День победы

...знать и любить другого человека — в этом и есть корень всякой мудрости. Ивлин Во «Возвращение в Брайдсхед»

Артур Хеллсинг любил утро. Артур любил пробирающую до костей бодрящую утреннюю свежесть, и воздух, напоённый будоражащим настроем начала нового дня, и нежную дымку, и играющие бликами капельки росы на кончиках травинок, и прочую умилительную романтическую дребедень. Артур любил утренний солнечный свет, кристально чистый и прозрачный, каким тот не бывает даже в самый яркий знойный полдень; быть может, накладывал свой отпечаток многовековой опыт других охотников на вампиров, для которых рассвет всегда означал преимущество над ночным хищником. И не последней причиной, по которой Артур любил утро, было то, что рассветом с его родом деятельности и образом жизни он любовался чаще не пробуждаясь, а направляясь спать. Утро девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года не было исключением, несмотря на свою исключительность. Лондон отмечал окончание войны всю ночь напролёт, и порог дома Артур переступил, не помышляя о большем, нежели завалиться в собственную постель, не забыть бы только оставить под рукой домашние шлёпанцы, которыми так удобно запустить в любого, кто посмеет разбудить его раньше полудня. — Сэр Шелби Пенвуд и сэр Хью Айлендз наведывались, надеясь застать вас, сэр. Даже известие о вполне само собой разумеющемся визите лучших друзей вызвало у Артура поначалу лишь усталую досаду — от которой, впрочем, радостное оживление быстро не оставило ни облачка. — Давно? Глядя на солдата, Артур искренне посочувствовал бедолаге, которому выпало стоять на вахте во время торжеств, и он сделал мысленную пометку выплатить ему премиальные. — Часа два назад. Сэр Шелби уехал, а сэр Хью остался ночевать. Артур кивнул и поплёлся наверх. Оставшийся ночевать в особняке, даже в отсутствие хозяина, приятель сэра Артура не был для слуг и охраны неслыханным делом, а уж Хью по тем или иным причинам за годы войны провёл здесь никак не меньше ночей, чем дома, и лишь немногим, пожалуй, меньше, чем на службе. Проходя через гостиную, Артур прихватил полуполную бутылку виски и пару стаканов. К тому времени, как Артур благополучно достиг своей спальни, он пришёл к печальному выводу, что в одиночку да из двух стаканов выпивать не к лицу, и отправился для решения возникшего затруднения в гостевую спальню. Сэр Хью Айлендз представлял собой до умиления безобразное зрелище. Похоже, Шелби этой ночью славно поработал Вергилием, проведя Хью не через один круг грешных развлечений лондонской преисподней, раз уж сей закоснелый педант дрых ныне поверх покрывала в полном облачении, не считая брошенного на стул пиджака и — Боже правый! — даже не разувшись. Белизну жилета марал размазанный след помады на плече. Очки Хью догадался снять, видимо, в самый последний момент пребывания в сознании и самозабвенно сжимал их теперь в кулаке, точь в точь как в школе, когда на Артура с приятелями находила блажь прятать сию сакральную принадлежность в самых непредсказуемых местах. С приближением лета начинавшее пробиваться в угол спальни яркое солнце спящего ничуть не беспокоило. Артур с лёгким стуком опустил бутылку и стаканы с толстым донышком на столик и на цыпочках обошёл вокруг кровати. С воспоминанием о школьных годах вернулся и шальной зуд выкинуть над спящим какую-нибудь совершенно дурацкую шутку — хотя бы и связать ему шнурки, нечего топтаться по чужим покрывалам в обуви. Улетучились каверзные намерения, впрочем, с той же лёгкостью, что и возникли; присев рядом с Хью, Артур искренне посочувствовал павшему в неравном противостоянии товарищу и снял с него одну за другой туфли, которые с вечера явно были начищены до зеркального блеска. Затем Артур, поморщившись, двумя пальцами стянул с него влажные носки — ночь напролёт в загуле не вызывает желания обниматься с сими предметами белья, будь их обладатель хоть тысячу раз джентльмен, — бросил их, не глядя, через плечо и с медитативной задумчивостью, которая наваливается только после бессонной ночи, уставился на мосластые лодыжки и длинные ступни