Алекситимия

В воздухе чувствуется запах влажной травы и лунного света. Костяшки пальцев Сорея несколько раз ударяются о деревянную дверь. Глухой звук вибрирует по соединённым массивным доскам и проникает в белый камень стен. Ровно через четыре секунды ожидания раздаётся щелчок замка, и дверь необыкновенно долго открывается. Яркий свет на мгновение закрывает веки Пастыря, а осуждающе тихий голос Миклео вынуждает приоткрыть один глаз. — Опаздываешь, — бросает серафим и поворачивается внутрь открывшегося коридора, больше не удостаивая парня взглядом. Сорей закатывает глаза, зная, что опоздал меньше, чем на полминуты, а Миклео обижается до смешного серьёзно. Он закрывает дверь, обрывая лунный аромат и запирая на улице гаснущие частицы выпавшего за порог света. Парень делает несколько шагов, перекладывая Священное Писание из одной руки в другую, и следует в уже хорошо знакомую комнату. Они находятся в стенах дворца уже около трёх недель, а Миклео так и не смог привыкнуть к многообразию фонового шума и роскоши помещений. Слишком много шёлка и бархата, слишком большие окна, через которые солнце кипятит воздух в комнате и выжигает, кажется, последний оставшийся кислород в мире. Алиша согласилась выделить для невидимого, но искренне уважаемого серафима садовый домик, расположенный в глубине королевского двора. Он будто старается отгородиться-спрятаться-скрыться, чтобы искоренить нарастающую панику от неизвестности. Каждый вечер Сорей приходит к серафиму, протягивает ему пергаментный прямоугольник в кожаном переплёте и слушает заученные наизусть строки, которые друг наполняет звуками. Оба уже смирились с тем, что через несколько глав один из них засыпает на плече другого, а утром это воспринимается как нечто случайное. Обещают, что это последний раз и больше подобное не повторится, но знают, что нагло лгут, скрещивая пальцы за спиной. Небольшая кровать, заправленная обычным хлопковым бельём, стоит всё у той же стены. Каменные стены за день вбирают в себя солнечное тепло, а ночью забывают его вернуть. В спальной комнате словно вечная мерзлота, на оконных витражах должен быть слой инея, а деревянный пол под голыми ступнями, вероятно, покрыт заледенелым морским песком. Сорей забирается на кровать, наваливаясь спиной и затылком на ровную поверхность стены. Открывает наугад страницу в Писании, пробегает глазами по выцветшим строчкам, которые с каждым днём становятся всё более неразборчивыми. Парень вчитывается в каждое слово, в сотый раз изучает почерк, наклон и нажим пера, убеждая себя, что ему не следует поднимать взгляд. Однако уже через долю секунды Сорей безнадёжно поддаётся, проваливает ментальное требование и становится заложником ощущений. Миклео стоит спиной к Пастырю, но этого достаточно, чтобы неосознанно смять тонкую бумагу Писания. Тихий хруст полупрозрачного листа напоминает покорёженную железную проволоку, но Сорей не обращает внимания на то, как ногти разрушают бесценное содержимое книги. Тонкие пальцы серафима ослабляют многочисленные ремни, опоясывающие грудную клетку. Миклео сосредоточенно переходит от одной пряжки к другой, постепенно освобождая себя из подобия военного обмундирования. Губы Сорея плотно сжаты, глаза не сходят с выверенных движений друга, который, наконец, расправился с верхней одеждой. Ткань ложится идеально ровной стопкой на поверхность комода, заставленного стеклянными пузырьками, похищая у Сорея способность к ровному дыханию. Кожа серафима бледная и напоминает крылья ночных мотыльков, которых Сорей ловил в детстве. Он помнит, как мельчайшие чешуйки с крыльев оставались на подушечках пальцев. Рассудок покрывается густой пылью, лишает возможности соображать отчётливо и кристально ясно, потому что Пастырь хочет