***
Пруссак шел домой быстрым, но не очень уверенным шагом. Он спешил. Во-первых, не хотел мокнуть под дождем, лившим с самого утра, а во-вторых, он просто обязан был сообщить Людвигу что-то важное, как можно быстрее, до того, как из его крови выветрится весь алкоголь, принятый в ближайшем баре, вроде как для храбрости. По мере приближения ко входной двери, решительность Гилберта слабла и слабла, с каждым шагом, но он умудрился взять себя в руки, в самый последний момент, и зашел внутрь с одной единственной целью.. -Запад! Черт тебя дери, где ты там есть?! - Гаркнул альбинос прямо с порога, только закрыв за собой дверь. Долго ждать ему не пришлось, Байльшмидт не успел еще снять второй сапог, шатаясь и чудом балансируя на одной ноге, когда в коридор вышел немец. Судя по лицу, он был недоволен тем, что старший брат снова пришел в непотребном виде. -Ты звал? Голос его звучит сухо. Да, Людвиг злился на Гилберта, хотя еще несколько минут назад он сидел в гостиной, листая старый альбом и мечтая, как они с пруссаком проведут этот последний вечер в тихой семейной обстановке, слушая рассказы альбиноса о его блестящем прошлом и выигранных битвах. Но нет, брат обязательно должен был испортить все планы, не сдержать обещания и напиться даже сейчас!.. Он еще и ухмыляется, смотрит так странно.. Гилберт и вправду странно смотрел на блондина. Стянув с себя второй сапог, он прошел чуть вперед и протянул: -Звал, звал..~ Знаешь, Запад, у меня все повода сказать не было.. Произошло все быстро. Германия даже спросить не успел, о чем брат хотел сказать, когда оказался уже прижатым к ближайшей стенке. Байльшмидт бормотал что-то про дурацкий закон, про какие-то чувства, которые он испытывал к арийцу уже давно, но блондин плохо его слышал, его больше волновали руки пруссака, лезущие куда не надо. То, что делал Гилберт, было неправильно, было запрещено, Людвиг пытался возмущаться, но.. Но ему это даже нравилось. Он боялся признаться себе, но то, что альбинос вдруг припал к его шее, то, что он вытворял руками.. Это было приятно. Пруссия чувствовал это, потому и не останавливался. Тогда все зашло слишком далеко и дошло до победного конца: Братья были вместе, оба, как оказалось, были согласны на это, оба наплевали на запрет, оба признавались друг другу в любви, снова и снова познавая друг друга с новой, не открытой до этого стороны. Утром альбинос долго еще просил прощения у младшего, но тот лишь слабо мотал головой, чуть улыбаясь. Не один Гилберт держал чувства в тайне многие годы. Людвиг просто боялся себе в этом признаться..***
Альбинос дошел до избы и дернул дверь. Та слабо поддалась и со скрипом открылась. Пруссак вздохнул. Как же ему осточертело это место!.. Хотя, недавно вот приезжал брат, правда, совсем ненадолго. Самолет Гилберта тогда сбили русские, он не пострадал, катапультировался вовремя, но Людвигу об этом кто-то доложил во всех красках, вот немец и выпросил отпуск на неделю, да тут же примчался на восток, чтобы узнать, не откинул ли тут старший копыта. Это были прекрасные дни! Братья гуляли по деревне, гуляли по окрестностям, Гилберт показывал Людвигу самолеты, обещал даже покатать, но до этого, правда, дело так и не дошло. Все снова было как прежде, будто они и не разлучались. