Краски

Сехун рисует. Он не смотрит на часы, не замечает, как за окном темнеет - в маленькой студии под крышей всегда светло. Он рисует то, чего никогда не видел - яркие полосы света, отраженные от глади воды, блеск тяжелых капель, повисших на хрупких травинках, людей, поднимающих лица к солнцу и ловящих его тёплый свет. Сехун - затворник. Всё, что у него есть - это холсты, краски, кисти и воображение. Мир там, за стенами студии - холодный и мрачный. Ему не хочется туда, разве что на полчаса - добежать до ближайшей художественной лавки и до продуктового магазинчика. Впрочем, обедать Сехун забывает часто. Ему нравится рисовать, это как воздух для него. Он чувствует, когда рисует, он страдает и любит. Сехун - одинок. Единственный его возможный собеседник - это пожилая соседка из квартиры этажом ниже. Они иногда встречаются, когда Сехун, подслеповато щурясь от перемены света, идёт за чем-нибудь из дома. Она говорит, что ему нужно лучше питаться. Он улыбается и отвечает, что обязательно, он будет следовать ее совету. О нём никто не знает. Его картины покупают, но и то лишь потому, что продавец из художественной лавки выставляет их у себя. На такой скромный заработок с такими минимальными потребностями вполне можно жить. И Сехун живёт. Ему не нужно большего. Всё меняется, когда он слышит тихий стук в дверь. Там не заперто, и очень скоро белая простыня, занавешивающая вход и создающая атмосферу закупоренности и вакуума, отодвигается. Перед Сехуном стоит парень с улыбкой, ярче которой Сехун еще никогда ничего не видел. - Привет, - говорит он и подходит. А у Сехуна руки в масляной краске, и в комнате пахнет ей просто премерзко - он только сейчас это замечает. А парню будто бы всё равно - он не морщится и тянет Сехуну руку, для рукопожатия. Сехун, не думая, вытирает пальцы о футболку - это рабочая, она уже и так заляпана, - и представляется. - Ким Чонин, - отвечает парень. Когда он улыбается, его глаза превращаются в щелочки-полумесяцы. Чонину нужен его портрет. Он видел работы Сехуна и хочет, чтобы именно он нарисовал его. - Но я никогда... - пытается возразить Сехун - он ведь и правда никогда не рисовал людей с натуры. Ему проще было их придумать. Чонин находит его пальцы и сжимает их. - Я очень хочу, чтобы ты меня нарисовал. И Сехун соглашается, вздыхая. Чонин приходит каждый день, с пяти до восьми. Сначала они пьют чай и молчат. Сехун разглядывает парня, оправдывая это тем, что он художник, ему нужно запомнить черты лица, чтобы было проще. А потом Чонин садится на высокий стул и приклеивает к лицу улыбку. Сехуну кажется, что этот парень - почти невероятен. У него не идеальные черты, у него ненастоящая улыбка, но он невероятен - потому что стрелка часов замирает на восьми, и скорлупа трескается. Чонин искренне улыбается, согревая всё вокруг, сбивчиво благодарит и осторожно пожимает Сехуну пальцы. И Сехун влюбляется. Просто так, без причины, потому что больше и не в кого, а соседка из квартиры этажом ниже говорит, что было бы неплохо, если бы Сехун себе кого-нибудь нашел. Он больше не может сидеть спокойно. Вязкие мысли заполняют его мозг, он смотрит на Чонина и понимает - он красивый. У Чонина вечно встрепанные волосы, и Сехун невольно проводит ладонью по своим, идеально прямым. У Чонина - искорки в глазах, словно те самые полосы света на водной глади, и Сехун думает, насколько же безжизненные глаза у него самого. От Чонина пахнет ветром, солнцем и совсем немного - терпким парфюмом, и Сехун вспоминает, что белые простыни, создающие в студии вакуум, не позволяют открыть