Неизвестность в чувствах

— И что ты снова натворил, Гилберт? — вздыхая с недовольством, поинтересовался Людвиг. Он скрестил руки на груди и сдерживался, чтобы не накричать на старшего брата. Брата он любил и был рад, когда тот, вернувшись от России, навещал его, но не сегодня, ибо, к сожалению, день у него выдался неудачный. Сначала Италия оказался случайно в Африке. Карту перепутал, свернул не туда. В общем, пришлось спасать. Потом Англия пронюхал, что тот неподалёку, и подстроил ловушку, стоило Германии отвернуться — и вуаля! — Италия в беде, а верному рыцарю без коня, впопыхах, пожалуйста, идти и спасать его, да побыстрее, чтобы Англия чего не сделал с ним. Знает, какие у них там методы. Конечно, не такие ужасные, как в Германии, давящие на физическую мощь, но всё же — мозг человека, это хрупкая вещь, от которой многое зависит, и проведи Артур ужасные опыты над Феличиано: кто знает, каких ещё придётся терпеть безумств. И даже после этого спасения Северная Италия умудрился вляпаться в историю, тут уж Германия был с ним и глаз не спускал с него, но толку. Франция и Англия объединились и понеслись на них. Людвиг был рад с ними махнуться, даже сказал своему горе-напарнику готовиться, а Италия в своей манере, подняв белый флаг, побежал к ним, крича о мире. Споткнулся об камень, полетел на них, и все трое кубарем покатились в противоположную сторону от Людвига, который стоял ошарашенный, не смея как-то комментировать этот идиотизм… В итоге, вернувшись вечером домой, неся за шкирку бледного, потрёпанного и плачущего Италию, он был рад опуститься в своё кресло, взять газету и прочитать новости. Отвлечься на пару мгновений от всей этой суеты, но не тут-то… Пруссия показался. Вид у него был очень мрачный, видно, что тот что-то задумал. И идея была настолько грандиозна, насколько военная техника Венециано способна воевать против английского флота. — Запад, ты пойдёшь со мной! — немного подумав, Пруссия таинственно улыбнулся и посмотрел надменно брату в глаза. — Миссия наша не слишком-то и сложная: мы проникаем в Академию изобразительных искусств в Вене, портим Софье Эдельштайн всё выступление и выходим победителями! — глаза Гилберта сверкнули, и он встал в стойку, подняв правую руку на уровне груди, а левую опустив вниз. Он настолько верил в свой абсурд, что вокруг него засияла яркая победная аура. Не хватало только фейерверков. — И смысл всего этого? Нет уж, — посмотрев в сторону Италии, что уплетал за обе щёки пасту, ответил Людвиг, — мне хватило сегодня по горло веселья. И, не желая более обсуждать это, Людвиг взял всё-таки газету и начал читать, игнорируя шорохи. — Вот я ведь теперь иначе выгляжу, да? Немного, кажется, волосы длинноваты, но так меня практически не узнать, — подойдя к младшему, Байльшмидт потянул газету вниз, открывая вид на себя. — Знаю, форма неудобная, но, вроде бы, у девушек чем ниже юбка, тем лучше. Да и ноги, согласись, у меня красивые, ведь так? — по-девчачьи мило улыбнувшись, он ожидал вердикта. Вот это поворот. Германия аж рот открыл от удивления. Потряс головой. Посмеялся, убрал газету. Снова посмотрел. Протёр глаза. Да что здесь происходит? Его в конец решили доконать! Ладно, этот несносный Италия с его привычными выходками, но Гилберт куда полез? Или сегодня первое апреля? А смысл тогда надевать женскую форму, которая, кстати, шла ему: белая официальная рубашка до запястья с красным галстуком-бабочкой и в тон клетчатая юбка до колен, белые гольфы до камбаловидных мышц и туфли. Белые волосы и вправду были немного длинноваты, но почему-то такой новый вид Пруссии очень понравился Людвигу, и он даже пожалел о том, что его брат всё же парень, а не девушка. Покраснев и отвернувшись, он пробурчал