– Ты не помнишь, почему оказался здесь?
Детский удивленный голос звучит настолько резко в мягкой, окутывающей тишине комнаты, что Существо невольно морщится, как от зубной боли. Он, возможно, и хотел бы что-то ответить, но, в конце концов, досадливо поджав губы, лишь мотает головой.
Мальчик, сидящий напротив него, хмурится, чуть-чуть придвигаясь ближе.
– А знаешь… я могу тебе рассказать, если хочешь. Это же просто!
Ребенок выглядит настолько серьезно, что Существо изо всех сил пытается сдержать усмешку, смотря куда-то сквозь него и рассеяно поглаживая кожу ладони, которую украшала неровная россыпь шрамов и царапин.
– Ты всего лишь прячешься тут от солнца, верно?
Мальчик улыбается, явно довольный своей догадкой, а тот, облизнув потрескавшиеся губы, слегка хрипло ответил:
– Почему ты так уверен?
– Ты слишком белый. Как обесцвеченная картинка.
– Действительно так считаешь? Может, это ты слишком яркий, чтобы находиться здесь. Или ты не заметил, насколько нелепо смотришься в таком окружении?
– Нет, – несколько разочарованно тянет ребенок, запрокинув голову и смотря на белый потолок, – все верно, иначе было бы… по-другому.
Неуклюже, дрожащими пальцами тщетно попытавшись схватить теплые отблески солнца в такие редкие минуты их появления тут, Существо мысленно просил лишь об одном: немного меньше терзающих противоречий в его голове. Он ненавидит мальчика и одновременно восхищается тем, как уверенно тот держится в этом хаосе пустоты. Но в последующие долгие часы скуки понимал: эти чувства и были тем, что поддерживало его существование в череде невидимых нитей неуловимо меняющейся погоды за окном, тем, что привносило в его смятение то тени от дождя или снега, пляшущие по стеклу, то, как сейчас, лучики светила.
Синий. Цвет меланхолии. И, в то же время, глаз его лечащего врача. Незыблемо спокойных и полных уверенности, которая Существо неизменно пугала. И все-таки, этот человек имел свой вклад в жизни пациента, и, сам того не понимая, постепенно, шаг за шагом, окрашивал порой накатывавшую тоску Существа в тихо-ясный, сплошной синий.
– Хочешь стать человеком?
– Со временем, возможно.
– У тебя еще есть шанс все исправить. Ты сможешь!
– Если есть возможность, что я захочу исправить.
Безумие. Ярко-алый обвивал его щупальцами и сплетениями апатии с вкраплениями мазохизма и садизма, стремясь поглотить его разум целиком. Большую часть времени пребывания в красном небытие, уже за границами мыслей, Существо испытывал эйфорию лишь от того, что редкие обрывки воспоминаний способны были пробиться сквозь извивающуюся пленку сумасшествия.
Разрушенные, гниющие остатки сознания и осознания себя рассыпались от попыток восстановления в прах, который тоже со временем исчезал, перед этим успевая создать не одну причудливую форму уже больного воображения. Своеобразные наручники и ошейники, сдерживающие его ранее, практически мгновенно лопались при первых признаках гнева, и это становилось уже чем-то сродни обыденности.
Синий становился всё бледнее и бледнее.
– Где я, а где оно?
– Почему ты думаешь, что еще есть тот, кто способен дать тебе хоть отчасти верный ответ?
Капли крови, стекающие по тонким, хрупким пальцам с обгрызенными ногтями становились осознанной реальностью. И первое время это даже его радовало, пока не переросло в страх, почти ужас очнуться однажды и увидеть рядом окоченевшую куклу с пронзительно-синими мертвыми глазами и кровавым ртом вместо горла.
Фантазии фантазиями, но вдруг они перерастут в явь.
– Знаешь, мне всегда казалось, что боли, как таковой, нет. Есть лишь ощущения, которые почему-то стали плохими. Но вот мне, например, неясно – почему? Я бы, может, хотел кайфовать от этого чувства, которое было бы нереально прекрасным!