прикоснуться к плечам парня и узнать, останутся ли на них следы от его пальцев. Фигура Миклео болезненно худая. Линии, очерчивающие силуэт парня, истончаются и расплываются от слабого света нескольких комнатных фонарей. Сорею всегда казалось, что серафим светится изнутри, разбрасывает полупрозрачные блики и улыбается ярче солнца. На его теле видны чётко обрисованные серовато-голубыми тенями очертания рёбер, лопаток и позвонков. Сорей внимательно обводит их взглядом, запоминает наборы оттенков и рисует в голове воду. Потому что Миклео — океан, а Сорей совершенно не умеет плавать. Тонкие руки серафима с узкими запястьями, испещрёнными сеткой вен и мельчайших капилляров, натягивают на тело белую спальную рубашку. Только после этого Пастырь находит в себе силы отвести взгляд, успевая сделать это быстрее, чем Миклео смог бы что-либо заметить. Скинув обувь, он подходит к кровати и садится на одеяло, скрещивая ноги в лодыжках. Между серафимом и Пастырем несколько десятков дюймов, в которые может поместиться целая Вселенная. Сорей передаёт книгу другу, удерживая глаза на его ладонях, которые гораздо меньше и изящнее. — Если ты снова уснёшь, я столкну тебя с кровати, — сообщает Миклео, перелистывая страницы в поисках той, где он остановился вчера. Сорей тщетно пытается скрыть усмешку. — Это же касается и тебя, — иронично парирует он, наклоняясь немного в сторону серафима. Собирается ткнуть указательным пальцем в предплечье друга, но резко останавливается, отбрасывая эту идею. Воротник рубашки Миклео открывает острые ключицы. Светлые волосы парня находятся в странном беспорядке: вьющиеся пряди спутаны между собой, они падают на глаза и переплетаются с тёмными, угольно металлическими ресницами. А Пастырь понимает, что смотрит дольше, чем следует. Он отодвигается назад, откидываясь на стену, и с силой прижимается затылком к холодной поверхности. Ни черта не помогает, но ноющая боль от столкновения слегка отрезвляет, на короткое время выталкивая ненужные картинки. Сорей бесконечное множество раз в собственном сознании даёт себе пощёчину за те мысли, которые возникают при виде серафима. Друга детства, знающего при каких обстоятельствах у Сорея получен тот или иной шрам, и существа с невыносимо тяжёлым, всезнающим взглядом. Однажды он просто смирился, оставив попытки выжечь черепную коробку, наполненную стальными стружками и шипами от дворцовых цветов. Пастырь осознаёт, что Миклео уже начал читать, лишь спустя несколько минут, в течение которых восстанавливал дыхание. — «Пастыря нельзя воспринимать, как земное существо, но в то же время он неотделим от мирской жизни. Его сила восполняется верой людей и доверием серафимов, служителей и последователей Пастыря…» — Миклео часто моргает, старается убрать мешающие пряди волос с глаз, не прибегая к использованию рук. Его губы повторяют очертания произносимых им звуков. Сорей абсолютно не слушает, вникает лишь в сами действия серафима, у которого едва розовые губы и чёткая линия подбородка. Где-то вдалеке, в другом доме-городе-стране, раздаётся звук переворачиваемой страницы Писания. Пергамент надрывно скрипит и сыпется в пропасть вместе с хладнокровием Сорея. — «…природа серафимов берёт начало у истоков пламенной, горячей любви к свету и чистоте. Наделённый силой очищения мира от скверны, порождающей Хёма, Пастырь полагается на свои способности, которые требуют совершенствования в течение многих лет…» — рука Миклео поднимается вверх, отрываясь от страниц Священного Писания. Парень пропускает пальцы через волосы, всего на пару секунд убирая пряди и открывая лоб. Непослушные волосы быстро возвращаются в то же положение, скрывают светлые брови и глаза серафима. Сорей ждёт, ждёт, ждёт, когда его друг сам уберёт белые