под нос, ища глазами ретировавшегося Италию. Сейчас о нём думать не хотелось, но именно в этот момент он мог бы порвать эту сложившуюся неуютную и сковывающую ситуацию. — Ну, видно по тебе, что понравился я тебе таким. Значит, я взял себе имя Юльхен, обращайся ко мне так, а ты будешь Моникой. Конечно, твоё хорошее атлетическое сложение будет мешать, но, с другой стороны, ты можешь быть моим телохранителем, так что всё прокатит. И Софья не узнает меня и тебя под масками переодевшихся девушек, а значит, будет легче нам с тобой выполнить миссию! Разве я не молодец! Победитель же! — Я понимаю твоё рвение, но скажи: чем Австрия провинилась перед тобой? — всё же Германии не очень хотелось портить отношения с Эдельштайн. Они были друзьями и тепло общались, а сейчас из-за глупого порыва старшего брата может всё разрушиться. Нет уж, Людвиг настоит на своём, чтобы не лезть в эту ситуацию, да и переодеваться в женщину его, мягко говоря, не прельщает. — Ну, я ведь победитель! Да и вообще, у меня там не только к ней дело… — на этих словах Гилберт опустил голову и туфлей начал пинать диван. — В общем-то там всё сложно… я должна доказать, то есть должен, что… ну как бы… разные бывают девушки… одни там плохие, а вторые умные, мудрые… и в общем-то… — теребя рубашку, — ты пойдёшь со мной или нет? Нет, конечно, не пойдёт, какой идиот будет лезть в ту ситуацию, о проблеме которой даже и не знает. А если посмотреть с другой стороны? Людвиг знает о его плане, частично, но это кое-что даёт, возможно, будет шанс даже остановить его. Или же?.. А почему бы его порыв сейчас не потушить? Да, это самое логичное решение. — Я отказываюсь, и тебя не пущу. Нам хватает проблем с Россией и Америкой. Новых, спасибо, но не надо. — Ах, так! Тогда у меня нет выбора, — и, подойдя к дивану, на котором лежала ярко-красного цвета кофта, Гилберт достал оттуда фотографию и сразу же развернул её показывая брату и гаденько улыбаясь. — Смущающая фотография. Я всем её покажу, но и не только эту. Опешив от такого, Людвиг кинулся в его сторону и ловкими движениями отобрал фотографию, краснея и разрывая её на части, облегчённо вздыхая, вытирая пот со лба. Только не эти фотографии. Вот, что значит иметь брата, у которого на тебя есть компромат. Стоит Италии или Японии их увидеть, его репутация упадёт камнем вниз. Вздрогнув, Германия понял, что есть ещё. Этот красноглазый гад подготовился, он знал о слабых местах, и поэтому пойдёт на многое, чтобы втянуть в авантюру кого-то ещё. Не одному же огребать. — Одно условие... — Людвиг скрипел зубами, с ненавистью смотрел на Гилберта, нависая над ним. — И я пойду с тобой на эту миссию!.. *** Вот она — Вена! А вот и та самая академия, в которой наши два героя… героини и собираются совершить свой подвиг. Правда, одна из них считает, что затея пахнет порохом и закончится всё печально, а вторая — верит и надеется, что устроит просто замечательный салют. — Итак, Юльхен, всё, что от меня требуется — отвлечь внимание Софьи на себя? — Ну да, — ответила, не подумав, та, осматривая ограждение. — Она обычно проводит своё время в удалённых залах, где мало людей, большие стены и есть пианино. — И что ты предлагаешь: бегать по всему зданию и искать? — Зачем же искать? Не проще ли просто спросить у знающих людей? — послышался незнакомый голос, и обе девушки сразу же обернулись. Перед ними оказался Даниэль Хедервари, рассматривающий их. Его взгляд остановился на лице Юльхен, которая, сконфузившись от подобного, решила не стоять, робея и не зная, как выпутаться из сложившей ситуации, а подойти к нему и с надменностью посмотреть в глаза. Между ними произошла перепалка из зрительного контакта. Моника переводила взгляд с одного на другого, в