– И что же тебе мешает?
Существо, усмехнувшись, пожал плечами, глядя на мальчика. Взгляд из рассеянного становился осмысленным в эти минуты и иногда даже казалось, что у Существа сохранилось пусть даже представление о том, как все-таки проявляется и ощущается увлеченность и интерес.
– Уже не получается. Иногда слишком… сложно.
– В смысле, сложно?
– Раньше даже другие пытались помочь испытать мне ее. Невольно, конечно. Но есть… лучшие отметины. Другие в это время кричат, а я не могу понять почему. Я могу наблюдать, как кровь медленно выползает из укрытия кожи, но могу с равными шансами ощутить как восхищение, так и глубокое отвращение.
– От чего это зависит?
– Наверное, от того, как именно я получил возможность наблюдать. Если по неосторожности, то это всего лишь глупо. Неуклюжесть, чаще всего, смешна. Но тогда я не могу оценить это. А если другое… Красный лакричный цвет, эти нити, оплетающие алой паутинкой кисть, охватывающие все, то лезвие ножа или же что-то другое разрезают кожу идеально, создавая свое произведение искусства. Поражает. Ослепляет своей затаившейся темнотой.
– Это не поражает, а скорее пугает, – скорчив рожицу, пробормотал ребенок.
– Пусть, – довольно беззаботно согласился он, – но, в конце концов, я понимаю, что боль - это своеобразный безумный шедевр. Когда ты не можешь испытать даже её, не суди о том, хороша они или плоха. Ведь, вероятно, боль или её иллюзия то единственное, что ты когда-либо вообще сможешь ощутить со всей искренностью мятежа, на какую способен? Врать самому себе мерзко, конечно. А когда ты кричишь, срывая связки и захлебываясь слезами, это самое что ни на есть откровение твоей души. Нет сил строить обман вокруг своей сути, когда она растоптала твой белый костюмчик в пыли.
Ребенок несколько испуганно замолчал, даже немного отодвинувшись в сторону. Существо на это лишь понимающе улыбнулся: он уже привык.
Пепельные пряди волос его сестры давно перестали быть для него чем-то необычным. Сейчас он бы очень хотел увидеть их еще раз. Но вряд ли это возможно, и так уже понятно. Вначале ему хотелось едва ли не молить врача о недолгом обществе хоть кого-то, кроме него, живого и реального, но все чаще отдельные образы складывались в определенную мозаику, и становилось все более стойким осознание того, что произошло.
Он больше никогда не увидит ни мать, ни сестру. Ведь они уже давно лежат в гробах под могильными плитами, а до этого – в небольших озерах крови. И серые пряди в тот день стали красными.
Золотистый, упоительно-синий и вызывающе-яркий алый смешались в одну умиротворяющую и убивающую его палитру любви. Любви Существа к неизбежно приближающемуся концу осознанности.
И однажды Существо, погрузившись в калейдоскоп образов, там и останется. Раздражение, усталость исчезнет тогда из его глаз, оставив лишь пустоту, которая вскоре не оставит от других чувств ничего. Когда-то важные желания растворятся, и лишь безмолвное нарастающее отчаяние молодого врача, иногда проявляющееся среди его уже пошатнувшегося спокойствия, будет напоминать о том, каким когда-то было Существо.
Наступит вакуум. Белоснежный, неосязаемый вакуум, лишь слегка омраченный давно прошедшей действительностью. Поэтому белый цвет смерти или же траура приобретет грязно-серый оттенок. Словно все вокруг покроется пылью, которая будет скапливаться с течением времени.
– Но мы можем придумать эпилог, который подходит тебе больше.
Он ничего не ответил, покачав головой.
– Разве у нас есть выбор?