Хью. Некоторое время спустя завихрения мысленного процесса сподвигнули Артура разуться самому и поставить собственную босую ногу рядом для сравнения. Не довольствовавшись визуальной инспекцией, он попытался извернуться и приложить свою стопу к чужой, когда Хью отдёрнул ногу и сонно, недовольно пробурчал: — Ну что ты там вытворяешь, Хеллсинг? Хью Айлендз терпеть не мог ложиться поздно, точнее, в том диапазоне «поздно», который больше заслуживает наименования «рано». На службе, когда приходилось засиживаться до утра из-за неотложных дел, такие посиделки означали лишь нерационально потраченное время и силы, а результата, если бы не срочность, можно было бы достичь в куда более краткий срок на свежую голову. Затянувшиеся празднования, того хуже, означали потребление спиртного в количествах, превышавших приятное и безболезненное, да тошнотворную беспокойную скуку вместо задора первых хмельных часов. Поэтому едва ночные скитания забросили их с Шелби на островок спокойствия в бушующем Лондоне, которым, как ни парадоксально, оказался тихий, пустующий особняк Хеллсингов, Хью заявил, что никуда больше не потащится, отбился от Шелби чуть ли не с применением силы и закрыл за собой дверь хорошо знакомой спальни с облегчением, которое было подпорчено лёгким разочарованием. Празднование без участия Артура казалось неполным. Впрочем, Хью сам сразу сказал Шелби, что нет никакого смысла искать Артура дома. Если Артур не явился в клуб действительно из-за внезапно выпавшего задания, то в особняке они его не застанут, а если он под предлогом задания отправился искать каких-то особо недостойных джентльмена развлечений, то искать его дома не стоит тем более. Разве что дело всего-навсего в женщине, и тогда застать-то Артура они застанут, но появлением своим не обрадуют. Да, но представь только, какая это должна быть женщина, чтобы ради неё Артур не явился на празднование Дня победы, восторженно подхватил идею Шелби. Кстати, теперь Хью стало понятно, почему по приезду в «Хеллсинг» Шелби настаивал на знакомстве с дамой, о которой никто не имел ни малейшего понятия. Вот привязчивые нелепые пьяные мысли... Прямо как сейчас, удостоверившись, что вечером Артур уехал по делу, никакими разумными уговорами Хью никак не мог отделаться от противного беспокойства, что с Артуром случилось неладное в первый же день мира. Многие из их окружения, хотя и устали от войны, привыкли к её напряжению и порядкам; Артур же, напротив, как никто другой ждал мирного времени со всеми его прелестями. И если именно сегодня опасности его злосчастной работы вдруг настигнут... Ни в коем случае, отрезал Хью, быть такого не может — будто, ни дать, ни взять, в дешёвом романчике... — В дешёвом нравоучительном романчике, — зло заявил он вслух. Убедившись, что на подобное Артур ни за что не подпишется, и так успокоив сам себя, Хью задремал. Проснулся он, оттого что ему щекотали пятки. Вне всякого сомнения, существовала только одна лишь личность, способная позволить себе подобные предосудительные вольности в отношении сэра Хью Айлендза. Немедленно притянув беззащитно-босые ноги к себе, Хью резко сел и скривился от лёгкого головокружения. — Ну что ты там вытворяешь, Хеллсинг? — Я просто хотел проверить, у кого длиннее. Безмерно довольная улыбка Артура заразительно сияла сквозь размытость окружения. Хью даже померещилось было, что ослепительная улыбка и вульгарный мятый галстук с ярким узором косых полосок «Юнион Джека» появились в поле его близорукого зрения на долю секунды раньше самого Артура. Айлендз нацепил очки и снова сорвал: стёкла будто в молоке сполоснули. — И так, на мой взгляд, понятно — я выше. — Подумаешь, жалкие полтора дюйма. — Тринадцатый, если что. Платка Хью не обнаружил и, решив, что в нынешней компании позволительно немного пренебречь приличиями, протёр стёкла полой рубашки. — О чём это ты? — Номер обуви. Раз уж тебе не даёт покоя вопрос о длине, вполне достаточно было спросить номер обуви. Артур поскрёб в затылке. — Как-то не думаю, что ты обрадовался бы, разбуди я тебя, чтобы поинтересоваться твоим номером обуви. Да