пряди, но Миклео продолжает читать текст, не отвлекаясь на подобные мелочи. Пастырь не успевает остановить себя, когда тянется вперёд и аккуратно двумя пальцами отодвигает вьющуюся чёлку немного в сторону. Под его рукой Миклео на долю секунды застывает, кажется, перестаёт дышать, и очень, очень медленно поворачивает лицо к Сорею. — Что ты делаешь? — он приподнимает бровь, смотрит насмешливо, но на удивление тепло. Сорей вдруг понимает, что всё ещё придерживает падающую чёлку друга, невесомо касаясь костяшками лба, и слишком быстро опускает руку на поверхность кровати. Улыбается какой-то нервной улыбкой, пожимает плечами и не сводит взгляд с глаз серафима. Сиреневая радужка пронизана двумя сотнями тёмно-фиолетовых капель, в которых растворена утренняя роса. — Ничего, — не сразу произносит он, неосознанно качая головой. Рыжеватые перья, прикрепленные к металлическим кольцам на ушах, бьют его по вискам, а маленькие порывы ветра бесполезно холодят лицо. Миклео явно не верит, но спорить не собирается. Усмехается собственным мыслям и слабо поджимает обескровленные губы, делая их ещё бледнее от натяжения тонкой кожи. В такие моменты Сорей верит, что серафим заглядывает ему под рёбра, в самую глубь грудной клетки, и без разрешения роется там в поисках необходимых ответов. За витражами, разноцветные стекла в которых потемнели от ночи, виднеются тени деревьев. Всего на секунду в голове Пастыря искрится мысль-предположение-догадка, что они снова дома, за сотни миль отсюда, среди воздушных масс и скал, поросших мхом. Парень прижимает веки к глазам, ждёт появления ярких флуоресцентных вспышек, чтобы отогнать гнетущее наваждение. Сейчас в его руках сосредоточена ответственность перед Алишей и всем народом города. Сдаться — непозволительное расточительство. Чувство беглого отчаяния заполняет внутренние органы. Сорей испуган, он буквально в ужасе от немеркнущей вероятности провала. Если он подведёт их, не оправдает надежд людей Столицы и не сможет защитить как можно больше людских душ, его существование бессмысленно. Являясь Пастырем, он не имеет права допускать ошибок. Не имеет, не имеет, не имеет… — Сорей. — Собственное имя возвращает парня к мутному Настоящему. — Ты совершенно не слушаешь, не думай, что я не заметил. Пастырь наугад кивает, кусает внутреннюю сторону щеки и молчит, оставляя друга без ответа. — Всё в порядке? — Лицо Миклео приобретает встревоженные черты, но голос не перенимает его беспокойства. Он мягкий, спокойный, привычно ровный и плавный. Сорей не знает, что чувствует, но может поклясться, что эмоции дробят его кости. Проходят месяцы, прежде чем парень снова кивает. Отсчитывает несколько лет, когда выпускает переработанный воздух из лёгких и тянется вперёд. Сорей устал. Он измождён физически и морально, полностью истощён незатихающей совестью, а Миклео неправильно близко и смотрит невыносимо понимающе. Он подхватывает серафима под согнутыми коленями, пододвигая ближе к себе, и отмечает, что Миклео не сопротивляется. Выглядит озадаченным, сбитым с толку, растерянным, но одновременно заинтересованно застывшим. Сорей вынимает из ладоней друга Писание, неподобающе небрежно кладёт его на пол и смотрит на серафима. Между бровями Пастыря залегает складка, спина ссутулена, из-за чего кажется, будто расстояние между парнями испаряется с каждым неровным вдохом. Миклео хочет что-то произнести, но его рот подрагивает от неспособности сформулировать лаконичную фразу. Желает показать, что контролирует ситуацию и способен бесстрастно функционировать. Однако, когда Сорей наклоняется ещё ближе и останавливается на расстоянии пяти дюймов, то Пастырь ловит на своём лице рваный выдох. Фатальная ситуация, которую он намеревается сделать ещё хуже. — Скажи