Чёрный кот

Эй, Тсунаеши, а ты помнишь?.. те дни… Когда мы еще были вместе. Те нелепые рисунки, что ты рисовал, и как я обычно злился, глядя на них? Глупенький, хоть они у тебя и не получались, но ты всегда вкладывал в них свою душу. Вот, прямо как сейчас. – Ну и что это, Савада? – строго спрашиваю я, заглядывая тебе через плечо. Ты вздрагиваешь, а потом смущенно улыбаешься, пытаясь закрыть рисунок. – Хи…Хибари-сан, не смотрите! – лепечешь ты, но я все равно отвожу от холста твои руки. Ну вот, опять… – Ты никогда не научишься рисовать! – качаю я головой, и взгляд случайно падает на пол. Ну вот, ты как был растяпой, так им и остался. Я наклоняюсь, чтобы поднять листы. На одном какая-то мазня, а на другом еле-еле можно угадать контур лица человека. Глаза неправильно нарисовал, а тут слишком сильно нажимал на кисть. Ты, что, совсем не слушаешь учителя? Однако, все же, кого-то мне эти рисунки напоминают… – Тсунаеши, кто это? – спрашиваю я, показывая рисунки тебе и тыча в них пальцем. Ты вжимаешь голову в плечи, будто я собираюсь тебя бить. – Ну, я пытался нарисовать Хибари-сана… – тихо говоришь ты, отчего у меня начинает нервно дергаться глаз. Во-первых, ты опять называешь меня по фамилии, да еще и с уважительным суффиксом. А во-вторых, ну я же просил… Не сдержавшись, я ударяю несильно по макушке. – За что? – вскрикиваешь ты, хватаясь за голову. Я же лишь усмехаюсь, садясь за свой мольберт и беря в руки кисть. – За все хорошее, – фыркаю, беря на кончик кисточки немного краски. На лицо наползает улыбка, когда слышу, как ты обиженно фырчишь на меня. Всегда с тобой так. Никогда, наверное, не вырастешь из этого детского возраста. А я провожу кистью по холсту. Я не знаю, что у меня получится. Просто рисую. Я никогда не думаю над тем, что чувствую. Говорят, настоящие художники впадают в некий транс, и все их рисунки соответствуют мыслям или чувствам. Хех, в данном случае смешно получилось бы. Потому что только ты, Тсунаеши, занимаешь мои мысли. Наверно это глупо, и я никогда тебе в этом не сознаюсь, но это так. И, проводя кистью по холсту, я постепенно начинаю узнавать твои черты. Немного глупо получилось – по-детски, но все же похоже. Я чуть заметно улыбаюсь, проводя кончиками пальцев по рисунку. Интересно, а что ты сейчас делаешь? Я поднимаю голову, чтобы наткнуться на твое сонное личико. Какой же ты все-таки ребенок, Савада. Уснул сидя, так мало того, еще и слюни пускаешь. Но, видимо, почувствовав мой взгляд, ты шумно выдыхаешь, поднимая на меня заспанное личико. Румянец трогает твои скулы, и ты вытираешь уголок губ, смущенно улыбаясь. Я лишь вздыхаю. Тебя уже не поменять, Тсунаеши. Но за это, за твою неизменность, я тебя и люблю… Тсунаёши поворачивается к мольберту, занося над ним кисть. Линии краски что-то вырисовывают, но вот рука резко останавливается. Снова какие-то непонятные узоры: то ли человек, то ли еще кто. Губы Тсуны дергаются в нервной улыбке, и он сбрасывает с мольберта лист, выдыхая. «Снова ничего не получается», – вздыхает он, смотря на кисточку в своих руках, а потом взгляд случайно падает на Хибари. Тот лишь удивленно поднимает брови, смотря, как Тсунаеши вновь резко поворачивается к мольберту. «А почему бы и нет?» – думает Тсуна, окуная кисть в краску. Идея приходит неожиданно, как и проводимая параллель. А ведь он только сейчас это понял. Хибари, он как… «…как черный кот», – улыбается Тсуна, и кисть скользит, рисуя забавную мордочку. Котенок будто собирается куда-то бежать, но его успели уже остановить и запечатлеть. Тсунаеши пытается что-то передать. Все его чувства сейчас переходят в этот рисунок. Котенок живет своей жизнью. И он будет как Кея: такой же упрямый, вольный, но милый и любимый. Тсуна даже