Кнут

Нежное прикосновение рук к шее заставляло вздрогнуть. Хотелось обернуться, чтобы посмотреть на Ивана, но туго натянутые бандажные верёвки не позволяли никак двинуться. Они натирали и болезненно впивались в кожу. Но мне было приятно. Плотная ткань на глазах лишила меня способности видеть, кляп во рту сделал меня немым. Передвигался Брагинский до ужаса бесшумно. Каждое его прикосновение заставляло сердце биться быстрее, вздрагивать и дёргаться. Я не мог понять, как именно он связал меня, но он, очевидно, был мастером сибари: ни одна из моих конечностей не касалась ни одной поверхности внутри комнаты. Тугие верёвки сковывали руки, ноги, впивались в мягкие мышцы, обтягивали и пересекали живот неизвестными узорами, они лишь оставляли ощущения своего присутствия, не более. После каждой сессии Иван несёт меня на руках в заранее заготовленную горячую ванну с ароматической морской солью и маслами. В тот момент я уже не чувствую своё тело, мне остаётся только смотреть на этого обаятельного русского, который так трогательно потом растирает мои затёкшие суставы и следы на теле. Засыпая, я ещё замечаю, как он обтирает меня большим ворсистым полотенцем, заворачивает в большой банный халат и относит в кровать. Сейчас же только начало вечера, и до отбоя ещё далеко. Стоп-слово? Мы им никогда не пользовались, но оно всегда одно и то же: «Логос». То, что должно быть началом, становится концом. Чёрное становится белым, а белое — чёрным. Зло — добром, а добро — злом. Наши отношения меняют привычный мир каждого из нас, переворачивая его с ног на голову, диаметрально меняя понятия морали или её остатков. Иван никогда не оставляет меня без надзора. Он может отходить в сторону, делая вид, будто забыл обо мне, но никогда не отпускает своего взгляда с меня. Даже в эти мгновения, когда я уже минут пять не слышал ни звука от него, не чувствовал ни одного прикосновения, я знаю, что он смотрит на меня. Из-за спины, или сбоку. Или стоит прямо передо мной, уставившись на обездвиженное тело, лишённое ориентации в пространстве, растерянное, не знающее, что его Хозяин перед ним. Угадал. Его ладонь коснулась моей правой щеки, большой палец был опущен на губы. Убрав руку с моего лица, он снова ушёл куда-то. Иван, … …зачем же ты так? Возьми уже, перестань мучить. От Нижнего требуется безусловное подчинение, полная передача контроля над своим телом и разумом Верхнему. Это до невозможности тяжело. Такая атмосфера заводит, возбуждает, пронимает внутрь тебя, не отпуская ни не секунду. Раздался удар-щелчок. Ягодицу будто оса ужалила. Расслабляя напрягшиеся мышцы, готовлюсь к следующему удару. Однако, его не последовало. Его пальцы коснулись моего ануса, слегка проникая внутрь. Внизу живота становится тяжелее, мышцы сжимаются сами по себе. Я охнул, когда несколько пальцев вошли в меня до конца и тут же начали ласкать, растягивать. Хотелось большего, большей заполненности, большей грубости. Я был весь во власти Ивана, его руки управляли каждым моим стоном и вздохом. Он проник ещё глубже и добавил ещё пальцев. Меня распирало изнутри, я чувствовал себя туго натянутым на руку Брагинского, словно перчатка. Его пальцы разводились в стороны, поочередно нажимали на стенки ануса, игриво растягивали, в то время как в паху становилось всё жарче и тело уже нетерпеливо ждало, когда его отымеют. Медленно пальцы начинают покидать меня, возбуждающе поскальвая внутри и несильно задевая колечко мышц при выходе. Иван снова оставил меня. Наверняка он сейчас любуется на растянутый и призывно раскрытый анус, который я не смею сжать даже слегка — слишком болезненное наказание тогда ждёт. Входа снова что-то коснулось и начало болезненно входить. Это определённо был самый большой вибратор, который у нас есть. Неспешно разрывая меня своими пластиковыми сымитированными кровянными сосудами и пупырышками, каждый из которых отчетливо чувствуется, фаллос, чья толщина не уступала моему кулаку, проникал в меня полностью. Когда