это, — надломлено просит Сорей, следя за реакцией парня. — Скажи, что ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя. Ему страшно, волнительно и чертовски тяжело дышать. Миклео приоткрывает губы. Дышит через рот, не задумываясь о том, что его дыхание ложится на подбородок Сорея, покрывая тело того двумя тысячами мурашек. Пастырь сходит с ума и отчаянно ищет определённые эмоции на лице парня. Отвращение, злость, издёвку, сожаление. Хоть что-нибудь из этого спасительного набора, способного вернуть Сорея в работоспособное состояние со здравым смыслом. Зрачки серафима шире, чем обычно, а радужка темнее и насыщеннее. Свет от фонарей переливается в интенсивно фиолетовом как свежий кровоподтек. Пастырю кажется, что всё его тело под взглядом этих до боли знакомых глаз покрывается запёкшейся кровью и ноет от бесшумного требования прикосновений. Миклео медленно, очень медленно поднимает руку. Пальцы полусогнуты и едва заметно дрожат, когда он костяшками проводит по щеке Сорея. Мышцы парня парализует не то от застывшего удивления, не то от невесомости жеста и холода пальцев серафима. Ему хочется закрыть глаза, погрузившись лишь в ощущения, но в этот момент жизненной необходимостью является взгляд, которым покрывает его Миклео. Пастырь облизывает пересохшие губы, сразу замечая, как внимание серафима резко падает на влажную кожу. Горло Миклео дёргается, а Сорей обезвожен ожиданием и нарастающим жжением в горле. Миклео несильно прижимается сомкнутыми губами к уголку рта Сорея. Оставляет невидимый след, слишком короткий, чтобы прочувствовать, но обоих ударяет молнией, выжигающей шрамы на коже. Серафим виновато сжимает рот в ровную линию, тяжело сглатывает, будто боясь реакции Пастыря, и начинает отстраняться. Тело Сорея двигается быстрее, чем мозг успевает проанализировать происходящее. Ладони ложатся на скулы резко выдохнувшего серафима, большим пальцем он давит на подбородок парня, прося открыть рот, и с гортанным стоном втягивает верхнюю губу Миклео. Проводит по ней языком, чувствуя каждую трещинку, двигается нетерпеливо, почти грубо, словно все суставы пронзает агония. Кусает тонкую кожу, оставляя на ней мгновенно исчезающие следы зубов, и остервенело зализывает укусы. Миклео подаётся вперёд, усиливая давление на их пульсирующие губы. Хватается за плечи парня, лишь благодаря этому удерживая вертикальное положение. Его пальцы крепко сжимают синюю ткань рубашки Сорея, натягивая её к своей груди. Язык Пастыря проникает в рот серафима, вынуждая того приглушённо охнуть и неожиданно дёрнуть на себя зажатую в ладони ткань. Миклео падает на спину, чувствуя превосходящую тяжесть тела друга, но изменить положение не пытается. Сорей сгибает руку в локте, упираясь предплечьем в кровать рядом с головой серафима, не разрывает долгий мокрый поцелуй, неумелый и до невозможности горячий. Яростно вбирает в себя мягкие губы, не давая Миклео возможности самому проявлять инициативу. Вторая рука Пастыря впивается в талию парня, оставляя красноватые пятна, чтобы удержать того на месте. Безумная потребность в том, чтобы серафим остался рядом без попыток сбежать, давит на взмокшие виски с прилипшими прядями волос. — Пожалуйста, — глотая воздух и некоторые буквы, просит Сорей, прижимаясь покалывающими губами к скуле парня, — подними руки. Движения серафима медленные, нервные и возбуждающие. Его грудная клетка от частого глубокого дыхания касается груди Пастыря, от чего его пальцы на талии парня неосознанно сжимаются сильнее. Расцепив онемевшую кисть от ткани, серафим выполняет просьбу друга. Сорей помогает ему снять смятую рубашку и откидывает её в неизвестном направлении. Он тратит несколько секунд на изучение открытой бледной кожи, на которой уже начали появляться