Сумасшедший

Он — завсегдатай этого задрипанского клуба на окраине. Не потому что ему там нравится, нет. Там все прокурено и пахнет как в могильнике. Да и общество там откровенно уродское. Сброд, отбросы общества, вся грязь и пошлость которых довела их до этой жизни. Наркотики? Единственный смысл жизни. Секс? С кем угодно, любые извращения, любой каприз. Алкоголь? Даже смешно. Салливан нервно курит у входа и оглядывается по сторонам. И ждет. Когда в конце улицы показывается худощавая фигура в парке, огонек сигареты тухнет. Он готов. И не готов одновременно. Шум музыки разъедает мозг. Осознание того, что рядом с ним лежит исполосованная бритвой девочка — ей, дай бог, шестнадцать — и получает оргазм за оргазмом от боли — застилает глаза туманной пеленой. И под вспышками лазеров танцпола он видит, как, сунув руки в карманы, к нему, улыбаясь самой невинной изо всех своих улыбок, идет его личное наказание за все его грехи и разврат. За его неутолимое, болезненное желание, за его острое социальное одиночество. Брэндон не знает, как его зовут. Но знает, что его светлые кудряшки мягкие как шелк, теплые и в них так круто зарываться пальцами. Знает, что его губы принадлежат лишь ему, Брэндону. И никто больше, ни одна гребаная шлюха не смеет к ним прикоснуться. И что его темные глаза, обычно стеклянные и пустые, светятся искренним интересом, когда в поле его зрения попадает Салливан. Он знает, что он убийца. Сумасшедший, безумец, психопат с садистскими наклонностям и внешностью ангела. Он, не задумываясь, на его же глазах со все той же милой улыбкой разбил лицо одной из местных потаскух в мясо, ломая кости ее черепа кастетом, когда она решила заигрывать с Брэндоном. А затем сидел с улыбкой подперев окровавленными кулаками голову, и смотрел в серые глаза своего почти-постоянного любовника. Он же, выгибаясь на его коленях, жарко шепчет ему в ухо, как своими руками расстрелял толпу подростков в трех кварталах от дома. И содрогается всем телом, кончая даже без рук, пока Брэндон втрахивает его в стену и оставляет фиолетовые синяки на шее. Как же это блядски неправильно — возбуждаться от его заливистого хохота. От его идиотских ямочек на щеках. От того, как он с совершенной наивностью наблюдает за тем, как Салливан раздевается, сидя на кровати в вытянутом свитере и великоватых ему джинсах. От его веснушек, россыпью разрисовавших худые плечи и торчащие остро ключицы. От того как он шепчет ему: «Эй, я сегодня убью ублюдков из своей школы». А затем смотреть, как он опускается на колени и по-кошачьи щекой трется о выпирающий под спортивными брюками стояк. И этим же вечером смазывать с его лица остатки грима, под шум и визг толпы, и понимать, что от его чуть узловатых пальцев пахнет порохом и чужой кровью. Брэндон смеется, хрипло и неестественно, слизывая этот запах и привкус с его ладоней. Самое страшное — уже пройдено. Он оказался предметом обожания подростка-психопата, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Он мало спит и почти все время находится на ногах, нервно мечется из угла в угол комнаты отеля, а затем забирается под одеяло и впиваясь пальцами в плечи Брэндона, угрюмо молчит. Когда он исчезает — то это на пару дней точно, и потом его можно найти лишь в этом клубе. Он может разрыдаться на его руках, и сразу же за этим — заливисто, до истерики хохотать, почти теряя сознание. Может прийти в клуб в окровавленных шмотках, и удивляться, почему Брэндон с такой яростью сдирает их. Однажды Салливан затаскивает парня к себе. Трахает прямо на диване в гостиной, затем — в ванне, и третий раз, под утро — все же в кровати. Это первый раз, когда парень остается у него. Спит до полудня, раскинувшись в синем хлопке, хмурится во сне и глубоко, рвано дышит. И затем с криком садится на кровати. Это первый раз, когда Брэндон, привыкший к своему одиночеству, к безудержной похоти и партнерам на одну ночь, готовит завтрак и на парня. Тот выходит из комнаты, зябко кутаясь в одеяло. На нем — лишь его идиотский полосатый свитер. — Тейт, — хрипло шепчет он, забираясь на диван с ногами. — Тейт Лэнгдон. Брэндон усмехается, и в который раз твердит про себя: «Это не любовь. Я не привязался».