он задел простату, я протяжно застонал, попытавшись выгнуться навстречу. Верёвки как ни к стати туго стянули меня. Страшно было напрячься — настолько тесно был обхвачен внутри вибратор. Я простонал, когда он начал вибрировать, пускай и довольно слабо. Снова руки Ивана. Они легли на ягодицы, с силой сминая их, сжимая и оставив несколько ощутимых шлепков. Болезненные укусы стека снова начали падать на задницу. Анус вместе с остальными мышцами сжимался, теснее прижимаясь к вибрирующему пенису. Снова и снова Брагинский заставлял вскрикивать, нещадно высекая меня. Каждый раз — новое место для удара. Десятки ударов покрывали мягкие и незащищённые ничем ягодицы; каждый ощущался, как укол иглой, из-за предельно мизерной площади резинки стеки. Вибрации стали сильнее, а у меня уже член стоял колом, безумно хотелось разрядки. Порка продолжалась с новой силой, ведь у Ивана рука тяжёлая. Нормально сидеть потом невозможно не одну неделю, а если с розгами — то и не один месяц. Иногда — больше, ведь до полного заживления травм случаются ещё экзекуции, правда, они сравнительно милосерднее. Новые удары начали сыпаться на безумно чувствительную зону под ягодицами, каждый из которых заставлял дёргаться и сжимать зубами кляп. Губ коснулось что-то солёное; неужели слёзы? Так рано? Удары падали словно ливень, только если бы каждая его капля была отдельным электрическим зарядом. Задница горела, а вибратор ещё ускорился. Чувствую приближение оргазма, жестокого оргазма, достигнутого без никаких ласк, только побоями. Я, похоже, последний мазохист. Удары. Удары по ягодицам, по бедрам, по внутренней части ягодиц, по промежности. Если бы не бандаж, моё тело бы трепыхалось, раскачивались из стороны в сторону, но сейчас отсутвует малейшая возможность пошевелиться, что в разы усиливает ощущения во время сессии. Боль достигала своего пика, эйфория захватывала всё тело. Уже не думая о пределах своих возможностей и выдержки, мне оставалось лишь существовать, так, словно в мире осталось лишь две вечных сущности: я и обжигающая боль. Бёдра сжимались, натыкаясь на ещё одни шлепки, не имея возможности расслабиться. Вибратор перешёл на максимальную скорость; комнату наполнили мои стоны, которые уже невозможно было сдерживать в себе, проглатывать. Ещё немного… Застонав, я болезненно кончил. Хотелось кричать, срывать голос, но кляп мешал. Несколько капель разбрызгавшейся спермы обожли бёдра. Иван выключил вибрацию и перестал сечь. Едва коснувшись пальцами моей горящей после порки задницы, он услышал моё шипение. Болит, как от ожога. Зацепив конец вибратора, Брагинский начал вынимать его. Я тяжело дышал, сердце бешено стучало. А ведь это только начало. Пластиковый фаллос покидал расслабленный анус, всё ещё принося неприятные ощущения своим движением внутри. Когда он вышел полностью, тело пробрало неприятное чувство пустоты внутри. Руки Ивана легли на моё лицо, поглаживая и успокаивая. Он снял кляп, дав возможность мышцам моего лица расслабиться от напряжения. Моей нижней губы коснулось что-то. Кружка. Слегка наклонив её, Брагинский переливал холодную воду мне в рот. Приятное ощущение разлилось по горлу. Утоляющая жажду жидкость бодрила и освежала. Возвращать кляп на прежнее место Иван не стал, видимо, ожидая моих полноценных криков. Послышался шум каких-то пакетов, застёжек-молний, щелчок открывшейся пластиковой упаковки. Слишком знакомый звук. Непроизвольно сжимаюсь всем телом. Иван напористо вставляет в мое тело очередную игрушку, которая была меньше вибратора, так что пришлось сжиматься. — Не вырони корень. На спине выступил холодный пот, когда до меня дошло чтó это. В первые минуты не чувствовалось ничего, а о том, что ждало дальше, лучше было не думать. Спины коснулася длинная узкая и грубая на ощупь полоса из кожи. Пришла очередь la pièce de résistance* этого вечера. Кожаный кнут мерно прохаживался по спине, но пока не бил. В растянутом анусе, которым было трудно сжимать, чтобы удержать, корень, чувствовалось