пятна от коротких ногтей Пастыря. Сорей стремительно разгибает пальцы, наклоняется к шее серафима, сжимая прохладную кожу губами. Миклео извивается, наивно не осознает, что усиливает трение между ними и сводит осторожность Пастыря к нулю. Сорей останавливает себя, чтобы не сомкнуть зубы на чувствительном месте между шеей и плечом парня. Ведёт горячим языком непрерывную линию до ключицы, вылизывает ямку, образованную костью, и, проклиная собственную выдержку, всё-таки прикусывает выпирающую полоску кости. Миклео стонет громко, не в характере развратно и протяжно. Сорей тонет в этих звуках, отдающихся вспышками света в сознании. Снова возвращается к губам парня, немного припухшим и приобретшим розоватый оттенок. Миклео что-то произносит, используя только движение рта и не наделяя воздух звуками. Понимание происходящего отсутствует. Оно лежит ненужным мусором рядом со Священным Писанием. Тремя пальцами Сорей очерчивает рёбра, приказывая своими действиями Миклео выгнуться в спине и до треска нитей сжать одной рукой одеяло на кровати. Мазнув губами под дугообразными костями, Пастырь опускается к впалому животу. Его дыхание конденсируется на коже парня, натягивает мышцы живота и сгибает пальцы на ногах серафима. Миклео пахнет облаками и звёздами, его кожа всё такая же холодная и похожа на белый мрамор, которым украшены колонны во дворце. Серафим инкрустирован, врезан в кости Сорея. Он — это та часть, которая никогда не будет сломлена. Сорей дёргает за край белых штанов серафима, намереваясь стянуть их вместе с бельём. Реальность погребает смущение под многотонными слоями безразличия к тому, что будет потом. Для Пастыря сейчас есть только Миклео с рваным дыханием и жалкими попытками приглушить стоны внешней стороной запястья. Потому что Миклео — это всё, что ему необходимо в этом мире. Потому что Миклео и есть мир. Поняв намерения Сорея, серафим вздрагивает и пытается отпрянуть, останавливая руку Пастыря своей ладонью. Ладонь влажная, и на секунду Сорею мерещится, что от неё исходит волнительное тепло. Парень поднимает голову к Миклео, пододвигается ближе и нависает сверху. Глаза серафима возбуждённо поблёскивают, но среди сверкающих вкраплений сиреневого плескается неуверенность, подкреплённая страхом. — Ты доверяешь мне? — слишком тихо, почти шёпотом спрашивает Сорей, направляя на парня ровный напряжённый взгляд. Молчание серафима затягивается. Сорей ощущает, как в лёгких прорастают сорняки, забирая сгустки кислорода с каждой истекающей секундой безмолвия. Пастырь готов отступить и принести свои извинения другу; сказать, что это глупая шутка и вообще ничего серьёзного, и это вовсе не его сердце стучит как сумасшедшее, просто… — Да. Сорей спотыкается о собственные мысли, глупо смотрит на серафима и искренне верит, что ослышался. Сиплый голос Миклео ещё раз повторяет две буквы, оказывая на Пастыря действие сравнимое с антибиотиками. Нежно убрав белые пряди волос, вновь спутавшиеся и упавшие на лоб, Сорей серьёзно произносит: — Если ты захочешь, чтобы я остановился, так и будет. — В его словах не прикрытая забота и трепетность. — Миклео, только скажи, и я прекращу. Ещё один соглашающийся наклон головы. Сорей воспринимает это как молчаливое разрешение, позволение к действиям. Его не волнуют последствия — он поглощён обнажённой грудью и узкой талией парня. Он отползает немного назад, в это же время расстёгивая не слушающимися пальцами пуговицы своей рубашки, а после смешивая её с мятой белой тканью на половицах. Чёрная майка следует в том же направлении, и парни остаются на равных. Миклео смотрит прищурено, будто никогда не видел парня раздетым хотя бы до пояса. — Дай мне секунду, — просит Сорей и поднимается с ног серафима. Подходит к