сердцах крича о том, что вообще ввязалась в это. Лучше бы пробыть ещё один день с Италией или попасть в ловушку Артура. Хоть что, но не это. — А затем, что новеньким мало кто способен помочь, — дерзко ответила Пруссия, не прерывая зрительного контакта. — В этой академии учатся дружелюбные люди, а имя Софии известно каждому обучающемуся. Не думаю, что пара пареньков отказала бы в помощи смазливой девушке… Юльхен? Так, вроде бы? — на губах Даниэля появилась едва заметная полуулыбка, а следующее действие было такими же неожиданным, как и его приход — он положил свою ладонь на голову девушке и слегка, с нежностью, погладил, добавив: — Добро пожаловать, надеюсь, что здесь Вам понравится, — и тут же отдёрнул руку, отступая на шаг. — Если хотите найти Софию, то она на втором этаже, — он обращался теперь ко второй девушке. — Я бы помог, но у меня и без того много дел, да и лишним я, думаю, буду там, — и снова окинул взглядом Юльхен, улыбнулся собственным мыслям и ушёл. Пока Даниэль находился здесь, обе девушки испытывали колоссальное давление, потому что боялись, что Венгрия догадается, кто перед ним, и услышит о плане. Сложнее всего было Юльхен, ведь именно на неё тот больше всего обращал внимания, даже совершил столь опрометчиво-смущающее действие. В какой-то момент, испытав страх, Гилберт подумал, что его раскрыли, ведь их отношения были прямо-таки не лучшими: ссоры, драки, сковородкой по голове — и другое. Так что бояться было чего. — План меняется. Я иду за Даниэлем, а ты портишь всё Софии, — и, не слушая протеста брата, Пруссия побежал в сторону Венгрии. — Ну приехали… Теперь я за всё отвечаю, — тяжело вздохнув, Германия всё же прошёл через ворота и направился в само здание, надеясь на то, что больше никого из стран не встретит. *** Вместо того чтобы осматривать достопримечательности, такие как Колонна чумы, памятник худшему периоду в истории, связанному с эпидемией бубонной чумы 1679 года; скульптура изящной Афины Паллады, расположившаяся у австрийского Парламента; Венская ратуша и другие поистине отличающиеся своей необычной архитектурой вещи, Юльхен бегает по улицам и ищет одного человека, который как будто сквозь землю провалился. Это её очень злило, но злило ещё то, что она не понимала, почему побежала за ним. Какой-то странный порыв. Её главной миссией было помочь Австрии, но в неё никак не входило появление Венгрии, да и вообще почему-то то, что он очень часто крутится вокруг Австрии, очень сильно расстраивает Гилберта. Он так хотел бы, чтобы всё внимание доставалось ему одному, но, увы, вместо дружеского рукопожатия — крики и драки, приветливых слов — ехидство и дёготь, простой встречи — скорейшие уходы. Иногда Пруссия думал насчёт этого, но не слишком часто. Он хотел, чтобы его отношения с ним изменились; может быть, было бы неплохо, если бы они стали друзьями или же… — Я влюблю его в себя! — довольно прокричала на всю улицу девушка, не обращая внимания на то, что многие взрослые, да и дети с некоторым интересом начали за ней наблюдать. — Вот же я гений! Точно, он влюбится в такую очаровательную, неподражаемую девушку, отличную от характера спокойной, уравновешенной Эдельштайн, в бунтарку, которая по щелчку — раз! — и растворится. Вот же я молодец! Вот же победительница! *** Пока Пруссия обдумывал новый свой план, Германии приходилось очень тяжело, он так и краснел, когда проходил как между девушками, так и парнями. Ему всё казалось, что они знают, кто перед ними, и это просто подрывало силы, становилось тяжело дышать. К обеду учеников стало меньше и парень смог, глубоко вздохнув, так сказать, оттянуть лямку. Сидя на скамейке в холле, он услышал плавную музыку, доносящуюся сверху. Она была настолько