тепло. Послышался свист хлыста. Первый тяжелейший удар. Сдержать крик было нереально, и не передать словами, как именно это ощущалось. Иван рассказывал, что вкладывать максимальную силу именно в первый удар кнута — старая традиция. И ни на какие орудия битья более это правило не распространяется. Только мне от этого ни капли не легче. В анусе уже щиплет, удерживать имбирь стало ещё труднее. Избитые ягодицы болели при напряжении. Брагинский не спешил, выбирая место следующего удара. Одно из правил порки кнутом: делать паузы между ударами. Вся боль не ощущается сразу, гораздо ценнее её послевкусие. — А-а-ах! Вторая полоса легла поперек первого удара, тщетно заставляя тело дёрнуться. Спина приятно покалывала, так, как бывает только в начале порки. Жжение внутри усиливалось. Третий удар. Закусываю губу, чтобы не сорвать голос раньше времени. Каждая траектория была выбрана случано, что шло вразрез с обычной для меня аккуратной поркой, когда линии горизонтально ложились одна сразу за другой, нигде не пересекаясь, но и не оставляя «голых» участков кожи. Четвёртый. Зашипев, стоически пытаюсь его перенести, однако ягодицы всё же предательски сжимаются вокруг жгучего корня имбиря. Я не могу даже пальцами пошевелить — каждый из них был отдельно закреплен в пространстве, так, что ни согнуть, ни двинуть, ни разогнуть ни в одну из сторон. Абсолютно лишен свободы, абсолютно немощен. Пятый укус хлыста был ощутимо больнее, настырнее. Моя спина истезалась куда медленнее, чем ягодицы, но все равно это было значительно хуже. Гложущее ожидание следующего щелчка хлыста пожирало и блокировали все мысли. Был только страх и нетерпение снова ощутить боль. Снова и снова. Имбирь достигал пика своей мощи: словно перец чили обжигал язык, он пропекал мягкие ткани. Удерживать корень было сродни удерживанию раскалённых углей внутри. Усиливались страдания тем, что сжимать его необходимо было постоянно, не то, что в положении лёжа. Даже горящие ягодицы, только сейчас начинающие дарить терпкое послевкусие от стека, начали отходить на второй план. Шестой удар заставил простонать громче. Я был весь во власти Ивана, и это было чертовски приятно. Мой член снова начал возбуждаться от побоев, чувства полного подчинения, своеобразного рабства. Боль от кнута почти сразу улетучивалась, постоянный было лишь острое жжение внутри. Словно раскалённая железка внутри или язык пламени, имбирь обжигал внутри, будучи плотно обхвачен стенками ануса. Седьмой. Восьмой. Девятый. Я громко вздыхаю и глотаю воздух в перерывах между ударами. О боли в заднице стараюсь не думать. Самое страшное — потерять счёт ударам, но такое всё же случалось пару раз. Тело в те моменты трепыхалось, как распятый мотылёк, не знающий, какой десяток сейчас падает на него, не имеющий возможности просчитать количество оставшихся ударов, лишенный чувства реальности и способности ясно мыслить. Раб своего тела. Вскрикиваю, когда понимаю, что печь в анусе стало еще сильнее: меня будто нанизали на раскалённый прут, ввинчивая его в меня. Десятый. Что же, сознание еще не покинуло меня, а ведь когда-то это считалось хорошим наказанием для слуг или вояк. Но для меня это еще даже не половина. По рту разлился солоноватый привкус. Губу я всё-таки прокусил и Ивану это не понравится. Удар упал на ягодицы. Было адски больно, а я не мог сдержать измученные стоны. Хотелось сбежать, внезапно осознать себя где-то далеко от этого места, целым и невредимым. Но как раз верёвки цинично напомнили мне о моём скованность теле, и о том, что я даже пальцем не могу пошевелить. Порка по ягодицам продолжалась, и даже кажущиеся ожоги от корня имбиря уходили на второй план. Ещё и ещё. Я не могу спастись. Осталась лишь боль, прожигающая насквозь. Меня уже не было. Вернув меня из забвения, Иван потрепал меня по голове. Вынув завершивший своё действие корень, Брагинский коснулся руками моих плеч. Стараясь не шипеть от боли, я пытался не плакать. Честно, пытался.