улыбается таким мыслям. И поэтому не замечает, когда к нему сзади кто-то подходит. – Что это? – раздается голос прямо рядом с ухом, отчего Савада роняет кисточку, вздрагивая всем телом. – А… Хибари-сан… это… ну… – мямлит Тсуна, не зная, какие правильные слова подобрать. Кея лишь вздыхает, бросая взгляд на рисунок. Несмотря на то, что котенок нарисован, он будто готов ожить. Хибари даже чуть улыбается, что ускользает, все же, от внимания Тсуны. – На вас похож, Хибари-сан, – тихо шепчет Савада, заворожено улыбаясь и проводя ладошкой по холсту, будто пытаясь погладить кота. Кея замирает, цепляясь взглядом за лицо Тсуны. Такое родное, любимое, близкое. И так хочется хоть раз… – Тсунаеши… – чуть хрипло шепчет Хибари, накрывая ладошку Тсуны своей и наклоняясь к нему за поцелуем. Тот сначала напряженно замирает, глядя прямо в серые глаза Кеи, а потом приобнимает парня за шею, притягивая ближе и углубляя поцелуй. Хибари улыбается прямо в губы Тсунаеши и обнимает его за талию, будто боясь потерять его в этот самый момент. И так неохота отрываться от этих мягкий губ, но Кея все же пересиливает себя, прерывая поцелуй, но чмокает мальчишку в запястье. Тсунаеши лишь смеется, обнимая Хибари за шею. – А давай вместе что-нибудь нарисуем? – тихо спрашивает он куда-то в темную макушку, на что Хибари поднимает на парня заинтересованный взгляд. Тсуна лишь улыбается, вновь беря в руки кисточку. Хибари вздыхает. – Ну давай… Мы что-то рисовали, ни на что не обращая внимания. И… странный рисунок, однако, получился. И куда он припихал эту толпу травоядных? Они его друзья - да, но не мои. Сначала все начиналось хорошо: Тсунаеши нарисовал на холсте нас двоих, а вот потом появилась и вся Вонгола. Трогательно, блин. И почему я раздражаюсь, он еще спрашивает? Да потому, что он до сих пор принадлежит точно так же всем. Да, собственник я, и ничего не опровергаю. Только вот этот зверек этого не может понять. – Хибари-сан, опять Вы злитесь? – тихо спросил он, откладывая кисточку. Я лишь нервно дернул уголком губ, снимая с мольберта холст. – Я не злюсь, – отмахнулся я, а потом чуть тише добавил: – Я раздражен. Тсунаеши за моей спиной хихикнул, на что я лишь закатил глаза. Глупый, ничего он не понимает. А объяснять что-то ему я не намерен. Лучше пусть поздно, но сам догадается… Хотя… – Эм, Хибари-сан? – прервал мои размышления голос зверька. Я обернулся, и взгляд мой упал на картину в его руках. Ту, что мы только что нарисовали. Я выдохнул. – Повесь у себя дома, – усмехнулся я, собирая свои вещи и укладывая их в сумку. Тсунаеши лишь нахмурился, оглянулся вокруг и поставил картину у стены. Я вновь вздохнул, стараясь ни на что не обращать внимания. И тут же, черт возьми, услышал звук сминаемой бумаги. Никогда не любил его. Что там еще Савада удумал? Я обернулся. Тсунаеши все листы, на которых рисовал, сминал и выкидывал в порядком наполненную корзину. Что ж, знакомо. Я лишь усмехнулся, закидывая на плечо сумку и проходя мимо Тсунаеши. Но в руках у него мелькнул тот листок с котенком. Он, что, задумал и его выкинуть? Глупый-глупый… Я вырвал рисунок из его рук, на что он поднял на меня недоуменный взгляд, чуть заметно краснея. Лишь усмехаюсь. – Ты все равно сказал, что он на меня похож, не так ли? Слышу, как Тсунаеши вздыхает и старается отвести взгляд. Тсуна лишь провожает спину Хибари взглядом, выдыхая, но губы тут же посещает улыбка. «Это все-таки Хибари-сан», – думает Тсунаеши, и вдруг замечает на полу темные следы. Кошачьи следы. Он протирает глаза кулачком, но видение не пропадает. Проведя взглядом по следам до Хибари, Тсуна замирает. Черный котенок идет рядом с Кеей, чуть ли не ластясь. Но как только Хибари оборачивается назад, странное видение исчезает. И