Во славу Самаэля, конечно

Открыто теперь черно-красное чрево Геенны. Гнилое нутро исторгает удушливый смрад. Белеющий вихрь танцует, И танец священный Печать временную пускает на зево сих врат. Проклятья и вопли пронзают пространство ножами, Однако бессилен теперь их отчаянный вой. Ещё бы, ведь долг, как известно, хорош платежами, На адские души есть свой справедливый конвой. Царь ада в плену, на цепи, как безродная шавка. Беспомощный гнев свой срывает на каждом рабе. На шее «отца» затянулась змеёю удавка. Настала минута упасть на колени в мольбе. Блестящий каблук упирая в кадык «непапаши», Смеётся и харкает кровью уставший боец. Отныне он пастырь, овец Его вовремя спасший, Ловкач и заблудших сердечек отменный ловец. И что же за дело до ран и кровавого мяса, Что гной источают, финал на подносе несут? Все дыры укроет блаженная светлая ряса, И скорби-уродки стремительно мимо пройдут. В глазах-изумрудах угаснет фитиль земной жизни, К чертям эликсиры — плоды Люциферовских рук! Хохочущий демон не хочет ни песни, ни тризны. Плевать на конец неподвластных времени мук. Вся жизнь — лишь игра, лишь огромная сцена для драмы. Кусочки комедий в её существе — как изюм. Стремительно вверх отползает стрела диаграммы, Настало мгновенье унять изворотливый ум. Финита, комедия! Спойте мне «ля» на повторе, Когда уже, кажется, стих всякой музыки звон. Ничто не поможет заткнуть бесполезное горе, Но, может быть, скоро в толпе вновь появится Он? И смерть уберет в глубину своё гиблое жало, И время с пространством склонятся пред Вечностью всей. Уже слышу я: мирозданье слегка задрожало, Рождая надежду, что делает душу пьяней.