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Германия давно уже вернулся на запад, а Пруссия остался здесь. С того дня он гораздо яснее понимал, как он на самом деле одинок. Пока брат был здесь, трава казалась зеленее, небо чище, даже эта несчастная изба, давно переделанная под какое-то подобие штаба, где из всего русского осталась только печь, была куда уютнее, а сейчас что?.. Пруссак тихо хмыкнул и плюхнулся на стул. За окном уже слышалась приглушенная игра на губной гармошке, но альбиносу не хотелось слушать чертов инструмент. Он откинулся на спинку, достал дешевую папиросу и прикрыл глаза. Вот бы брат все еще был здесь.. Чиркнув спичкой, Байльшмидт поджег сигарету и выпустил в воздух облачко дыма. Дешевый табак такой горький и противный, аж курить не хочется.. Но сейчас Гилберту было плевать, он курил не ради удовольствия, а чтобы хоть чем-то себя занять, чтобы думать о том, что за гадость он курит и не вспоминать об одиночестве, давящем на него со всех сторон.. -Аааргхх.. Твою же мать!.. Сквозь зубы прошипел альбинос, не выдержав, согнувшись пополам и вцепившись пальцами в белые волосы. Почему, ну почему здесь не было Запада?! И почему только Запад мог его успокоить?! Гилберт закрыл глаза и с трудом выдохнул, стараясь собрать мысли в кучу и отвлечься. Точно, Запад.. Будь он здесь, увидь он старшего брата в таком состоянии, чтобы он сделал?.. Должно быть, подошел сзади, положил бы руку на плечо, стесняясь сделать что-то большее, предложил бы чаю или кофе.. Он ведь всегда сначала жутко сдержан. Только потом, видя, что эта его чертова скованность делает только хуже, он по-настоящему берется за дело. И вот тогда уже он просит взять себя в руки, плюет на правила, на запреты, заставляет Гилберта подняться и обнимает его.. Альбинос разогнулся и откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Он снова мог почувствовать, почти реально ощутить то приятное тепло, которое всегда исходило от его брата, даже сквозь прогорклый дым дешевой сигареты он, казалось, мог уловить его запах, такой приятный, едва ощутимый, из-за которого на душе почти мгновенно делалось спокойно. Ох, братец, братец, и почему так хорошо делалось лишь в его объятьях, лишь от его шепота, от этого заезженного "Все хорошо" на душе готовы были петь птицы?.. Гилберт представлял теплые ладони Людвига, скользящие по его спине и торсу, чувствовал, как утыкается носом в его плечо и снова вдыхает этот приятный запах мяты, одеколона, брат ведь всегда старается следить за собой, даже на фронте, кажется, еще едва уловимый запах все того же дешевого табака.. Людвиг снова курил?.. Гилберт едва заметно хмурится, но молчит. Он отчитал бы брата позже. Сейчас куда важнее прикосновения, эта хрупкая атмосфера, готовая разрушиться от любого лишнего слова.. Дыхание альбиноса сбилось, он боялся открывать глаза, ведь тогда видение исчезнет, а он снова останется наедине со своими не очень приятными мыслями.. Но Гилберта никто не отвлекал, и пруссак мог с головой погрузиться в свои мечты. Нелегко было поверить, что Людвиг, такой принципиальный и твердый, как кремень, смог перешагнуть через себя и ответить на чувства брата, хоть и они запрещены законом. Немец всегда, с самого перерождения ровнялся на альбиноса, стремился быть таким же сильным и целеустремленным, как он. Казалось, он впитывал от брата все, каждое его слово, каждый жест, но ввиду особенностей он стал его кривым зеркалом. Они оба видели цель, но каждый выбирал свой путь к ней. Гилберт видел, как это все происходило, как Крауц рос, как менялось и вытягивалось его тело, как мягкие детские черты лица становились твердыми, чуть угловатыми, но вместе с тем не теряли своей привлекательности. Эти мгновенья как будто снова за секунду перенеслись перед глазами альбиноса. Немец, будучи еще ребенком, любил прибегать к старшему братику и забираться к нему в кровать, ссылаясь на то, что ему страшно, но скорее ему просто было одиноко в большой, пусть и светлой комнате, полной игрушек, подаренных пруссаком. Постепенно, когда Людвиг достиг внешне лет четырнадцати, он начал стесняться так бегать к брату, особенно ночью, но все равно нет-нет, да и приходил, прижимался своим угловатым телом к мощной груди Гилберта. Для братьев было нормальным вот так засыпать вместе, но совсем недавно это приобрело совсем другое значение, и каждый понимал, что то необъяснимое притяжение, которые