Терпсихора

Давайте отвлечемся на секунду, сфокусируем камеру на чужой жизни, попробуем сами выстроить идеальную историю. Три, два, мотор. Дубль первый, как потом напишет Чондэ, отснят на вечеринке, собранной Сэхуном - любящим вращаться среди людей, называющих себя творческими, и таким образом чувствуя свою к ним принадлежность. Занимательный ход с высоким кпд. - Бэкхен, Бэкхен, Бэкхен, Бэкхен... - психует Чондэ и закатывает глаза, пока друзья пытаются увернуться от его взвитых в воздух рук. - Да что вы талдычите о нем весь вечер?! Мне вообще не... - Кто-то меня звал? Чондэ оборачивается на голос. Дубль первый, потом напишет он, был единственно важным. Сложно верить в чувства не с первого взгляда, потому что выработанные самим собой установки - уже совсем из другого кино. Черноволосый парень стоит прямо перед ним, и только идиот не увидит за этой невинной улыбкой злорадное самолюбование. Чондэ совсем не хочется быть проводником, и дабы избежать двусмысленности, подчеркнем главное: он очень сильно верит в раздражение с первого взгляда. - А, да. Я считаю ваши картины бессмысленной мазней. Ким Чондэ. Визуальную красоту художника сразу хочется списать на шарлатанство, потому что таким быть нельзя, когда врешь, что только пытаешься достичь идеала. На заднем плане в ожидании замирают почти общие друзья, улыбка становится обворожительнее на несколько баллов. Бэкхен протягивает руку. - Ах точно, читал несколько ваших рассказов. Кажется, мы не знакомы. Талант, очень приятно. Проигрывая партию с крахом, Чондэ думает, что за окном блестит молния, а охуевшие лица друзей - отличный фон для завершения самого позорного дубля в его жизни. Эй там, можно переиграть? Свет, камера, тормоз. Второй дубль никогда не снятой истории настигает Чондэ на лоджии того самого дома. В главных ролях: Ким ненавистьвглазах Чондэ, Бен чтобтебячертпобрал Бэкхен, электрические разряды между ними, по бокалу с вином в руках. Бэкхен прикрывает за собой дверь, опирается на перила и облизывает тонкие губы. Чондэ хочется скинуть его с пятнадцатого этажа, потому что он никогда не был визуалом, но залипать на нюансы это еще никому не мешало. Важное замечание об этажности на полях: они всего лишь на пятом. - Просто мне было обидно. Правда. Бэкхен не начинает с приветствия или вступительных фраз, его способность подбирать слова Чондэ хочется сравнить с ментальной мастурбацией и одновременно забрать ее себе, потому что это он тут вообще-то "типа писатель". - Ты влюблен? - ошпаривает вопросом Бэкхен и, спиной перегибаясь через перила, смотрит на звездное небо. Чондэ ловит себя на дебильнейшей мысли кинуться к нему и оттащить от края. Естественно, чтобы сбросить с высоты повнушительнее. - Идиотский вопрос для второго диалога. - Это я к тому, - художник поворачивает голову и улыбается, - что у всех могущественных людей есть самая главная слабость. И твоя уже на подходе. Чондэ заворожено наблюдает за кошачьими движениями, за длинными пальцами, за нестертыми кое-где следами краски на бледной коже. Он пропускает как собственный отъезд в другой мир момент, когда кончики этих пальцев касаются его щеки и уголка губ. - Я хочу тебя. - выдает Бэкхен и приближается на ахренеть какое небезопасное расстояние. - Рисовать. Так и не дожидаясь ответа, он возвращается в душное помещение, а на прощание кидает "Когда перестаешь думать, многое становится понятным, не правда ли?" Несколько дублей Чондэ тратит на то, чтобы в психе разрывать исписанные страницы, корчиться от невыпущенного вдохновения и на попытки не думать об одном единственном. Слишком много дублей для ничтожного количества дней. Он никогда напрямую - нет, но ему приходит смс в три часа ночи с неизвестного номера вопреки всем условным обозначениям человеческих взаимоотношений. "Я умираю от приподнятых уголков твоих губ" Номер неизвестен только дурацкой машине, тогда как человеческий мозг сразу же распознает в каждой букве хитрую ухмылку. "Прости", - набирает Чондэ, прикидывая в голове проценты своей искренности, - "Я был пьян тогда" "In vino veritas" - приходит в ответ. А парень, сжимая от бессилия зубы, записывает на полях тетради очередное выражение. У него дурацкое чувство, что ураганом домик Элли закинуло на съемочную площадку Джима Джармуша, алкоголь что покрепче и жестокое желание схватить в руки телефон. "Зачем ты мне пишешь?" - выяснение напрямую, будто ноль помноженный на ноль может дать