и чтобы я свой-то помнил... — он поднял с пола туфлю, повертел в руках, разыскивая пресловутый номер и, не придя, видимо, в восторг от полученных сведений, зашвырнул её за плечо. Обиженный предмет обуви скрылся под креслом. — Можно подумать, я несказанно обрадован теперь. Тут Хью покривил душой. Наглая улыбка приятеля, без зазрения совести разбудившего его поутру, вызывала вполне положительные эмоции, и Хью не вполне отдавал себе отчёт, почему, пока не вспомнил о мрачных прилипчивых предрассветных тревогах. Разумеется, приятно было видеть Артура целым и невредимым — будто с этим везучим оболтусом правда могло стрястись что-то серьёзное! — Куда ты вчера пропал? — Это кто ещё пропал, скажи на милость! Я, — Артур задрал нос, — опаздывал в клуб по причине неотложного дела государственной важности. Я позвонил где-то после десяти, но вас уже и след простыл... О, неужто ты не в курсе, где я пропадал, Хью? — Нет, Артур, я не в курсе всех выходок твоей ненормальной организации, хотя в интересах государственной безопасности, возможно, следовало бы... — Просто не могу поверить! Ты ещё не в курсе?! Хью, друг мой, не представляешь, до чего это невероятное чувство: знать что-то важное, чего не знаешь ты. — На здоровье, — фыркнул Хью. Ему не хватало воли даже в шутку обидеться на подобное ребячество. Чистый восторг Артура Хеллсинга по поводу какой-нибудь нелепицы представлял собой, кажется, необходимую составляющую вселенской гармонии. Хью Айлендз был достаточно низкого мнения о разумности устройства этого мира, чтобы без особого труда смириться и с подобной странной необходимостью, даже в условиях лёгкого утреннего недомогания. Закинув руки за голову, Артур откинулся в изножье кровати с выражением абсолютного восторга не только на лице, но и во всей позе, обманчиво вальяжной на первый взгляд; наученный же горьким опытом Хью чуял бьющую через край энергию и готовность изводить окружающих, пока те не будут вынуждены настоятельно объяснить Артуру, что его поведение совершенно недопустимо. Не далее как несколько дней назад в сходном порыве торжества по поводу взятия Берлина Артур, не довольствуясь рукопожатиями и сдержанно-радостными поздравлениями, вначале бурно и продолжительно наобнимался с Шелби, а потом приподнял за талию самого Айлендза и протащил метров пять — к чопорному недовольству одних членов Совета и не слишком тщательно скрываемой насмешке других. — Вот теперь я в полной мере ощущаю, что война окончена, и что вчера мы праздновали не очередной небольшой успех, а самый настоящий День победы. Вперёд, Британия! Да здравствует свобода! Боже, храни короля! Артур вскинул руку в намозолившем глаза жесте в виде буквы V. Хью недовольно скривился и показал неприличный жест из тех же пальцев, только вывернув кисть тыльной стороной вперёд. — Это предложение? — живо поинтересовался Артур. Хью растерянно моргнул. Он был осведомлён лишь о том, что в таком виде жест не годится для употребления в приличном обществе. Воспитание большинства членов Совета Круглого стола не включало в себя тонкостей обсценного невербального общения низов, но данный пробел был восполнен после того, как вышеописанную комбинацию из двух пальцев публично, по ошибке, воспроизвёл сэр Уинстон Черчилль (хотя Хью был убеждён, что премьер полностью отдавал себе отчёт в том, что делает, и его «ошибка» лишь повеселила и настроила к нему благодушнее широкую публику). Однако конкретным значением неприличного жеста Хью поинтересоваться не удосужился и мог теперь только догадываться по кривой ухмылке Артура. Айлендз нахмурился в ответ. — Прекратил бы ты свои вульгарные намёки, в самом деле. А то в один прекрасный день ты не оставишь мне, как порядочному человеку, другого выбора, как жениться на тебе. — Напугал ежа... Миссис Хью Хеллсинг — пожалуй, есть в этом некое ласкающее слух звучание. — Я сказал «жениться». Так что если ты только не намерен поискать ласкающее слух звучание в «миссис Артур Айлендз»... — Ну нет, — совершенно серьёзно отрезал Артур. — Замуж за тебя я не пойду. — ...