– Я всего лишь могу попытаться сочинить счастливый конец, – развел руками мальчик, несколько неловко поднявшись с пола, – так именно точно не будет. А ты еще не понял? Все решит то, насколько ты захочешь увидеть. Насколько правдиво.
– К чему ты ведешь?
– Подумай, твоя реальность – есть ли она для тебя? Существенно ли все то, что происходит сейчас или все то, что происходило? Может, окружающее тебя является очередной попыткой создать уютный мирок, чтобы закрыться в нем и дальше, пряча на задний план кислотное чувство вины за содеянное?
– Я… пытался не задумываться над этим, – хрипло произнес Существо.
Мальчик лишь вздохнул, постучав пальцем по лбу.
– Глупый-глупый-глупый, ну как же можно было не думать об изначальности самого твоего существования? – его лицо исказила кривая ухмылка, которая, впрочем, вскоре исчезла, сменившись отстраненностью, – я пытаюсь уже несколько часов донести до тебя одну мысль. Твое воображение поражает, я не спорю… Но пора уже в настоящее!
***
Существо, вздрогнув от вскрика, широко распахнул глаза, пытаясь хоть что-то понять в чернильной темноте, которая заполонила всю комнату. Лишь круг тусклого света напротив позволял разглядеть хоть какие-то очертания предметов. И становилось ясно, что это уже совершенно другое место.
– Вот так-то гораздо лучше.
Довольный голос звучал по мере приближения его хозяина. Фигура, застыв в нерешительности возле границ света и поколебавшись пару мгновений, шагнула вперед.
– Теперь ты понял? Надеюсь, что да, иначе это просто непозволительная глупость.
Небрежный взмах рукой. Изучающий взгляд, приковывающий к месту.
– Я дал тебе столько подсказок, – недовольно фыркнув, он чуть подался вперед, – и в итоге это ничего не стоило без прямого заявления в лоб?
Существо, замерев и зажмурившись после первого же более внимательного рассмотрения неизвестного, упрямо покачал головой. Шаги совсем уже близко, и его подбородка касается чужая рука.
– Ну что ты, – голос звучит почти ласково, – от меня же не уйдешь, сам знаешь. Зачем нам эти трудности, дорогой мой? Я желаю тебе… точнее, нам, только добра. Но заменим добро иным словом. Здесь подойдет… покой. Безмятежность. Понимаешь? Время здесь течет изумительно медленно, стоит захотеть, и вот твоя текучая агония сменится столь же долгим наслаждением.
Воцарилось молчание, всего на несколько секунд, словно говорящий раздумывал, стоит ли продолжать. Его пальцы мелко задрожали и, глубоко вдохнув, он немного отодвинулся назад.
– Если будешь и дальше только бояться, мы ни к чему не придем, слышишь? Я не могу желать тебе чего-то плохого. Это слишком отразится на мне. Разве ты не заметил, что мы… несколько похожи?
– Даже слишком.
– О, отлично! – непритворная радость в голосе заставила Существо невольно нахмуриться. – Я на самом деле думал, что ты не успел. Так и не смог придумать, каким образом заставить открыть глаза.
Холодные руки вновь слегка касаются его лица, осторожно заправляя за ухо прядь волос. Теплое дыхание на коже и шепот совсем близко:
– Можешь попробовать сидеть в темноте сколько угодно, но я ведь не исчезну. Годы или минуты здесь неважны. Есть я, ты и сумасшедшие часы. Но мы можем решить все быстро. Нужно совершенно чуть-чуть усилий с твоей стороны, а точнее – отсутствие сопротивления. И бинго! Все закончится так же быстро и незаметно, как начиналось когда-то.
– То есть, – пробормотал Существо в ответ, – ты предлагаешь мне… исчезнуть насовсем?
– Что ты! – вскочил тот, рывком поднимая и его, – какая жестокость! Конечно, не окончательно. Лишь на время. Это будет всем на пользу, понимаешь? И потом, я вижу, как сильно ты устал. Дорогой мой, ты слишком рано появился здесь. Неподготовленный, заранее сломанный, бесцельно прожигающий столь драгоценное время. Твое дело, или, как еще можно выразиться, твое будущее чересчур неопределенное.