тогда Тсуна усмехнется и окликнет, чтобы Кея его подождал. Хибари на это лишь фыркнет, говоря, что ждать никого не собирается. И, естественно, пафосом так и сквозит. А годы идут один за другим. Из юношей они превратились в красивых мужчин, однако иногда все равно ребячась. – Ты так и не научился рисовать, – усмехается Кея, кладя подбородок на плечо Тсунаеши и приобнимая его за талию. Тот лишь обиженно фыркает, откладывая кисть, и переводит взгляд на Хибари. – Уж кто бы говорил, а? – ехидно усмехается Тсуна, вспоминая тот детский рисунок Кёи, и комок смеха снова подкатывает к горлу, отчего Савада мелко-мелко трясется, дабы не засмеяться в голос. Кея на него лишь чуть обиженно смотрит, потом быстро целуя в макушку. – Не засиживайся долго, – кидает он, выходя из кабинета. И уже он не может увидеть грустную полуулыбку Тсунаеши, но знает, что парень боится отпускать его на очередное задание. И все же Кея идет. Ключи от машины давно в кармане, и нельзя задерживаться ни минуты, иначе могут напасть на Вонголу. А лучшая защита – это нападение. И Хибари это знает. И он сделает все, лишь только защитить своего зверька и видеть его улыбку каждый день. Чтобы вновь и вновь обнимать его и понимать, что эти дни никогда не закончатся. Хибари просто не мог без этого, поэтому каждый день для всех в Вонголе был очень серьезным, лишь только чтобы ночью спокойно спать. Кея спускается на лифте на парковку, крутя на пальце ключи от машины. Усмешка скользит по его губам, но… …выстрел. Хибари только успевает увернуться, а ключи уже в кармане, и в руках зажаты тонфа. Он уже понял, что уехать ему сегодня, видимо, не дадут. Противники оказались быстрее и с большей информацией. «Травоядные», – думает он, обводя холодным взглядом людей перед ним. Всего семнадцать человек, и еще трое где-то на парковке, за машинами, если предчувствие его не обманывает. И плотоядная ухмылка появляется на его лице. Он уже чувствует вкус победы с легким привкусом азарта. И срывается в эту страсть к убийствам, нанося противнику удар за ударом. На парковке становится шумно, отчего даже закладывает уши. Приемы сменяют друг друга, и от быстрых движений рябит в глазах. Из-за пальбы у многих машин включилась сигнализация. Стоны, хрипы, просьбы о пощаде… все резко смешалось, и даже в воздухе повисла некая паника. И пусть Хибари старался не обращать на это внимания, все же ему было приятно наблюдать за проигрышем противников. И он даже не замечал, как покалывало левое ребро. Главное, что он должен нанести еще пару ударов – и бой будет закончен. Противник сзади. Кея резко разворачивается, прокручивая в руке тонфа и нанося мощный удар в солнечное сплетение. Потом следующий – по подбородку, и последний, завершающий, – по голове. Противник падает на холодный пол, тихо предсмертно захрипев. Кея лишь усмехается, пиная мужчину в бок. – Травоядные, – ядовито шепчет он, вынимая из-за пазухи чуть помятый, но такой знакомый лист. Вместо ухмылки появляется чуть заметная улыбка. Этот рисунок тогда, десять лет назад, нарисовал его юный босс. После, котенка он назвал «Куро» и носил рисунок в кармане пиджака заместо талисмана. Вроде глупо, но приятно, когда это сделал твой любимый человек. И Хибари улыбается, чувствуя странную усталость в теле. – Кея! – громкий возглас. Хибари вздрагивает и оборачивается, слыша этот голос. Голос Тсунаеши. *** У Савады буквально вопила интуиция. Только услышав звуки выстрелов где-то внизу, он сорвался с места. Быстрее, только быстрее…, но есть факторы, которые очень любят задерживать. В этот раз, к примеру, лифт сломался. Тсуна считал себя магнитом для такого рода неприятностей, все больше и больше волнуясь. Он, конечно, знал, что Кея победит, сколько бы ни