прекрасной, чарующей, заставляющей пережить доселе неизвестные чувства, что Германия сразу понял, кому она принадлежит. Не впервые он слышит своевольные мотивы Австрии. Девушка, исполняя композиции того или иного известного автора, всегда пыталась влить что-то своё. Но это «своё» плавно переплеталось с оригинальным, не нарушая композицию, а только придавая ей новый жар. Говорят же, что каждый человек видит ту или иную вещь по-своему, так и в музыке. Слушаешь — и понимаешь, что находишься где-то посередине, а с правой и левой стороны текут два мощных потока. Поднявшись по лестнице и пройдя пару коридоров, Германия остановился перед большой, с росписью, дверью. Глубокого вздохнув, он аккуратно взялся за золотого цвета ручку и тихо открыл её вовнутрь, стараясь ненужным скрипом не помешать девушке. Всё же, когда слышишь что-то невероятное, сделаешь всё возможное, чтобы не помешать литься этому водопаду из звуков. Слушая, как из-под аккуратных длинных пальчиков, бегающих по клавишам, льётся музыка, Германия облокотился о стену. Он чувствовал себя в прострации. Он видел картины, о которых никогда и не задумывался, а, стоило девушке взять ноту выше, всё сразу же поменялось. Вот, например, он вспомнил свою первую встречу с Италией, и вдруг тяжёлые последствия после Второй Мировой войны; дружбу с Россией и одновременно её разрыв. Всё шло очень быстро. Хорошие моменты темнели на глазах, уходя куда-то в недра души, а плохие выползали, заставляя задуматься о правильности решений и поступков, что он совершил и, возможно, ещё совершит. Ведь сейчас… разве хорошо живётся в Германии людям? А сколько там беженцев! Сколько проблем и от них, и от самой Ангелы Меркель. Ведь не пойди она на санкции, не пришлось портить долго выстраиваемых отношений с Россией. Для Ивана игра с Альфредом — всего лишь потеха. Он не воспринимает это всерьёз. Он плюёт на всё, что делает тот. Отобрал Крым (который, по сути, был его), пошёл с помощью в Сирию против ИГИЛ, да много чего… Россия, ты всегда будешь являться той самой горящей кнопкой, о которой будут говорить многие, но, в то же время, от которой будет зависеть даже Евросоюз, потихоньку трещащий по швам. Может, стило выбрать такую же стратегию, что и Австрия — провозгласить постоянный нейтралитет и неприсоединение к каким-либо военным блокам и жить спокойно, процветать… Музыка закончилась, и девушка,ожидая гостя, развернулась, наблюдая за ним. Германия всё ещё находился в раздумьях. Он просто не знал, как поступить. Обычно всё решалось так: обвинить в чём-нибудь Россию, подтвердить санкции — и всё, но разве это путь? Разве страны, прошедшие столько войн, пережившие много потерь, не могут прийти к дипломатии? Мы называем это миром? А на самом деле — холодная политика, скрывающаяся за масками отрешения ото всех единого противника в лице Российской Федерации. Однако, что если бы Людвиг протянул руку Ивану? Изменилось бы что? Или же родился бы кто-то, похожий на Гитлера, и началась бы Четвёртая Мировая война? Не Третья, потому что многие уже думают, что она ведётся и всё балансирует на скотче, который легко отодрать. И почему именно сейчас он подумал об этом? Как музыка способствовала тому, что, придя сюда и не думая о политических проблемах, а только выполняя глупое поручение, он добрался до вопросов, о которых и сам даже дома не решался задуматься? Качнув головой, он посмотрел на Софию, сидящую, как леди: спина ровная, глаза не отражают практически ничего, кроме лёгкой задумчивости, подбородок поднят, одна рука поверх другой, ноги сомкнуты вместе. — Это… простите, я просто услышала музыку и… Я новенькая, вот… — на Германию нашёл ступор, сейчас он потерял весь поток мыслей и не знал, что сказать в своё