испытывали братья друг к другу, приняло совсем другие формы, стало выражаться ими совсем иначе. Все так же, не открывая глаз, пруссак выпустил в воздух дым от сигареты, после чего подался вперед, на ощупь нашел пепельницу, в которой и смял папиросу. Она начала его отвлекать, а этого Гилберт совсем не хотел. Он по-прежнему представлял перед собой брата. Даже поднимаясь, чтобы достать эту злосчастную пепельницу, ему казалось, что сейчас вот-вот он уткнется в его плечо или грудь.. Пруссия снова откинулся назад, так было куда удобнее. Определенно, ему стало гораздо легче. Отчего его мечтания были так реальны? Потому ли это, что он так сильно скучал по Людвигу, по его голосу, сильному и бархатистому, от которого по спине бежали мурашки, особенно, если альбинос слышал, как брат отдает приказы, по его телу, идеальному телу, к которому хотелось прикасаться снова и снова, водить пальцами по мягкой светлой коже, едва касаясь ее, наслаждаясь этими прикосновениями, а затем, будто случайно спуститься непозволительно низко?.. Гилберт выгнул спину и тихо застонал. Черт возьми, как же он хотел, чтобы Людвиг и правда сейчас был перед ним. Он слишком ясно представлял, как расстегивает каждую пуговицу на темно-зеленом кителе блондина, иногда нетерпеливо дергая плотную ткань, как быстро справляется с рубашкой, распахивая ее и обнажая столь желанное тело Крауца. Как брат невольно краснеет, когда Гилберт жадно припадает к его груди, целуя и покусывая бархатистую кожу, как он тихо возмущается и поджимает губы, когда альбинос оставляет на ключице алую отметину, хотя самому ему это безумно нравится. А вдруг кто-то увидит?.. -Ну и плевать.. Шепчет Байльшмидт, облизывая вмиг пересохшие губы. Под кителем ничего не будет заметно, они оба знают это, и Людвиг ворчит лишь для виду, ведь пруссак чувствует, как немец сам подается навстречу его ласкам. Руки скользят по сильной груди Германии, альбинос будто случайно задевает пальцами соски брата и тут же чуть ухмыляется, слыша слабый вздох. Он движется дальше, ведет ладонями по торсу блондина, переходит на живот и пальцами очерчивает каждый кубик пресса. Пруссак чувствует, как все больше распаляется брат, как нетерпеливо дергает пуговицы на уже его кителе, чтобы тоже оставить свою метку, чтобы тоже обласкать его.. Дыхание Гилберта совсем сбилось, он сам поднял руку, чтобы расстегнуть несколько пуговиц на рубашке, потому как ворот вдруг начал давить слишком сильно. Он не мог остановиться и продолжал представлять себе лицо Людвига, покрытое легким румянцем, его пронзительно-голубые глаза, в которых так ясно читалось желание.. Для большего удобства брат сел на колени пруссака, и альбинос почувствовал, как ширинка вдруг начала слишком сильно давить на его пах, из-за чего еще один несдержанный стон сорвался с губ Пруссии. Нет, он не мог позволить столь прекрасному видению прерваться.. Но сейчас никто и не думал прерывать мечтания альбиноса, и Крауц по-прежнему сидел на его бедрах, чуть сжимая их коленями. Его прикосновения были почти физически ощутимыми, как всегда нежными и осторожными. Арий, чуть щуря голубые глаза, запускает пальцы в белоснежные волосы старшего брата. Немец так делал всегда, обнимая альбиноса или стараясь его успокоить, но теперь движения его рваные и несдержанные. Людвиг всем телом подается вперед, прижимаясь обнаженной грудью к торсу брата, с шумом выдыхает горячий воздух ему в шею и прикусывает мочку уха. Германия с каждым движением Гилберта становится все раскованнее, хоть и не перестает стыдливо краснеть, потому что просто ничего не может с этим поделать. Теперь блондин сам тянется вниз, отводит руку брата и быстро расстегивает ремень на его штанах, затем опускает язычок молнии, будто нарочно надавливая на его пах. Немцу явно доставляет удовольствие видеть, как в глазах брата зажигается бесноватый огонек, как он судорожно выдыхает и пошло ухмыляется, довольный действиями арийца, близостью его разгоряченного тела, готового ублажать Байльшмидта и дарить ему свое тепло. -Чертов развратник..