было врагов, ну и что с этого? Он его любит. Очень. Так почему ему нельзя тревожиться? – Кея! – кричит парень, видя на парковке знакомый силуэт. Хибари чуть вздрагивает, сжимая в руке рисунок, и оборачивается. – Тсуна, – тихо шепчет он, наблюдая за подбегающим Савадой. Тот улыбается, не решаясь, все же, обнять Хибари. Лишь как-то чуть дружески хлопает по плечу, оборачиваясь и обводя взглядом девятнадцать или двадцать человек. Мертвых человек. – Ну ты как всегда, – чуть усмехается Тсуна, сводя брови к переносице. Не любил он все-таки, когда месиво устраивают. Особенно Кея. И особенно в резиденции. И тут на его плечо чувствуется что-то тяжелое, а щеку начинает щекотать. Тсунаеши быстро оборачивается, буквально подхватывая Хибари. – Эй, Кея, ты в порядке? – чуть дрожащим голосом спрашивая у Хибари. Тот лишь чуть заметно кивает, прося: – Постой так… еще немного. Тсунаеши на это только улыбается, устраивая свой подбородок на макушке Хибари. Тот лишь как-то тихо выдыхается, и Тсуна странно на него смотрит, приобнимая за талию. На ладони сразу чувствуется что-то теплое, и внутри у Савады все тихо холодеет. – К…Кея. Кея! – кричит Тсуна, прижимая парня к себе, пытаясь уложить на холодный пол и невидящим взглядом все посматривая на свою испачканную в крови руку. Кея ранен. Вся рубашка уже в крови. Как же он раньше такого не заметил. Хоть на миг раньше… – Кея, не смей уходить, слышишь?! – кричит Тсунаеши, встряхивая парня за грудки, чтобы тот хоть чуть пришел в сознание. Тот даже не открывает глаза. – Подожди, умоляю, сейчас… сейчас. Дрожащими пальцами Савада достает из пиджака телефон и пытается набрать хотя бы номер Гокудеры. Не попадает по кнопкам и все время начинает заново. – Ну пожалуйста, – чуть слышно шепчет Тсуна, все скидывая неправильный номер и набирая заново. Попытки с шестой получается, и он судорожно подносит телефон к уху. Начинается буквально минута Ада. Так страшно. Хоть на секунду можешь задержаться, и дорогой тебе человек умрет. Взгляд хаотично бегает, будто пытаясь запомнить любую мельчайшую деталь в Хибари. И неожиданно наткнуться на старый рисунок десятилетней давности… «Десятый!» – слышится в трубке радостный голос. Тсуна давит в себе слезы, чтобы отдать распоряжение на вызов медиков. Сброс. Его дрожащие руки берут окровавленную ладонь Кеи, несильно сжимая. Из глаз все же льются слезы, но Тсуна до последнего повторяет «Только не умирай». Уже несколько дней прошло, а я даже не был у него в палате. Боялся. Все время разглядывал лишь рисунок Куро – так назвал котенка Кея. Даже внизу подпись поставил. То ли чтобы не забыть, то ли просто так – не ясно. Я совсем перестал улыбаться. Само понятие «улыбка» стало для меня невозможным. Странным таким. Я все надеялся. Боялся. Было так страшно, что я не мог согреться ночью под одеялом. В душе все время холодеет, как только я вспоминаю его окровавленное тело. Очень страшно. Я даже не знаю, было ли когда-то такое еще. И все время мне кажется, что с минуты на минуту кто-то постучится в кабинет и принесет новость. Ужасную новость. И я пытаюсь успокоиться, смотря на рисунок, но трясущиеся руки меня выдают с потрохами. Это ужасно – ничего не знать. Так… до невыносимости. И я бы дальше почти пустым взглядом смотрел на рисунок, если бы в дверь не постучали. Я вздрогнул от неожиданности и поспешил убрать рисунок в стол. – Тсуна, можно? – послышался странный голос Ямамото из-за двери. Я сглотнул, сжимая кулаки до того, что ногти впились в подушечки ладоней. – Конечно, входи, – сказал я, пытаясь не разреветься раньше времени. Дверь тихо скрипнула, и в комнату твердым шагом вошел Ямамото. Я нацепил на лицо фальшивую улыбку, главное, чтобы не казаться слабаком. Ямамото лишь отвел