оправдание. — Ничего страшного, — ровно проговорила София. — Не часто увидишь здесь новеньких, — и, грациозно развернувшись к пианино, взяла с подставки лист с нотами и перевернула. — Эта мелодия… честно сказать, её реальный мотив звучит намного радостнее и веселее, чем этот. У меня создалось впечатление, будто вы вложили в исполнение не только своё мастерство, но и душевную муку. — Так и есть, — помолчав, ответила Австрия. — Обычно я исполняю её для одного очень дорого мне человека. — Вот как… тогда этому человеку повезло, — немного натянуто улыбнулся Германия. А он и не знал, что Австрия в кого-то влюблена. Скажи Гилберту — и он точно поднимет всех, рассказав об этой новости. Но всё же Людвига личина этого человека заинтриговала, поэтому он решил выпутать как можно больше, постаравшись не обидеть чувств девушки. — Да, повезло, ведь он может каждый день слушать ваше исполнение, наполненное небывалой силой. — Я так не думаю. — Но почему же? — Я хотела с ним давно поговорить, но у меня всегда были какие-то определённые смягчающие обстоятельства, мешающие быть открытой. Я никогда от него ничего не ждала, но надеялась, что он живёт теми же мыслями и чувствами, что и я, поэтому хотела верить, что, пока идут года, столетия, мы просто пытаемся к ним привыкнуть, но правда оказалась более печальной. Так думала лишь я, обманывая себя, дабы защититься от боли. Моя музыка, которую я играла, словно излечивала меня ненадолго. Исполняя Шопена, Бетховена, я отходила от зияющей раны, что становилась всё больше и больше, как кратер, но я никогда не смотрела вниз. И пыталась даже бороться с ними, но, поймите меня, как можно бороться с тем, что может быть взаимностью. Эта неизвестность. Неопределённость — вот с чем я сражаюсь. Взяв себя в руки и попав в тупик, я наконец-таки могу перед ним открыть своё истинное лицо, свои чувства. Я хочу раз и навсегда избавиться от того, что заставляет меня страдать. Поэтому здесь и сейчас вы стоите передо мной и слушаете мою исповедь… Я… слишком слабая, чтобы быть сильной, — Австрия дрожала, слёзы текли из её глаз, но голос оставался спокойным, как и в начале. Всё это походило на то, что её сердце рыдало от ножевых ран, а разум говорил: «Будь сильной, не показывай слабость». — И вы так просто мне всё это выложили? Не могли сказать ему, но сказали мне. Неизвестному вам человеку?.. — Людвиг был в замешательстве. Слишком всё это неожиданно на него свалилось. К его сердцу начали стучаться чувства, никогда прежде не испытываемые. — Вот поэтому и сказала, — тихо произнесла она, вытирая слёзы: её губы всё ещё дрожали, в глазах зародилась печаль, сердце стучало громко. Она чувствовала укор совести, но ничего с этим не могла поделать. Это был единственный выход для неё. — Кому-то чужому намного легче открыться, чем даже самой себе. Тут отношения даже другие. Скажем, вас я вижу в первый и последний раз, а себя — каждый день на протяжении всей своей жизни. — София, вы сказали, что эта неизвестность — вот, что пугает, но вы даже не знаете о чувствах этого человека. Может быть, он испытывает то же, что и вы, но так же боится их показать. Мы ведь всегда были с тобой друзьями, а сейчас ты, — к сожалению, Германия больше не мог сдерживаться. Он чувствовал огромную злость на девушку, так как та даже не соизволила ему об этом рассказать. Но они были друзьями, и их дружба не строилась на простой и неожиданной встрече. — Говоришь эти слова человеку, который может их сфабриковать и выставить тебя в ненужным свете. Да Бог что! Принести тебе новые страдания. — Сняв парик, Германия со злостью его сжал, а потом кинул в сторону окна. — Я не могу с этим смириться. Где же то доверие, которое между нами было?! — конечно, Людвиг