~ Шепчет пруссак, запрокидывая голову и ухмыляясь, снова облизывая губы, в это время рукой спускаясь к паху и действительно расстегивая ремень и молнию, как в его мечтах сделал это Людвиг. Гилберт сейчас хотел бы поцеловать брата, он очень хорошо помнил все свои ощущения с того раза, с первого и пока что последнего, хотя пруссак надеялся, что это лишь временное упущение. Он помнил, как это было страстно, чувственно, но в то же время немного неловко и нежно, потому как немец стеснялся, а сам он, чего греха таить, боялся. Но от того поцелуй вышел лишь прекраснее, и сейчас, в своем воображении альбинос намеревался его повторить. Он представлял, как подтягивает брата к себе, ласково проводит пальцами по его щеке, как чуть подается вперед, и как Людвиг, понимая, чего хочет старший, сам проявляет инициативу, припадая к пересохшим потрескавшимся губам альбиноса. Байльшмидту этот поцелуй необходим как воздух, он сейчас буквально живет одним лишь братом, возможностью ласкать его, стать к нему так близко, как только можно, и Людвиг чувствует это через поцелуй, в который Гилберт вкладывает все свои эмоции, все свои переживания, все свои желания. Пруссия запускает пальцы в мягкие светлые волосы, еще не успевшие растрепаться. Это он быстро исправляет, уже через секунду челка падает на лоб арийца, и пруссак самодовольно усмехается в поцелуй. Он знает, что его педантичный брат, любящий порядок во всем, начнет возмущаться, но этого сделать ему не дает, начиная посасывать его язык, отвлекая от всего, что может сейчас помешать братьям наслаждаться друг другом. Рука альбиноса скользнула в штаны, он не мог удержаться, слишком уж сильно было возбуждение. Прусс поглаживал себя сквозь ткань нижнего белья, тяжело дыша и представляя, как делает это немец. Людвиг чуть отстраняется, чтобы глотнуть воздуха и в это время накрывает своей теплой ладонью член старшего брата, заставляя его выгнуться и ахнуть. Черт возьми, и кто тут еще сверху, а?.. Но Гилберту это безумно нравится. Ему вообще нравится, что брат проявляет инициативу, так нагло нарушая закон и вытворяя подобное, уединившись с Гилбертом в своей комнате. Да, перед глазами альбиноса стоит не эта осточертевшая ему изба, а комната младшего брата, чистая и уютная, идеальное место для того, что они вместе задумали совершить. Скоро ласки стали куда более явными. Альбинос не мог сдерживаться так долго, скоро он и трусы приспустил, обнажая возбужденную плоть и ведя рукой по ее длине, закусывая губу и довольно постанывая. Он представлял, как расстегивает ремень, затем пуговицу на штанах Людвига в то время, пока тот занят ублажением старшего. Гилберт добирается до молнии и нетерпеливо расстегивает ее. Он отчетливо слышит, как тихо, пытаясь сдержаться, стонет ариец, и этот стон сводит его с ума. Альбинос заставляет Крауца подняться и снова целует его, не переставая ласкать. Свободной рукой он водит по внутренней стороне бедра младшего, кажется, он готов кончить, лишь наслаждаясь прикосновениями к нежной коже. Людвиг сам уже с трудом терпит, он чуть приподнимается, будто требуя скорейшей разрядки, но пруссак медлит, издевается, наслаждается каждой секундой. Лишь когда брат возмущенно и нетерпеливо прикусывает ему язык, Байльшмидт наконец позволяет себе действовать дальше. Пальцами он медленно подбирается к заветному тугому кольцу мышц, легко проводит по нему, заставляя Людвига вздрогнуть и отстраниться. Он требует действовать быстрее, нетерпеливый.. Пруссия слабо ухмыляется и внемлет просьбе блондина, проникая в него сначала одним, а затем, почти сразу и вторым пальцем, слыша пошлый несдержанный