уймись и веди себя прилично. — Кто бы говорил, — он резко сел напротив и с интересом поскрёб нечто на плече Хью — покосившись, тот с недовольством обнаружил тёмно-красный след от помады. Тоном знатока Артур осведомился: — Брюнетка? — Блондинка. Со скверным вкусом. — Какая жалость, судя по всему, я упустил родственную душу. Должен заметить, что я вообще считаю крайней несправедливостью тот факт, что превратности судьбы разлучили нас вчера вечером, и нам так и не удалось выпить за день победы вместе. — Нет, только не говори, что ты намерен незамедлительно заняться восстановлением справедливости... Артур приложил все усилия, чтобы изобразить на своём лице укоризненное выражение, будто на сей раз Хью предложил нечто непристойное. Понятно, что в настоящий момент идея не вызывала у Айлендза особого энтузиазма, однако и достаточно скверно, чтобы Артур проявил милосердие и пошёл на попятный, тот не выглядел. — Я нахожу твоё поведение в высшей степени возмутительным, Хью Айлендз. Как ты можешь возражать против проявления патриотизма и неоспоримого восстановления справедливости? — Артур, в принципе, я с превеликим удовольствием составлю тебе компанию, — вкрадчиво произнёс Хью, когда Артур, и слышать не желая возражений, встал за бутылкой и стаканами. Лёгкая нотка неуверенности выдавала каверзность последующей просьбы. — Но с одним условием. Буду счастлив, если выпить мне ты принесёшь просто стакан воды из-под крана. — Стакан воды? — Стакан воды. — Никак невозможно! Что станут говорить о гостеприимстве этого дома, если я преподнесу дражайшему гостю всего-то жалкий стакан воды? — На жалком стакане не настаиваю, Хеллсинг. Я смиренно согласен на антикварный позолоченный кубок, если оный больше соответствует твоим нуворишским представлениям о гостеприимстве. Будь, однако, любезен, налей туда простой воды, а не... — сощурившись, Хью присмотрелся и предсказуемо заканючил: — Нет, только не очередной скотч, Артур. Ненавижу это пойло шотландских пастухов. — Это, — с ноткой оскорблённого достоинства высокомерно начал Артур, — никоим образом не «очередной». Это исключительный виски, и презабавнейшую историю сей бутылки я бы с удовольствием тебе поведал, но, не обессудь, не в нынешний раз... — Тебе прекрасно известно, что я всё равно от природы лишён уникальной способности оценить разницу между сортами этой сивушной дряни. Хью вёл себя как маленький. После подобных возмутительных заявлений Артур просто никак не мог сдать позиции. — Винокурня стоит у самого берега моря, — слащавым тоном профессионального дегустатора протянул он, — поэтому виски, который я хочу тебе предложить, хранит ароматы дёгтя, дыма, морской соли и водорослей. — Мазут, копоть и тина. Чудесненько. Так и быть, — уж кому лучше Хью было известно, сколько и с каким напором способен вещать Артур, оседлав любимого конька. — Плесни, так и быть, на палец, раз настаиваешь. — На па-алец? — Артур шмякнулся на спружинившую кровать в приливе озорного веселья, будто только что опрокинул в себя щедрый глоток своего напитка богов. Коричнево-янтарная жидкость в бутылке взметнулась к горлышку и звонко булькнула, вторя ему весельем. — Ну как скажешь! И он плеснул, не глядя, себе на руку, окропляя постель пахучим напитком. — Ты... — Хью онемел от возмущения на полуслове, когда Артур, ухмыльнувшись, коснулся мокрыми от виски пальцами его губ. Прозрачная капля стекла с уголка рта по подбородку. Оставляя блестящий влажный след, Артур с нажимом обвёл верхнюю, так характерно вздёрнутую в негодовании, губу. Остолбеневший от вопиющего нахальства Айлендз был готов сорваться в любую секунду; так и подмывало проверить, как далеко ещё он позволит зайти. Делая вид, будто не замечает мечущего молнии взгляда, Артур протолкнул палец чуть глубже, провёл по кромке ровных верхних зубов, и тут Хью сжал челюсти. Не в полную силу, но ощутимо, судя по тому, как Артур, ойкнув, отдёрнул руку. — Будет тебе руки распускать. — Ну ты и кусачая тварь, Айлендз, — пытаясь выглядеть обиженным, Артур сунул пострадавший палец в рот. — С другой стороны, что за интерес лезть в пасть тому, кто не кусается? — Это было