комоду, заставленному стеклянными баночками, и, схватив одну из них, вертит её в руке. — Что это? — Экстракты растений, цветочные масла. Что-то вроде этого. Придворный садовник, знаешь ли, не рассказывал мне, — пытается язвить серафим, прикрывая глаза ладонью и чувствуя густо накатывающую неловкость. Матрац кровати снова прогибается под телом Сорея. Он тянет край штанов серафима вниз, учащённо сглатывая слюну и облизывая пересыхающие губы. Кисти трясутся, но Пастырь не удостаивает этот факт вниманием, погружённый и неспособный отвести взгляд. Высвободив напряжённый, налившийся кровью член серафима, у парня перехватывает дыхание, зрачки немного расширяются, а внутри него нет ни единой клетки, наполненной силой, чтобы отвернуться. Миклео подгибает колени, приподнимая бедра и помогая парню полностью избавить себя от ненужного материала штанов. Сорей разводит ногами острые колени серафима, который удерживает себя на согнутых локтях, глубоко дышит через разлепленные потрескавшиеся губы и смотрит до неприличия прямо, испытывающе. Пастырь удерживает зрительный контакт и наклоняется к выпирающей косточке на бёдрах парня, обводя её кончиком языка. Ладонь ложится на внутреннюю поверхность бедра, поглаживая прохладную кожу и иногда царапая короткими ногтями, отчего Миклео вздрагивает и с шумом выдыхает через нос. Губы Пастыря не отрываются от низа живота серафима, но специально игнорируют истекающий смазкой член. Глаза Сорея открыто смеются, издеваясь над мучениями друга, губы которого едва ли не кровоточат от впивающихся в них зубов. Он сжимает губами бледную кожу чуть ниже бедренной кости и оставляет красочный след, проводя по нему языком в качестве извинений. Из груди Миклео вырывается сдавленный стон, он откидывает голову назад, падая из-за неожиданно ослабших локтей. С удвоенной силой вылизывая и посасывая чувствительный участок кожи, Пастырь одной рукой тщетно ищет стеклянную баночку. Когда, наконец, вещица оказывается в его руке, парень вынимает деревянную пробку и выливает маслянистую жидкость на свою ладонь. В воздухе распространяется запах гвоздики и жимолости, который Миклео судорожно втягивает через нос и напрягается всем телом. Опустив колбу на пол, Сорей ещё шире разводит застывшие ноги парня. — Не бойся, — лицемерно шепчет Сорей, слыша, как сердце выламывает рёбра. Он мысленно умоляет серафима поверить ему и желает убрать с его лица это испуганное волнение. Сорей кладёт левую руку под ягодицы Миклео, слушает его удивленный выдох и пододвигает ближе. Парень лежит перед ним полностью обнажённый, открытый и изнывающий от нестерпимой тяги к прикосновениям. Смазанные маслом пальцы Пастыря касаются колечка мышц. Миклео вздрагивает, его грудная клетка быстро поднимается и опускается. Голова откинута на поверхность кровати, белые волосы спутаны на поверхности одеяла. Сорей давит стон внутри горла, ощущая болезненную тесноту в собственных штанах. Чувства серафима остаются для него в неприкосновенном приоритете. Он готов отдать жизнь за то, чтобы видеть, как трепещет тело парня, а он является непосредственной причиной этого. Масло стекает по ягодицам серафима, впитывается в ткань одеяла, оставляя тёмные пятна. Пастырь размазывает липкую жидкость, иногда несильно надавливая пальцем на вход. Ледяное оцепенение постепенно спадает с серафима, мышцы расслабляются от приятных прикосновений Пастыря. Миклео рефлекторно подаётся бёдрами вперёд, словно ожидая получить большего. Сорей поглаживает круговыми движениями отверстие, с каждым разом усиливая давление. Сжимает ладонью бедро Миклео и наполовину вводит смазанный маслом палец внутрь. Стенки серафима сжимаются, а сам он давится воздухом, но не сопротивляется, оставаясь во власти Пастыря и позволяя ему