неожиданный результат. "Я тебе нравлюсь" "Нет" "Я в нее не влюблен, но она мне вполне нравится. А она в вас влюблена, но нравитесь вы ей не очень" Чондэ хочется встать, проследовать к стене и театрально херануться об нее со всей силы, потому что цитата любимого писателя в первых пяти сообщениях - как нарушенное правило "не ниже пояса" в боях без правил. Он пишет всю ночь, и только на рассвете замечает, что целый рассказ состоит из одного единственного имени на разные смысловые интонации, а это уже отличный повод записаться на прием к нужному врачу. Бэкхен по ту сторону съемочной площадки с волнением заигравшегося понимает, что у всех образов на холсте есть что-то общее. "Мое вдохновение" - пишет он несколькими днями позже - "психануло и заявило, что разговаривать будет только с тобой". "Я с радостью с ним встречусь, только пусть не тащит с собой тебя" Делай что хочешь, главное - не пойми в один прекрасный день, что фильм о тебе решил снять Ксавье Долан. Эту участь Чондэ пока что обходит стороной, но вот он уже совсем не уверен, что книгу о нем садится писать не Ник Хорнби. Бэкхен появляется в больших наушниках, угловато пританцовывает и выжидающе улыбается. - I`m... - Kaspar Hauser, - заканчивает Чондэ за него. Слишком легкий ход. - Если бог и возможен, то он обязательно окажется диджеем. Бэкхен садится рядом, больше радуется тому, что собеседник так легко разгадал ребус, чем злорадствует, раскачивает детскую качелю до свиста и долго молча всматривается в чужое лицо. - О чем твои картины? - спрашивает Чондэ, принимая правила "кто в кого глубже заглянет". От того, что внутри Бэкхена видится уже сейчас, голова немного идет кругом и хочется передернуть плечами, избавляясь от наваждения. - О том, чего не видят другие. - улыбается Бэк. - Знаешь же, сейчас такое время. Самое страшное для художника - прослыть реалистом. Вечно приходится придумывать метафоры, эвфемизмы, скрытые смыслы. - Ты так потерялся в метафорах, что забыл о настоящем. - Просто для меня настоящее - одна большая метафора. - Бэкхену приходится сделать небольшую паузу, чтобы старательно раскачаться еще сильнее, заставляя Чондэ вцепиться в спинку качели. - Сколько способов выразить ненависть ты можешь насчитать? Чондэ отвечает "драка, взгляд, молчание" и тянется за поцелуем, потому что это закономерный следующий пункт в его списке. Бэкхен, не удивившись, достает наушники, разделяя две капли поровну и нажимает на плей, вновь возвращаясь к чужим губам. - Просто целоваться нужно под музыку. - объясняет он после укусов, слишком несдержанных для улицы стонов и колотящегося сердца помноженного на сумасшествие происходящего. - Не смотри на меня так, то, что ты сделал, совершенно нормально. Я бы не хотел тратить время на пять обязательных свиданий, пару сеансов самокопания и скромные вопросы "а можно?" Чондэ очень хочется послать всеми словами, но 100% мыслей занимает явный фетиш Бэкхена на его /теперь уже искусанные/ губы. - Позволишь мне тебя нарисовать? После короткого кивка Бэкхен исчезает, а смской вслед себя оставляет совершенно точно необходимый адрес. На этом месте в своем фильме Чондэ уговорил бы режиссера показать людные улицы с мокрым асфальтом, ночную реку Хан и себя на набережной, всматривающегося в даль. На деле он запирается дома и продолжает пробовать чужое имя на всевозможные почерки. Бэкхен у себя в студии встречает не приветствием, а "Я за сутки прочитал все, что у тебя опубликовано. Твой текст похож на танец". Чондэ хочется ответить "Ты сам похож на танец", но просящийся вывод "Ты - мой текст" заставляет прикусить язык. Он переводит взгляд на экран чужого ноутбука, обклеенного всякими милыми наклейкам так, что не осталось и живого места, и улыбается картинке, которую легко узнает. Он уверен: Бэкхен прошарил все его соцсети, чтобы найти список любимых фильмов и стрелять прямо в сердце. - Слава богу, в этом городе никто не смотрит вверх. - не отрываясь от стоп-кадра цитирует Чондэ "Короля-рыбака". А Бэкхен, счастливо улыбаясь, вскидывает голову. Свет, камера, остановить мгновение навсегда. Режиссер кидает в вырезанные сцены разговоры, перекуры, чай, моменты взаимного сумасшествия и предложение остаться на ночь, потому что рисуется там намного лучше. Чондэ выходит из душа, заворачивается в белоснежное махровое полотенце и забирает пальцами мокрую каштановую челку. Он опускается на пол рядом с Бэкхеном, смотрит на то, как