негигиенично, прежде всего. — Я продезинфицировал, протестую! Героические попытки сохранить серьёзный и чуть оскорблённый вид с треском провалились, Хью тоже разобрал смех, сквозь который он с трудом выдавил: «Надо же, укусить эксперта по кусачим тварям!» Казалось, одни только пары этой забористой дряни, которую пытался споить ему Хеллсинг, кружили голову, переполняли небольшую спальню с полоской яркого солнечного света вдоль подоконника беззаботной смешливой весёлостью, одной на двоих. Артур вторил его смеху, лишь с оттенком какой-то задумчивой мягкости в уголках глаз. Будто, мелькнула мысль, на пальце, который он так и держал во рту, Артур силился распробовать что-то новое, кроме дёгтя, водорослей и морской соли. Хью мотнул головой, отгоняя наваждение, и лёгкое похмелье сдавило лоб. — Чёрт возьми, Артур, давай я всё-таки налью себе воды. Да и тебе, судя по всему, вполне достаточно просто разбавить всё, что ты успел потребить на своём деле государственной важности. С возгласом протеста Артур слегка подбил привставшего приятеля под коленку, Хью рухнул прямо на него, но успел перехватить и прижать пытавшуюся удержать его руку и даже поймать опасно накренившуюся бутылку, когда Артур с неподдельным испугом вскрикнул: «Виски!». — Так-то лучше, — довольно заметил Хью, прижимая брыкавшегося для порядка Артура понадёжнее и ставя бутылку на тумбочку. — Хватит, в конце концов, поливать этим благоуханным пойлом мою кровать. — Твою кровать, а? — Так и быть, кровать, в которой я сплю — спал, точнее, до некоторого времени и, честно говоря, планирую продолжить сие увлекательнейшее занятие, как только ты уймёшься, — Хью извернулся, чтобы глянуть на наручные часы. — Уже почти семь, Артур. Артур сладко зевнул, припоминая, что сам не так давно считал идею «поспать» увлекательной. — У нас намечено что-нибудь на завтра? — Бенджамин Чепмен созывал на завтра совещание по индийскому вопросу. Уставившись в потолок, Артур жалобно застонал. — Не шути. — Не шути, что ты забыл. — Быть того не может... Я-то имел в виду, не предусмотрели ли вы с Шелби продолжение?.. Во сколько завтра, напомни. — В одиннадцать утра, если не ошибаюсь. — Нет, просто не могу поверить. Бенджи — аристократ до мозга костей и тонкий ценитель грубых развлечений. Это явно не его предложение было, верно? А ты не согласился бы передать, что я всё ещё преследую парочку бешеных кровососов где-нибудь «в горах, где моё сердце»? О, нашёл кого просить, и не говори! Нет, ну правда ведь, Хью, индийский вопрос — это всё равно давно не вопрос. Злосчастные колонии уже, считай, потеряны для нас. Не переправлять же прямиком в Индию войска из Европы и Африки — иначе мы потеряем ещё и Англию. — Я не разделяю твоего однозначного пессимизма, Артур. Разумеется, военным путём этот вопрос не решить... — ...и тем более не решить путём извлекания из постелей как следует отгулявших торжества сильных мира сего утром девятого числа, разрази меня гром... Постой, десятого. Десятого у нас заседание, а не девятого, Хью! — Я так и сказал — «завтра». — Чушь, «завтра» начинается только после того, как я высплюсь, о чём тебе прекрасно известно, зануда! — Артур сердито дёрнулся, едва не вырвавшись из-под удерживающего его Айлендза. — Индийские колонии, чёрт побери! Извечная британская имперскость и дотошность! Как долго после объявления независимости Штатами в Совете просуществовала позиция представителя по делам Северо-американских колоний? — Больше ста лет, как тебе прекрасно известно, балбес. Собственно говоря, намерение её упразднить как раз и осуществили перед принятием в Совет твоего отца. — Ну вот. Так и мы теперь долго и упорно будем видеть индийские колонии там, где остальной мир признает полноправное независимое государство. Хью облокотился на грудь Артура, устраиваясь поудобнее и упрочивая собственные завоевания заодно. — Ты очень к месту провёл аналогию между Соединёнными Штатами и Индией, Артур. Завоевание независимости Штатами и переход Индии под британское владычество произошли приблизительно одновременно. Многие индийские интеллектуалы, получившие образование