Do u wanna be with him?

Когда он потерял вкус жизни, и ноты перестали, когда, литься в его сердце и руки, Антонио понял, что он умирает. Когда мед и корица, что жили в ароматах его тела, кружили не голову, но живот, Антонио понял — Моцарту нужен не он. Когда глаза ярко засияли золотом — надо же, прямо как в их первую встречу, — при виде Да Понте, Антонио понял: Вольфганг снова влюблен. Когда руки начинали дрожать только от одного голоса Сальери, капельмейстер понял. Понял, что Амадей ненавидит его. Ненавидит их цепи, что связали столь прочно, что от любой попытки дернуться кольца кандалов сжимали горло. Ненавидит болезненную любовь Сальери. Ненавидит la peine*. Ненавидит l'amour*. Так сильно ненавидит, что пару раз пытался вскрыть вены, отчаянно стараясь заставить тонкую нотных листов прорезать бледную кожу. Антонио понимал... Да что он мог понять, кроме того, что ревнует? До опьянения и злобы ревнует. До желания уничтожить Да Понте, что смеет нежно гладить лицо Моцарта. Смеет шептать ему на ухо какие-то секреты, прижимая к своей груди. Антонио закрывал глаза. Опускал бокал с вином на стол и выдыхал, считая про себя: pic et pic et amstramgram*. Антонио рычал устало, отводя взгляд в сторону, услышав слова Лоренцо: Ça ira mon amour, ça ira pour toujours*. Антонио ненавидел себя, отпустив Моцарта. Написав Императору письмо с единственным словом: La fin*. И Вольфганг ушел. Навсегда. До боли сжимая в руках записку: Libérée, délivrée*.