взгляд, сжимая ладони в кулаки. Это меня насторжило. – Тсуна, я… Хибари, он… я… я не знаю, как это сказать. Я сглотнул. У него голос неровный. И в глазах боль. Сердце сжимается от нехороших предчувствий. – Говори, как есть, Ямамото, – говорю я срывающимся голосом, пытаясь унять истерику. Она подходит прямо к горлу. Как же тошно… А Ямамото лишь сглатывает и, наконец, поворачивает голову ко мне. – Тсуна, Хибари… он… Прости, Тсуна. Он опустил голову. Да нет, быть этого не может. Но почему тогда так больно? Почему все холодеет? Почему я… плачу? – Ямамото… – хрипло шепчу я, вставая из-за стола. – Скажи, ведь это не правда? – Я хватаю его за грудки, и наши глаза оказываются напротив. У меня истерика. Я готов уже отдать свою жизнь, но Кея бы мне этого не простил. И я не верю в то, что он говорит. Кея сильный, поэтому он не мог… не мог… – Прости, Тсуна, прости, – шепчет Ямамото, обнимая меня. Я утыкаюсь ему в плечо, больше не сдерживая слез. Я верю… и кричу. Мне больно. Это все разрывает меня изнутри. Сердце болит, душе холодно. Кея, за что ты так со мной? Ну почему? Зачем оставил меня одного? Ты знаешь, что никакие другие объятия не греют? Что мне больно и плохо? Что пусть мне не дадут умереть физически, но я умру морально, Кея? Я бью ослабевшими кулаками друга в грудь. Он что-то мне шепчет, но я не слышу. В ушах стоит лишь звон, да глаза горят от слез. Больно… как же мне больно… Но надо собраться. Нельзя раскисать. Только… только не сейчас. – Ямамото… – тихо зову я, не поднимая головы. Сильные руки обнимают меня за спину, а уверенный голос еще что-то шепчет. Я зову чуть громче. – Успокоился? – тихо спрашивает друг, и я неуверенно киваю. Я не успокоюсь, просто немного возьму себя в руки. – Скажи всем, чтобы меня не беспокоили. Я буду в художественной. Он лишь кивает, и, оставив меня, покидает кабинет. Черт, как же холодно. И по щекам с новой силой текут слезы. На лице лишь чуть заметная грустная улыбка. Ненавижу тебя, Кея. Почему ты меня оставил? Говорил ведь, что всегда будешь рядом. А теперь… из-за такой ерунды. Лжец. Я тихо подхожу к столу, выдвигая ящик, и беру из него рисунок. Черный кот на белом фоне с пятнами крови. Странное сочетание. – Ну что, Куро? – шепчу я. – Похоже, ты остался без хозяина. Я вздыхаю, пряча рисунок в карман. Мне надо немного отвлечься. Нельзя давать повод для ослабевания. Поэтому я вышел из кабинета и пошел в художественный. Мы там обычно рисовали по вечерам, придумывая и продумывая все на свете. Все, что только в голову придет. И ощущение пустоты от этого только хуже. Кея… Кея… Я мотаю головой, пытаюсь сосредоточиться не на этом. Ключи тихо звякают в моих дрожащих пальцах. Только попытки с третьей получается открыть дверь, чтобы хоть маленький лучик света посетил зал, а потом снова везде стало темно. Очертания мольбертов, сумок и прочих художественных принадлежностей были как глоток воздуха для меня. Я подошел к окну, отдергивая шторы в разные стороны. Резкий солнечный свет резанул по моим глазам и заполнил комнату. Я снова вздохнул. Паршиво. На глаза снова наворачиваются слезы, а за окном это чертово солнце. Так больно… Я горько усмехнулся, поворачиваясь к ближайшему мольберту. Вытираю слезы и беру в руки кисточку, садясь рисовать. Красок много, но я вижу только алый и черный. Как кровь… и его образ. Черт, Кея, ну что ты со мной делаешь? Как же больно. Очень… больно. И все же я поднимаю взгляд на закрепленный лист и взмахиваю кисточкой. – Чувства художников, да? – тихо спрашиваю, проводя рукой по поверхности. Я хочу нарисовать тебя. Чтобы сохранить. Чтобы ты вечно, слышишь, вечно был со мной. Горькая усмешка, и глаза снова слезятся, но я пытаюсь взять себя в руки. Кисть скользит в баночку с черной