понимал, что глупо сейчас упрекать в чём-то девушку, но иначе не мог. Он был зол и на себя, что узнал о нежеланной тайне. Девушка вздрогнула и моментально встала, с ужасом посмотрев в сторону Германии. Её первым желанием было закричать, обвинить Людвига в подобном шоу, но потом, увидев, как на его лице отобразилась горечь, София сменила гнев на милость, тяжело при этом вздохнув. — Доверие между нами всегда было и будет, как и дружба, но, к несчастью, у каждого есть то, что мы пытаемся скрыть от других. Я не могла тебе об этом сказать, Германия, потому что эта проблема не касается тебя, она только моя, личная. — Ты говоришь о «личной проблеме», когда первому встречному человеку о ней и рассказываешь. Я не понимаю тебя, Австрия. — Я тоже себя не понимаю. Того, что делают они со мной. Прости. — Кто этот человек? — Не могу сказать… — Ты так боишься, что он не примет их? — О нет, я боюсь не этого, я уже знаю ответ, — с грустью произнесла она, опуская глаза и медленными шагами приближаясь к нему. — Просто есть вещи, которые сами говорят о себе, — и, сняв белую перчатку, она прикоснулась к груди Германии. — Твоё сердце бьётся быстро, не как моё, скованное цепями и несбыточными надеждами. — Ворвался ветер, поднимая вверх белоснежные шторы, и это дало девушке фору для быстрого объятия онемевшего Германии. Но стоило незваному гостю стихнуть, как девушка последовала его примеру, отпрянув от Людвига. — Спасибо, что выслушал, и прости за то, что не смогла рассказать раньше. А теперь, прости, но я бы хотела остаться одна, — она грустно улыбнулась и не спеша пошла к выходу. Ей было больно, она не думала, что всё обернётся такой неожиданностью, однако, она это сделала, значит, через какое-то время сердце излечится и всё станет на свои места, главное — нет больше той неизвестности. Обернувшись, она посмотрела на Германию, что так же стоял. Она не ошиблась: пока его сердце было для неё под запретом… Но, возможно, тот кусочек, который она передала ему, сможет зажечь потухшее пламя. *** Взобравшись на крышу, Гилберт достал из карманов еду и начал трапезу. За пару часов, что он носился как белка в колесе, он успел проголодаться, да и вид открывался именно на окно, где сидела София, играющая на фортепиано. Оставалось только дождаться младшенького и посмотреть на сцену. Вообще этот план и вправду придумала Австрия, так как ей нужно было открыться перед Людвигом. Много она болела. Гилберт, конечно, слышал, что, люди способны болеть от любви душевно, но чтобы ещё и физически — это феномен! Во всяком случае, для него. Вид Эдельштайн был очень плачевным, а отказать ей как-то не получилось, Пруссии её было жаль. Вот только что здесь делал Венгрия — вопрос. В их план не входило ещё одно лицо. — И что же ты забыл здесь, Венгрия?.. — Тоже решил видом полюбоваться. Услышав эти слова, Гилберт поперхнулся. — Аккуратно, не хватало мне ещё делать тебе искусственное дыхание, Юльхен. — И… не… надо… И вообще, иди и наслаждайся другим местом, а тут — моё! — Не кричи так, а то всех птиц распугаешь. — А ты не сиди здесь, а то своим видом их напугаешь! Язвительная перепалка не увенчалось ничем, кроме пятиминутной тишины, первым которую нарушил Венгрия. — Почему ты подглядываешь за Софией? Ты из этих? — поинтересовался Даниэль, подсаживаясь к девушке поближе. — Что значит из этих? Я просто… люблю высокие места. Вид открывается хороший, и когда смотришь на небо, на то, как оно равномерно движется, чувствуешь спокойствие, вот и люблю иногда полежать и посмотреть. — Никогда за тобой такого не замечал. Хотя у нас редко когда выходит найти общий язык, как сейчас, — задумчиво изрёк Венгрия, взглянув на голубое небо. И Пруссия хотел было согласиться, но