контролировать ситуацию. — Должен ли я спросить, откуда у тебя подобные навыки? — сквозь выдох предательски сипло спрашивает Миклео. — Возможно, я прочёл парочку книг. Уклончивый ответ Сорея, произнесённый с кривой ухмылкой и приподнятой бровью, забавляет серафима. — Не хочу даже знать, где ты их нашёл. Оба замолкают, когда Сорей начинает медленно, тягуче двигать пальцем, входящим без особых усилий. Миклео поджимает губы, останавливая стоны за зубами, и лишь подаётся навстречу руке парня. Внимательно следя за состоянием серафима, Сорей решает ввести второй палец. Успокаивающе поглаживает талию Миклео, надавливая подушечками обоих пальцев на пульсирующее колечко и размазывая остатки масла. Неторопливо вводя пальцы, парень осторожно, миллиметр за миллиметром, разводит их в стороны. Миклео болезненно шипит сквозь плотно сжатые зубы, мгновенно отрезвляя Пастыря. Брови серафима сошлись к переносице, глаза зажмурены. Ладони мнут одеяло так, что костяшки его пальцев стали ещё более светлыми, почти прозрачными. Сорей отпускает талию парня, наклоняясь вперёд. Серафим не видит, что он собирается делать, и в какой-то степени Пастырь рад этому. Он просто хочет, чтобы Миклео расслабился, а боль стала менее острой. Рот Сорея в трёх дюймах от члена парня. Он дует тёплым воздухом на влажную головку, получая в ответ протяжный стон Миклео, спина которого выгибается вместе с дразнящим жестом Пастыря. Сжав рукой член у основания, парень неторопливо вводит пальцы глубже и начинает двигать ладонью по всей длине. Делает всё неторопливо, изводя серафима теплом своей руки. Сорей кусает собственные губы, не переставая бесконечно облизывать их. В комнате жарко. Кожа Миклео поблёскивает от пота, натянутые мышцы перекатываются от попыток серафима сильнее насадиться на руку парня. Пастырь задыхается от такого Миклео. Развратного, возбуждающего и необыкновенно красивого, с кожей, полностью покрытой отпечатками его пальцев и губ. Проводя большим пальцем по головке и размазывая выделяющуюся смазку, Сорей интенсивно водит рукой верх-вниз, растягивая двумя пальцами узкий вход. Его собственное тело пылает, спина мокрая, волосы прилипают ко лбу и шее. — П-пожалуйста, — прерывисто выдавливает серафим, рефлекторно умоляя о чём-то большем. Десять букв — идеально ровное количество для того, чтобы вынудить Сорея вымучено втянуть воздух. Он отодвигается немного назад, убирая руки с тела Миклео. Снимает с себя плотный материал штанов, сбрасывая их с кровати, и поднимает баночку с маслом. Гвоздичный аромат пропитал все частицы в воздухе, придавая ему плотную густую консистенцию. Опрокидывает колбу, выливая жидкость на ладонь, ведёт ей по своему члену, подавляя утробное рычание. Оставшееся масло пальцами размазывает по колечку мышц серафима, напрягающемуся от его тёплых пальцев. Миклео замирает, словно мысленно подготавливаясь к действиям Пастыря. Сорей приподнимает ногу парня за тонкую лодыжку, молча прося обхватить его спину. Направляет рукой член, стискивая зубы до скрипа эмали, массирует бедро серафима, прося довериться. Он разваливается на части, проникая в податливое тело. Входит на половину, давая парню время привыкнуть к ощущениям, и уверен, что слышит, как учащённо колотится сердце серафима и дёргается жилка на шее. Стенки Миклео плотно обхватывают член Сорея, а Пастырь дуреет от этих ощущений. Двигается осторожно, боясь сделать серафиму больно. Водит руками по груди парня, мягко поглаживая и надеясь этим успокоить. Нагибается к губам Миклео, входя до упора и срывая вместе с поцелуем его громкий стон. Они кусают губы друг друга, мажут по ним языками, делая поцелуи мокрыми и долгими. Пастырь делает ещё один толчок, более резкий и требовательный, от которого руки серафима хватаются