краской. Ты же знаешь, что я не люблю делать наброски. Тебя это всегда раздражало. Но так я рисую… Провожу кистью по полотну. Делаю легкие мазки, пытаясь сделать контур. Уже появляются очертания подбородка. Шея, ворот пиджака и рубашки. Снова макаю кисточку в краску и снова веду линию. Я четко вижу… …и только замерев, я с холодом понимаю, что не помню твоего лица. Я… просто не знаю его. Не знаю, что делать. Какие твои улыбки? Как искрятся твои глаза, когда видишь меня? А губы? Я помню их вкус. Я забываю тебя, Кея? Я… не могу… Не могу! Рука дернулась, и рисунок был испорчен жирной линией краски. Отшвыриваю лист с мольберта, при этом сжав его. Я не помню тебя, Кея, не помню! Всего какие-то жалкие шесть дней, а я уже забыл? Я скучаю, Кея, я очень скучаю… К глазам снова подступили слезы и стали чертить соленые блестящие дорожки на щеках. В душе такая гложущая пустота, что я уже не знаю, где же я. Так пусто… так больно. Мне плохо без тебя, Кея. Так плохо, что я не могу этого пережить. Шесть дней… эти шесть дней изменили все. Я хочу тебя вспомнить. Хочу снова слышать твой голос. Хочу снова смотреть в твои серые глаза. Хочу снова обнимать тебя и наслаждаться теплом. Хочу снова слышать, как ты ругаешь меня за рисунки, черт подери! Рисунки? Точно, Куро… Я достал из кармана сложенный лист с рисунком и посмотрел на него. Черный кот… Ты, Хибари, все тот же черный кот, которого я знал. Так же любишь оставлять людей, даже ничего не сказав на прощание. Да, Кея, это ты… Я отложил рисунок на подоконник и взял в руки кисть. Снова окунул ее в краску. И снова провел кисточкой по бумаге. Я будто погрузился в транс, прорисовывая буквально до деталей. Сначала контур, потом шерсть, и усы, и когти… Он оживал под моей рукой. Я, чуть ли теряя себя, рисовал этого кота, быстро вытирая слезы, как только они хотели пойти. Я рисовал, задерживая дыхание и добавляя новых оттенков. Творил, чтобы не вспоминать, что я потерял. Чтобы запечатлеть то, что всегда будет рядом. Я будто заново оживлял кого-то, хотя и не был Богом. Рисунок за рисунком устилали пол. Черные коты… Гордые, одинокие, которые уходят по-английски. Как Хибари Кея. Я рисовал, совершенно не замечая времени. Рисовал, чтобы вырвать пустоту из сердца. Чтобы в мой мир хоть на миг вернулись краски. Я рисовал, пока в дверь не постучали. Лишь улыбнулся, откладывая палитру с кисточкой и начиная разрабатывать затекшую руку. Бросаю взгляд на окно… Знаешь, Куро, теперь ты не один. – Я иду, Гокудера-кун… – улыбаюсь я, разворачиваясь. Моя «правая рука» стоит около двери с натянутой улыбкой. Но знаешь, Кея, я смогу, наверно, улыбнуться искренне. *** И день за днем пролетали. В каждом кабинете пол устилали рисунки котов. Если бы они тебя все защищали, то, скорее всего, ты бы уже сошел с ума. Но мне нравится. Мне нравится смотреть на эти рисунки и понимать, что я во что-то вкладываю душу. Я до сих пор рыдаю ночами, с воплем сбивая кулаками подушку, но я продолжаю жить. И все время рисую. У меня выдался выходной, и я уже сутки сижу за мольбертом. Все руки в краске, а на холсте все один такой кот. Высокомерный, красивый и до странности на тебя похожий. Мне он нравится. Но, знаешь, я чертовски устал. Хотелось бы тебя хоть раз, пусть и последний, встретить. Ребята, наверно, сами занимаются организацией. Мне они ничего не говорят. В принципе, я бы все равно не смог прийти, потому что это очень больно. Это так, Кея, я не вру… И все же, я очень устал. Хочу спать. Но взгляд неожиданно падает на лист, где должен быть нарисован Куро. Но на рисунке остались лишь разводы крови, да твоя подпись. Я резко беру лист с подоконника, оглядываясь вокруг себя. Все листы на полу абсолютно чистые. Но я же помню, что рисовал! Что