тот, высунув кончик языка, добавляет фиолетовые мазки на голубой фон, составляет в своей голове описательные предложения, которые запишет немного позже. Бэкхен ведет кистью слева направо, поворачивается следом за ней и продолжает тонкую линию на голой груди своего гостя. Чондэ давится ощущениями, которые не оставляют в легких места для кислорода. Предвкушение чего-то, что должно произойти непременно, но все равно страшно, выливается ведром холодной воды с потолка. - Ты хотел рисовать меня, а не на мне. - шепотом напоминает Чондэ. Глаза начинают косить в одну точку от близости, кожа чувствует сбитое дыхание. - Я еще все успею. Бэкхен нажимает на плечи, роняет на пол, смешивает краски и лихорадочно водит кистью по более темной, чем у него самого, коже. Он пытается утихомирить дрожь в руках, нервно всхлипывает от нахлынувших эмоций, и только тогда Чондэ вырывает и выкидывает инструмент, перехватывает ладонь, прикасается губами к каждому пальцу, на смену которым приходят губы с привкусом едкого сигаретного дыма. В своем романе сейчас он бы написал, что нервозность и непонимание - лучшие чувства из тех, которым смогли придумать название. Не остается никаких вопросов, как сыграть эту строчку в экранизации. Полотенце летит в противоположный угол, Чондэ прогибается в спине, а Бэкхен хватает раскрытым ртом нагревшийся воздух от резкого срывания рубашки с плеч. Его визуальное восприятие задыхается в оргазмах, когда пальцы неаккуратно мажут по палитре, а после - по ренессанским скулам чужого лица, которым сны бредят уже много дней. Бэкхен хнычет и прижимается ближе, зажмуривает глаза от пальцев Чондэ в своих волосах и сбито бормочет что-то про "если ты сейчас не..." прежде чем его губам находят другое применение. Три, два, Бог, ты просыпал на невинный сценарий слишком высокий рейтинг. Бэкхен сжимает пальцами оторванный лист картона и раскладывается по прохладному полу. Чондэ прислоняет к его губам сигарету и помогает закурить. Оставляя хозяина квартиры приходить в себя, он гуляет по студии и рассматривает каждую картину. - Я понял. - говорит он. - Все эти картины - ты. - Мы обречены на самовыражение, - нервно улыбается Бэкхен, выдыхая дым, - но с некоторых пор все эти картины - ты. Чондэ обязательно напишет о том, как дрожит хрупкое тело под его прикосновениями, о том, как вздрагивают плечи от поцелуев в ключицы, о том, каким слабым на деле оказывается тот, кого считают самым могущественным. О том, что человек может быть вдохновением. Пол уже не спасти, а после череды неудачных попыток смыть мазки с себя, с высокой колокольни плюется и на это. Чувствуя неопровержимое приближение рассвета, Чондэ включает музыку и театрально разыгрывает приглашение на танец. Он наконец-то до конца понимает смысл слов Ницше о том, что поверить можно лишь в того Бога, который умеет танцевать. - У меня две рецензии на этот спектакль. Ты ненормальный. И я влюбляюсь в тебя так стремительно, что мне страшно. - шепчет Чондэ на ухо уже с закрытыми глазами, касаясь губами волос, щекочущих его грудь. - Это одна и та же рецензия. - Бэкхен отвечает улыбкой и сладко зевает. Рассвет, камера, просыпается город, засыпают невписывающиеся. Бэкхен заваливается в самые неподходящие моменты, превращая их в правильные, увозит в соседний город воскресным утром, признается в любви портретами и играет в "я разрисую твою квартиру всеми эмоциями, а ты распиши мне стены". Чондэ только обещает "Я нарисую про тебя книгу" и делает первые наброски, стараясь фильтровать эпитеты хотя бы с помощью союзов и предлогов. Чондэ никогда раньше не встречал людей, рядом с которыми телефон хочется поставить на "не беспокоить бессрочно", и слова "я сегодня мыл голову пять раз, чтобы смыть оттуда мысли о тебе, зараза, но у меня ни черта не получилось" произносить с просто ужас какой тупой улыбкой. Он сидит в чужой студии у огромного окна и пытается сосредоточиться на тексте, пока Бэк себе под нос напевает до безобразия дурацкую песню. - Заткнись. - не отвлекаясь, кидает Чондэ. Бэкхен хитро щурится и поворачивается к нему. - Знаешь, я всегда хотел рисовать с таким же надрывом, с каким пел Кобейн. С таким же, с каким пишешь ты. - он не глядя мажет кончиком кисти по краю холста. - Так ты понял мои картины? - Нет. Отвали. - Чондэ швыряется тюбиком краски и возвращается к своей тетради, на полях которой записывает "Все намного хуже. Я понял тебя". Свет, камера, бесконечность.