здесь же, в Англии, ныне невольно сравнивают успехи, достигнутые США за этот период, с тем, что было сделано или не сделано в их стране. Да, мы любим утверждать, что Британия на тот момент являлась ведущей державой и несла свет цивилизации в отсталые варварские края... — Угу, — покорно согласился Артур, с сонным видом прикрывая глаза. Хью осторожно усмехнулся уголком губ, прикидывая, что не должно потребоваться много времени, чтобы усыпить его окончательно, и, прислушиваясь к размеренному дыханию, продолжил тем же лекторским тоном: — Не стоит, разумеется, делать тайны из того, что Ост-Индскую компанию интересовала прежде всего прибыль. Однако получение прибыли требовало от неё установления в охваченной феодальной раздробленностью и анархией стране хотя бы подобия порядка. Сами маратхи, господствующая на тот момент в Индии народность, называли предшествовавший приходу англичан период «временем ужаса» — Артур! Последний выкрик с резким придыханием превзошёл все ожидания Артура. — Да? — невинно поинтересовался он. Хью помедлил, предоставляя ему возможность самому осознать очевидную недопустимость своих действий. Но убедившись в тщетности своих чаяний, процедил: — Будь любезен, убери свою руку из моих штанов. — А по-моему то, что у тебя в штанах, не возражает против моего небольшого вторжения. — Возражает зато кое-что другое, и решения я принимаю именно данной частью тела, а не тем, что у меня в штанах — в отличие от некоторых. И умерь своё самомнение. Это всего лишь нормальная утренняя физиологическая реакция. — А то я уж испугался, что это реакция на анализ британско-индийских отношений, а не, скажем, на это... Хью зашипел в ответ на бесцеремонные манипуляции в обсуждаемой области. — Артур. Ты что, окончательно свихнулся? — Извини, — в лице Артура не было ни тени извинения, но руку он убрал. Неуютное ощущение лёгкой неудовлетворённости Хью постарался забыть, списав на отклонение от нормы выбитого из колеи организма. — Вообще-то я просто решил сменить тему разговора. — Слава богу. Значит свихнулся не сильнее, нежели прежде. А я, честно говоря, хотел покончить с разговорами совсем и пойти спать. — И далеко пойти? — уточнил Артур, притягивая его за талию. — Или довольствоваться своей кроватью? Вообще-то, он собирался довольствоваться своей — им с Артуром было не впервой ночевать на одном предназначенном или приспособленном для спанья предмете мебели, да и шуточные неприличные поползновения Артура были дежурной насмешкой. Однако сегодняшний его энтузиазм, кажется, переходил все границы. — Если ты не уймёшься, я осуществлю твою давнюю, судя по всему, мечту и уложусь в твою кровать. А ты, между тем, останешься здесь. Хеллсинг, твою мать, в конце концов! Ну что ты творишь снова?! Руки Артура с невероятным проворством расстегнули пуговицы на его жилете и принялись за рубашку. — Раздеваю тебя, — констатировал очевидное Артур. — Меньше всего тебе захочется бегать по коридору в таком неподобающем и двусмысленном виде. Эй, что ты делаешь? — Привязываю тебя, — Хью сосредоточенно завязывал узлом вокруг столбика кровати омерзительный пёстрый галстук Артура. — Меньше всего я захочу, чтобы ты при этом за мной гонялся. Взвыв от восторга, Артур запустил руки под рубашку и бесцеремонно облапал Айлендза. Тот вырвался, но не бросился в бега, а, откинувшись подальше, так и остался сидеть, растрёпанный и пунцовый, оседлав и прижимая всем весом к кровати бёдра Артура; раздёрганная рубашка удерживалась, казалось, лишь лямками подтяжек. Душераздирающе непристойное зрелище, с восхищением заключил Артур и так же подметил, что натянувшаяся удавка галстука оказалась как нельзя кстати: на миг он почти готов был перестать притворяться, что Хью удерживает его так уж надёжно, перевернуть разошедшегося приятеля на лопатки и... И выяснить в кое веки, правда ли ему, Артуру, хочется ряда совершенно неподобающих действий или его просто раззадоривает их недоступность. Впрочем, одно Артур знал наверняка: ему точно не хочется выяснить, после которого из этих действий Хью перестанет с ним разговаривать. Галстук был