на них были коты, и что пол был просто устлан… И я вновь смотрю на листок. Но нет, все так же пустой… Такое ощущение, что они куда-то убежали. То ли с тобой попрощаться, то ли защитить. Да нет, бред все это. Только один котенок сейчас сидит на холсте. Того, что я нарисовал. «Тсунаеши…» – тихий и такой родной голос прозвучал у меня в голове. Черт, наверно, я схожу с ума. Но вдруг с листа срывается этот кот. Я провожаю его взглядом. Сорвался?.. – Погоди! – кричу я, резко вскакивая со своего места и бегу за котом. Неужели это правда? На глаза тут же наворачиваются слезы, и поэтому впереди все плывет. Коридоры петляют, а кот буквально будто знает, куда надо бежать. Я пытаюсь его догнать, но нас все разделяет какая-то пара метров. – Эй, постой! – снова кричу я, а кот прыгает за дверь, и я чувствую, как сильно колотится мое сердце. Я знаю, что ты там, Кея. Я это чувствую. Я вбегаю в просторный белый зал, посреди которого сидишь ты. А вокруг тебя коты. Хех, ну честно, защитники. – Кея! – кричу я, а щеки и глаза горят от слез. Сердце готово разорвать грудную клетку, когда я чувствую такое родное тепло в своих ладонях. – Кея, Кея… – шепчу я как мантру, прижимая тебя к себе. Я знаю, что ты сейчас удивленно на меня смотришь. Знаю, что ты сейчас будешь меня отчитывать. Но ты рядом… Ты все-таки рядом, а значит, что мне не надо бояться. – Тсунаеши, может, ты объяснишь? – строгий твой голос, но я улыбаюсь. Я знаю¸ черт возьми, что ты сердишься, но и этого мне достаточно. – Я не хочу тебя больше терять, – шепчу я сквозь слезы, дрожащими руками держа твое лицо. Ты лишь ошарашено на меня смотришь, не понимая причину моих слез. Кея-Кея, глупый ты мой. – Я не хочу тебя терять, Кея. Не бросай меня, слышишь? Я защищу, обязательно… Кея, пожалуйста… И ты улыбаешься, кладя свою теплую ладонь на мою. Ты так близко, и я не хочу тебя отпускать. Будь ты в сто раз черным вольным котом, я не хочу… И ты обнимаешь меня, целуя в запястье. – Люблю, – шепчешь ты. – И… спасибо. Я смеюсь и плачу, обнимая тебя. Ты рядом. Рядом ведь, да? *** Что-то ложится мне на плечо, и я просыпаюсь. Так это был сон? Я готов разрыдаться снова прямо сейчас. Так все это оказалось простым сном… Но я сдерживаю слезы, зная, что кто-то из семьи стоит рядом со мной. На плечи лег теплый мягкий плед, но я все равно вздрагиваю. – Вы уснули, Десятый, – раздается обеспокоенный голос Гокудеры-куна, на который я слабо киваю. Заботится все так же. – Угу. Подрывник усмехается, и я точно знаю, что он сейчас смотрит на меня. Беспокоится, что я либо заболел, либо переутомился. Я лишь больше кутаюсь в плед, чтобы справится с этим чувством иллюзии и холода. Тихо схожу с ума, все-таки. – Эм, Десятый? Я поворачиваюсь к Гокудере. Он показывает на щеку, чуть смущаясь. – У Вас это… краска на щеке. Я недоуменно провожу тыльной стороной кисти по скуле. Мой взгляд падает на рыжий со странными оттенками цвет, оставшийся отпечатком. Странно, я вроде ничего такого не рисовал… – Ого! Это Вы нарисовали? – вскликивает Гокудера-кун, смотря на картину. Я поворачиваю голову к мольберту и… замираю. Два кота сидят почти в обнимку. Один черный с проблесками серого, а второй рыжий. Прямо как я и Кея. Я улыбаюсь, слегка касаясь пальцами холста. – Да… я. Гокудера улыбается и говорит, что эту картину надо бы сделать главной в художественном зале. Я лишь улыбаюсь. Коты… Кея, знаешь, мы на них похожи. И, знаешь, мне почему-то больше не так холодно. Хоть где-то мы вместе. Я вздыхаю, поворачиваясь к Гокудере-куну. – Кстати, а почему ты здесь? Хотел что-то сказать? Он чуть хмурится, это я вижу со стороны, а потом поворачивается ко мне. Меня чуть передергивает, но я все же улыбаюсь. – Да, Десятый… … Хибари Кея вышел из комы…