окно. Сехун в тюрьме, а Чонин его навещает. Это так очевидно, что Сехун ёжится и натягивает кофту из тонкого трикотажа под удивленным взглядом всё ещё неподвижного Чонина. Портрет закончен, и у Сехуна нет сил даже поднять глаза. Чонин рассыпается в благодарностях, оставляет деньги на тумбочке, не дожидаясь ответа, и исчезает. Белая простыня возвращается на место, Сехун закрывает входную дверь на замок. Он снова рисует. Но вдохновение оставляет его - в его памяти сейчас только яркая улыбка парня, о котором нужно забыть. Из-за этого все картины получаются мазнёй, а Сехун злится - больше на самого себя, чем на ни в чем не повинные холсты. Он смазывает сырую краску по диагонали и удивлённо смотрит на свои руки. Дверь хлопает, занавеска отлетает в сторону. Чонин. Сехун смотрит на него почти умоляюще - он так жалок сейчас, мальчик без вдохновения и с руками в краске. А Чонин игнорирует и в три шага сокращает между ними расстояние. Теперь он стоит совсем близко, его учащенное дыхание Сехун чувствует кожей. - Я хотел пригласить тебя куда-нибудь, - шепчет Чонин. Сехун замирает. Он смотрит на Чонина и мысленно выговаривает ему всё - и о своих чувствах, и о своём творческом кризисе, и об осточертевших белых простынях на стенах. И Чонин понимает. Он приближает к Сехуну своё лицо и осторожно, не закрывая глаз, касается его губ своими губами. Смотрит и ждёт. Сехун вздрагивает, а потом весь подаётся вперед, обхватывая щеки Чонина грязными руками. Руки скользят, пока он прижимается, втягивается в этот неожиданный поцелуй, оставляют на коже Чонина грязные разводы перемешанной краски. Чонин смеется и отстраняется. Сехун смотрит на его лицо и в ужасе прикрывает рот. Теперь и он в краске. Смех Чонина - звонкий и яркий. Он обнимает Сехуна и целует его снова. Они опускаются на пол - тут повсюду колпачки от тюбиков краски, листы бумаги и запах. Запах единственного на прошлые моменты смысла жизни Сехуна. Чонин так улыбается и так смотрит на него, что становится ясно - он тоже станет смыслом, вполне возможно, даже более важным. И Сехун соглашается. Он откидывает голову, позволяя Чонину медленно целовать его шею, спускаться ниже и с недовольным фырканьем стягивать с него футболку. Он касается Чонина пальцами везде, куда только может дотянуться, раздевает его и смотрит, запоминает. Он ведь художник, ему пригодится. Он широко открывает глаза, когда язык Чонина касается его члена. Чонин ухмыляется, и от этого Сехуну только хуже. Он морщится от боли и кусает сжатый кулак, расслабляется под успокаивающими поглаживаниями Чонина и впускает его - полностью. А потом Сехун не помнит ничего, но ему немного неловко из-за того, что стоны слишком громкие, что Чонин улыбается и кусает губы. Все краски, которые он только видел и смешивал когда-либо - все они в Чонине. В Чонине, выдыхающим его имя и утыкающимся носом в его плечо. В Чонине, одурительно улыбающемся и приводящим дыхание в норму. Сехун вспоминает о себе только тогда, когда Чонин лежит перед ним, голый и невероятно красивый, а сам Сехун рисует у него на груди. Это и всполохи света на водной глади. И блеск тяжелых капель утренней росы. И бесконечный солнечный свет. Вот оно всё - только протяни руку. И Сехун протягивает, касается волос Чонина и снова целует его. Ему тепло и комфортно, он заполнен до краёв и ждет-не дождется, когда Чонина сморит сон, чтобы пойти к мольберту - и рисовать, рисовать, рисовать. Сехун рисует. Белые простыни сброшены, окно открыто настежь. А соседка из квартиры этажом ниже дружелюбно улыбается, встречая их утром на лестнице.