именно форма слов его раздражала. — Т-ты знал? — ну всё, понеслись крики и вопли. — Ну да. Когда София предложила тебе этот план, я стоял за стенкой, только не подумай, что подслушивал, нет: так получилось. Правда, не понимаю, зачем вы надели на себя эти женские вещи, но, — тут он наклонился ближе к Гилберту и положил голову на его грудь, — тебе идёт эта одежда, жаль только, что они не настоящие. Пруссию взяла дрожь. Он покраснел. — Т-ты что творишь, идиот?! — быстро поднявшись, Байльшмидт отошёл на большое расстояние от Венгрии. — Ничего особенного. Только проверял теорию. — Какую к чёрту ещё теорию?! — Да просто… Эй, смотри, видать, всё получилось, — в окне, куда указал Венгрия, видно было, как София обнимает Людвига. — Ого, а план и вправду сработал! Поверив его словам, Гилберт приблизился к Хедервари и удостоверился в них. Это и нужно было Венгрии, чтобы схватить его за запястье и повалить на пол крыши, нависнув над ним. — Т-ты чего творишь? — стараясь вырваться, проговорил охрипшим голосом Пруссия, не забывая брыкаться. — То же, что и они. Разве нам с тобой не о чем поговорить? — Н-не о чем, — отвернувшись, ответил он. — Я так не думаю, — прошептал Даниэль ему в ухо, укусов легонько за дарвиновский бугорок. — Прекрати… это смущает, — парировал Гилберт. — Тогда повернись ко мне лицом. Гилберт послушался. — Ну и ну, ты и вправду весь красный и, — Венгрия дотронулся ладонью до его лба, — горячий. Неужели тебя так всё это смущает, а, Пруссия? Только Гилберт открыл рот для слов, Венгрия воспользовался этим и поцеловал его по-детски: нежно и невесомо, а потом отпрянул, жизнерадостно улыбаясь. — Знаешь, порой страдания намного хуже неизвестности, потому что страдаешь вдвойне, но, стоит набраться немного сил и поверить в себя, финал может стать другим. Пруссия слушал его, но больший акцент сделал на чувства, которые сейчас испытал — хотелось кричать и даже ударить Даниэля, но он понимал, что подобные своевольные действия ему приятны. Раздражало то, что он ещё не мог дать определения тому, что почувствовал. Может быть, если ещё раз испытать это... увы, Венгрия уже встал с него и посмотрел в окно, где прошлые герои покинули сцену. — Думаю, тебе пора. Не заставляй брата ждать, а наш разговор ещё не закончен. На этом оба простились друг с другом. Сейчас Гилберт нашёл себе оправдание, чтобы не думать о поцелуе, да вообще не думать о Даниэле. Встретившись с Людвигом, который был одет в нормальную одежду, они долго молчали, сидя в машине. Лишь единожды, выезжая из Вены, младший сказал Байльшмидту: «Спасибо», но оно прозвучало так тихо, что в какой-то момент ему показалось, что слова и вовсе не было. *** Расхаживая из стороны в сторону, держа в руках кочергу, которой поправлял тлеющие угли, Даниэль изредка бросал взгляд в сторону девушки, сидящей на диване и лёгким движением гребешка расчёсывавшей волосы. Уголки её губ иногда подрагивали, изображая мимолётную улыбку. — Сказала? — прерывая тишину, поинтересовался он, остановившись у камина и облокотившись локтем об стенку. — Нет, — молниеносно ответила та. — У тебя ведь был шанс, но ты решила оставить всё, как есть! Когда ты поймёшь, что твоя музыка не способна влюбить в себя этого человека. Не той он породы. — Дай человеку испытать то же, что и ты, и он поймёт тебя так, как себя... не София поднялась и поправила платье, положила гребень на стол, качнув в сторону парня головой на прощанье, и вышла из комнаты. Бегство ли от реальности? Выжидание хищником дичи? Иллюзии надежды и намерений? Каждый использует в игре чувств разные стратегии. И если один готов показать их силу путём физического контакта, то другой — холодной игрой, основанной на страданиях и неизвестности финала...