– Но… разве так и не должно быть?
– Не в данном случае. Тут это ошибка, баг, не более. Как и сам ты.
Существо, скривившись от такого определения, медленно открыл глаза, пытаясь привыкнуть к блеклому свету. Так и есть, он не ошибся: говорящий с ним был почти точной копией его самого. Более ранней копией. Еще не бывавший в психиатрической лечебнице и не совершивший ничего пугающего. Улыбающийся и беззаботный, может, едва чудаковатый.
– Ты решился! – он придвинулся почти вплотную, широко улыбаясь, – а теперь будь умницей и постарайся не упасть.
Существо успел лишь подумать, с чего бы ему падать, как его почти копия запечатлел на плотно сжатых губах почти целомудренный поцелуй, так, лишь мимолетное, обжигающее прикосновение. Отстранившись, тот внимательно проследил за реакцией застывшего парня, и, фыркнув, целует вновь, проводя языком по губам, словно прося впустить. Уже трудно определить, кто из них кого боится, да и боится ли вообще.
Казалось, впервые за долгое, бесконечно долгое время, которое он провел здесь, под неусыпным контролем, Существо чувствовал себя в безопасности. Так странно – еще несколько минут назад готов был убегать, а теперь, в кольце рук и столь непривычного тепла, практически полностью расслабился, жадно желая не упустить ни мгновения долгожданного покоя и тихого, едва начавшегося зарождаться отголоска надежды на что-то. Вначале чуть неуверенно, неуклюже он касается шеи копии, а после же, когда это отошло на второй план, уже сам притягивал его, зарывшись в волосах на затылке.
Он все еще пытается отстраниться, ведь все так болезненно неправильно, но на деле это труднее, и даже когда ему дают перевести дыхание и юноша хочет что-то сказать, поцелуй лишь углубляется и их языки сталкиваются, все попытки летят прахом. Остается лишь желание, глушащее стыд и мысли о том, от кого он, собственно, не может оторваться.
Внезапно все кончается, и, когда он отчаянно тянется к копии, тот лишь сокрушенно качает головой, мягко перехватывая его ладони. Губы все еще горят и, сглотнув, Существо вдруг понимает все.
– Мне жаль, – улыбаются ему, – но я не успел придумать, как заставить тебя проглотить эту капсулу добровольно иначе.
Но ведь видно, что не жаль. Абсолютно.
Звучит глупо, просто невероятно абсурдно, и Существо ждет с замирающим сердцем, что вот-вот его копия рассмеется или что-то в этом духе, но ничего подобного не происходит.
– П-почему? – от страха подкашиваются ноги, и он опускается на пол, едва не упав.
– На самом деле всё просто. Как уже было сказано, ты даже не исчезнешь, как ни печально. Всего лишь будешь в неопределённости до нужного момента. Всё зависит от обстоятельств. Я на это не способен особо влиять.
– И вот так все закончится? – уже почти хрипит Существо. Постепенно его дыхание становится все реже и реже. Но сам он всё ещё находит остатки сил на попытку отползти подальше от копии. Тот лишь вздыхает, присаживаясь рядом и касаясь его плеча.
– Ты невнимателен. Я же сказал, что от меня не зависит ничего. Ну, может, чуть-чуть. Откуда же мне знать? А так… Само твое наличие лишь подтверждает мои слова. Ты так не думаешь? – взгляд его метнулся к уже неподвижному телу, – хм, уже нет. Выходит, это и правда всё. Худшая версия грядущего устранена. Пока.
Подняв тело, он направился к выходу. У безвольно повисшей руки несколько раз слабо дернулись пальцы.
***
– Ты не помнишь, почему оказался здесь?
– Я уже не помню, какая это по счету попытка забыть.