за плечо и шею Сорея. Тонкие пальцы забираются в волосы, скребя ногтями кожу и оттягивая тёмные жёсткие пряди. В комнате как минимум пустыня и палящее солнце. Кожа Миклео не понижает температуру тела Сорея, имея чертовски противоположный эффект и синоним к слову «пытка». Серафим дышит обжигающе горячим воздухом в рот Пастыря, скользит губами по подбородку, оставляя на нём поцелуи. Сорей ускоряет темп, улавливая, как тело парня становится податливее. Он контролирует, полностью управляет эмоциями серафима, входя с пошлыми шлепками и заставляя того поскуливать. Зажав зубами кожу на шее Миклео, Пастырь отсчитывает его быстрый пульс. Серафим наклоняет голову, подставляясь под губы парня, покрывается мурашками по всему позвоночнику. Сердце Сорея бьётся так же громко, качает кровь по всему организму, распространяя высокую удушающую температуру. Оставляя несколько коротких поцелуев по острой линии челюсти, Пастырь приподнимается и тянет Миклео за плечи, обхватывая рукой талию. Усаживает себе на бёдра в тот же момент, когда серафим слишком резко опускается на член парня. Одновременный выдох разносится по помещению, и в плечи Пастыря неожиданно вонзаются несколько ногтей, оставляя пять ровных полумесяцев. Руки Сорея ложатся на узкую талию серафима, привыкающего к новому положению. Парень видит, как Миклео шепчет его имя, скорее читая по потрескавшимся губам. Случайно покачивая бедрами и прикрывая веки от трения, Серафим сгибает ноги, упираясь коленями в кровать. Его спина выгибается, не оставляя между ними свободного пространства. Ощущение близости — грязной, всепоглощающей — окунает в растопленный липкий воск свечей. Пастырь хочет узнать, на что похожа душа Миклео. Хочет потрогать её руками, рассмотреть каждую мельчайшую деталь и эгоистично положить часть себе в карман. Миклео начинает двигаться сам, приподнимая и опуская бёдра. Насаживается на всю длину, выдыхая неразборчивые слоги с оглушающими стонами, которые Сорей сохраняет среди беспорядочных мыслей. Пастырь привлекает его к себе, втягивая в страстный, ненасытный поцелуй. Они пробуют друг друга, узнают заново, вбирают каждую пылающую секунду контакта. Оторвавшись от губ, серафим кладёт свой лоб на лоб Сорея, смотря на него сверху вниз через прикрытые веки и чёрные ресницы. Пастырь слышит, как дыхание Миклео становится глубже, более хриплым, и берёт в руку его член, ведя от головки к основанию. Сорей прикусывает плечо серафима, капая слюной на ключицу, и, подстроившись под более быстрый темп, двигает рукой по члену серафима. Миклео мелко дрожит, а потом коротко вскрикивает, изливаясь в ладонь Пастыря и пачкая напряжённые мышцы его живота. Сорею необходима ещё пара толчков, чтобы кончить от вибраций в теле Миклео и его дыхания почти рядом с ухом. Обоих трясёт, выдохи громкие и тяжёлые. Проходит вечность, прежде чем серафим начинает ёрзать, пытаясь слезть с ног парня и перебраться на кровать. Это явно не устраивает Сорея. Пастырь ведёт пунктирную линию пальцами по лицу серафима, желая, чтобы тот посмотрел на него. Нажимает подушечками на подбородок, поворачивая его к себе. Миклео заглядывает в яркие зелёные глаза, задевая холодным кончиком носа щёку парня. Время в комнате останавливается. Они не говорят, что любят друг друга. Потому что между ними что-то большее, чем просто земная любовь, которой хотят добиться жители Столицы или других прилегающих городов. Это что-то забралось в самую глубь их тел, обвив кости. Оно приводит к бессоннице, истощению, голоду. Сумасшествие гладит их по волосам и переплетает пальцы. Это что-то, что невозможно описать существующими в этом мире словами, а в Королевской библиотеке нет словарей, содержащих нечто похожее. Однако. Они знают. Вселенная родилась ради них.