стон. Ну и ну, кто бы еще мог подумать, что Людвиг, серьезный и строгий Германия, может так стонать?.. Альбинос и сам не может сдержать стон, лаская себя уже быстрее, чуть сдавливая член и вздрагивая, продолжая представлять, как брат пошло выгибается, подаваясь бедрами назад, самостоятельно насаживаясь на его пальцы. Гилберт знает, что этого Крауцу мало, но все еще было впереди, нужно было лишь немного потерпеть.. В ноздри альбиноса бьет резкий запах одеколона, смешанный с почти растворившимся в воздухе запахом дешевого табака. Крауц, кажется, совсем забыл о том, что Гилберт не должен знать о том, как его младший брат за этот месяц пристрастился к сигаретам, но он обязательно должен простить это ему в обмен на желание, которое блондин готов выполнить прямо сейчас. Германия уже не может терпеть, все больше распаляется, подается вперед и с жадностью впивается в губы Пруссии и, дождавшись того, как брат начнет отвечать, разрывает поцелуй, дразня альбиноса и заставляя его действовать быстрее. Он ведет руками по торсу Гилберта, иногда чуть сильнее впиваясь ногтями в тонкую кожу, опускает их на его бедра и начинает все ниже опускать форменные брюки. Альбинос снова раздвигает пальцы, растягивая брата, а тот отзывается пошлым стоном, чуть раздвигает ноги, требуя взять его всего и сейчас. Тут штаны с Байльшмидта окончательно сваливаются на пол, звеня металлической пряжкой, а Людвиг одной ногой отшвыривает их подальше, снова наклоняется и припадает к ключицам прусса, безжалостно впиваясь в них зубами и оставляя яркие красные пятна на белой, как будто прозрачной коже. Германии доставляет удовольствие то, как альбинос утробно порыкивает, все больше распаляется, а значит, до того, чего так жаждут оба брата, остается все меньше времени, все меньше сил терпеть эту сладостную пытку, проверку на прочность. Здесь Людвиг оказывается куда несдержаннее брата, сдается почти добровольно, сильнее прижимаясь к его бедрам и требуя не медлить больше. Гилберт вздрогнул, будто на самом деле чувствуя на себе вес не очень легкого брата, так настойчиво требующего ласки прямо сейчас. Альбинос громко, но все же сдержанно стонал, в глубине души надеясь, что его никто не услышит. Рукой он продолжал скользить по истекающему смазкой органу, и мысли его становились все развратнее и изощреннее. Он и сам с трудом уже терпел, медлил скорее просто из вредности. Наконец, пруссак вытащил пальцы, заставляя Людвига чувствовать уже ставшую неприятной и неуютной пустоту. Но это было не надолго, альбинос уже заставил брата приподняться, жадно впиваясь пальцами в его ягодицы, а затем сесть на него, вдруг двинув бедрами и войдя в немца почти полностью, заставляя его вскрикнуть и выгнуть спину, податься вперед и впиться в губы старшего требовательным поцелуем, которым он хотел одновременно заглушить боль и попросить желанного продолжения. Пруссия охотно отвечает, но все равно медлит, даже здесь, уделяя поцелую куда больше времени. Байльшмидт будто забыл о самом главном, и о том, что он вообще должен что-то делать. Крауц не мог терпеть, он начал нетерпеливо покусывать язык Гилберта, в это же время двигая бедрами самостоятельно, желая получить разрядку.. Этого альбинос будто и добивался, он просто наслаждался видом брата, такого развратного и раскрепощенного в этот момент, прусс понимал, что так себя вести Людвиг может лишь с ним, лишь старший брат имеет право овладеть его идеальным телом, целовать его до потери пульса, делать с ним все, что душе будет угодно, и альбинос был несказанно рад и горд этим. Его руки начали скользить по торсу арийца, постепенно спускаясь к его заднице, и блондин замер в ожидании.. Гилберт подался вперед, стискивая пальцами ягодицы брата, начиная буквально насаживать его на себя, а после и самостоятельно двигать бедрами, постепенно распаляясь