит и никто меня не беспокоит. В смысле, общажный туалет – не самое пустынное место. Хотя блин, я бы так и так не услышал за всеми этими мерзкими звуками, что производил мой рот, если бы кто-то начал ломиться в дверь. Потом пошли какие-то незнакомые предметы. Вроде фена, бутылок, полотенце (оно выходило, блин, так долго, я его вытягивал, и чуть не задохнулся, и оно царапало мне глотку своей ворсом, так что было испачкано в черной блевоте и крови), зубные щетки, книга, статуэтка жирафа, какие-то мятые бумажки. И, я хочу сказать, все это появлялось из бездны боли в моём желудке. Я чувствовал, словно там, прямо внутри, какой-то разрыв с пустотой, и из неё вываливаются эти вещи. И я чувствовал каждый миллиметр, который они двигались по моей изорванной глотке и падали в унитаз. В итоге я наполнил его доверху, но рвотные позывы не прекращались. Я не чувствовал уже своего тела, его пределов – мне показалось только, по запаху понял, что я обделался и намочил штаны, потому что мышцы в теле реально парализовались, ничто не двигалось. Я упал, но адские судороги поднимали и переворачивали меня. Я продолжал блевать, беспрестанно и самозабвенно. Меня выворачивало какими-то кирпичами, вазами, радиоприёмниками. Руки мои целиком промокли в рвоте – она жгла кожу, словно это был желудочный сок вперемешку с серной кислотой. Я перестал орать, потому что в какой-то момент, по-моему, выблевал гланды. К ночи начали выходить шкафы, пылесосы и телевизоры. Я придерживал язык, продолжая блевать всем, чем попало. Вскоре в крохотном общажном туалете валялись друг на друге холодильники, гладильные доски, колеса, бутылки, велосипед и всякий такой хлам, весь покрытый толстым слоем натуральной блевоты и разводами крови. Где-то из унитаза зазвонил мой телефон – я так разрыдался, хоть и не был в состоянии добраться до него. Я надеялся своим истерзанным сознанием, что это мне Питер звонит – я захныкал, и мой желудок исторг пару энергосберегающих лампочек. Я громко срыгнул вместе с ними густую жижу цвета мочи. И так продолжалось и продолжалось и продолжалось… И не было предела и конца моей рвоте. Дни и ночи, сутки напролёт. Это продолжалось, даже когда я начал отрыгивать каких-то зверей, людей. Продолжалось, когда из меня с грохотом вылезали дома, затем – улицы и города, деревья, валуны, коралловые рифы, ледники... Из ноздрей моих текли соленые сопли – наливали реки и моря, океаны, полные выблеванных рыб и зверей всяких. Мне было так больно. Но после одного спазма мой желудок исторг континент. Потом другой и третий. А потом и вовсе через мою кишку прошли звёзды и астероиды и невесомость. И вся вселенная, блин, чуть ли не мною сблёвана. Я чувствовал, как галактики выходили из меня, звезды сыпались, застревая в зубах. Отхаркивал мир долго – и все никак не мог опустошить желудок. Блевал и блевал и блевал. Чертов рвотный рефлекс и Марко с его вечеринкой и дешёвым бухлом. Будь он, твою мать, проклят. Чёрт.