все больше выбивая из Крауца громкие сладкие стоны. Он уже почти не стеснялся, пошло выгибал спину, почти крича от того, как глубоко входил в него старший брат. Пруссия наслаждался каждой секундой, он ласкал брата, припадая губами к его нежной коже на ключицах, на груди, задевая пальцами чувствительные соски.. Забывшись, он вдруг оставил на шее блондина засос, такой яркий, красивый и ровный.. И тут же до его слуха донесся возмущенный восклик: «Брат!..», но Гилберт лишь слабо усмехнулся и подтянул младшего к себе, снова целуя его, чтобы тот не возникал, и Людвиг тут же забыл об этом маленьком недоразумении, которое потом придется скрывать под высоким воротником рубашки. Громкие стоны разносились по всей комнате, Пруссии уже плевать было, пусть его слышат, пусть потом считают извращенцем, главное, что ему слишком хорошо!.. Он продолжал двигаться, в это же время шепча на ухо Людвигу различные пошлости, от которых младший моментально покрывался румянцем. Это было как-то даже неестественно, учитывая то, как развратно он двигался, оседлав альбиноса, но, черт возьми, слишком прекрасно… От одного только вида немца, с раскрасневшимися щеками, с опухшими от частых поцелуев и терзаний, приоткрытыми губами, с которых срываются несдержанные стоны, можно было кончить прямо сейчас. Ах, Запад, Запад, почему же эти стоны заставляют сердце биться как припадочное, а дыхание все больше и больше сбиваться?.. Пруссак вдруг провел языком по ушной раковине брата, почувствовав, как тот вздрогнул и судорожно выдохнул. Кажется, он нашел еще одно слабое место Людвига, стоит запомнить на будущее. Сделав так еще раз, на всякий случай, Гилберт отстранился и ладонью обхватил до этого изнывающий без ласки член арийца, начиная двигать рукой, сводя тем самым Крауца с ума. Германия ахнул, подавшись чуть вперед, навстречу ласке, испытывая невероятные ощущения от движений брата. Пруссак стонал, лаская себя, и ему казалось, что вместе со своими стонами он слышит, как кричит от переизбытка чувств и немец. Гилберт давно уже расправился с пуговицами на кителе и рубашке, а штаны его действительно свалились на пол, но ему было плевать, так было даже лучше. Он набрал уже какой-то невероятный бешеный темп, вбиваясь в податливое разгоряченное тело брата полностью, входя в него на всю длину. Людвиг кричал, срывая голос, наклонившись, он шептал в самые губы старшего, молил его не останавливаться, и Гилберт не видел причины отказать арийцу, хотя бы пока. Ведь уже скоро движения его стали грубыми, рваными, постепенно он начал замедляться, толкаясь в брата на полную, он чувствовал, как внизу живота стягивается и без того плотный клубок безумно приятных чувств. Наконец, он обильно кончил, излившись прямо в блондина, не особо беспокоясь о чистоте. Пруссия громко застонал и откинулся на спинку стула, рискуя упасть, стискивая пульсирующий орган, рыча, стеная и пачкая руку и живот. Но видение не обрывается. Его накрывает волна наслаждения, и тут он чувствует, как сжимается Людвиг, как до хруста выгибается его спина, он кричит, зовет пруссака по имени и тоже кончает, пачкая руку Гилберта своим семенем. Тяжело дыша, Байльшмидт подтягивает немца к себе и устало целует, будто благодаря за то, что сейчас было. Крауц охотно отвечает, навалившись на старшего, после чего отстраняется и смущенно улыбается ему. Очень неохотно альбинос открыл глаза, наконец расставаясь с прекрасным видением. За окном по-прежнему распевали песни, а комната уже не казалась такой неуютной. Быть может, Гилберт действительно был болен братом, но он точно знал, что чувства его взаимны. Пруссак поднялся, натягивая штаны обратно и вытираясь полотенцем, а затем просто подошел к кровати и повалился на нее. Заснул он быстро, и во сне ему казалось, что рядом спит Людвиг, любимый и столь желанный младший брат..