просто гениальной идеей. — Зато теперь у меня есть отличное оправдание, чтобы пропустить собрание. С превеликим сожалением позвольте сообщить вам, господа, что я не имел возможности присутствовать на совещании по индийскому вопросу, поскольку уважаемый сэр Хью Айлендз привязал меня к кровати моим собственным галстуком. Хью встретил это заявление прямо-таки до мурашек неуютной улыбкой превосходства. — Веди себя хорошо, и я, быть может, даже разрешу тебя покормить. — А как же остальные мои потребности? И непотребности? — Что касается последних — рук я тебе не связывал. — И то верно, — обрадовался Артур и, молниеносно ухватив Хью за подтяжки, дёрнул на себя. — Использовать руки, говоришь? Артур задержал его падение в самый последний момент, они едва не столкнулись лбами и теперь их лица разделяли какие-то дюймы. — Боже! — выдохнул Хью. — Всё-таки следовало связать тебе и руки. Артур ухмыльнулся и обернул подтяжки вокруг кистей, чтобы удержать приятеля ещё надёжнее. — А я-то, когда увидел тебя сегодня утром, хотел связать тебе шнурки. Но заметь, — признался он задушевным шёпотом, — я не стал делать этого. — Поверить невозможно, Артур! — в тон ему ответил Хью. — Это, пожалуй, самое зрелое твоё решение за последние лет десять. Его чёлка нависала над лбом Артура, концы волос почти касались собственной косой тени на коже и некое любопытство влекло соприкоснуть их. Слова Артура оставляли на коже остывающий след дыхания. — Только десять? А чего более зрелого меня угораздило совершить десять лет назад? — Не напрашивайся на комплименты. Десять лет назад твой возраст более соответствовал твоим поступкам. — Эй, десять лет назад ты придерживался совсем иного мнения. Из чего я сужу, что ты за десять лет изменился явно в лучшую сторону. В отличие от. Оттенок снова проскользнувшей некой странной мягкости в голосе Артура затолкал ответную ехидную реплику обратно в горло Хью. Готовый ответ показался неуместным, ещё более неуместным, чем повисшее выжидающее молчание, ещё более неуместным, чем другие слова, со звоном разбившиеся в подчеркнувшей их тишине. — Нет. Не в отличие. Хью отвёл взгляд в сторону, переключился на первое, что бросилось в глаза: на пёстрый, до слёз режущий яркостью полосок галстук, слишком туго затянутый поперёк шеи Артура, спешно принялся распутывать узел на горле, нервно, неловко задевая выступающий кадык. С опозданием Хью сообразил, что удобнее было бы делать это с другого конца, который он сам и завязал, и даже хватка Артура не удерживала его больше, растянутые подтяжки болтались на груди — вот только, чтобы дотянуться до другого конца, пришлось бы пошевелится, оторваться, нарушить тесное, тёплое соприкосновение двух тел, в какой-то момент ставшее больше приятным, нежели вызывающим неловкость. А впрочем, подходило это пошлое безобразие скорее для украшения столбика кровати, чем любой человеческой личности. Даже Артура. Артур накрыл его руку своей, едва Хью закончил возню с галстуком, — осторожно, словно бы даже вопросительно, не удерживая, просто не позволяя ему сразу отстраниться. Хью хотел спросить — и не нашёлся, о чём; хотел сказать что-то, чтобы разбить нависшее снова вязкое молчание — но не нашёл ни голоса в сжавшемся вдруг горле, будто теперь поперёк его шеи затянулась невидимая удавка, ни слов, всегда ограждавших его, витиеватых, таких необходимых сейчас, чтобы предотвратить ошибку, которую он непременно совершит, если станет действовать наобум, не уточнив на словах, — но единственным средством сообщения с миром осталось соприкосновение двух тел, двух рук, только «да» или «нет», никакого простора для маневров и словесных завес. Хью прекрасно понимал, что стоит за «нет»: ничего особенного, жизнь продолжится, будто ничего не случилось, ничего не грозило случиться в любую минуту, сконденсироваться и обрушиться, — и понимал, что за «да» может оказаться что угодно, вплоть до поставленной на карту ради сиюминутного порыва дружбы. Благоразумно было бы выбрать «нет»; с другой стороны, за ширмой развязности и легкомыслия Артур наверняка понимает то же самое — протянул бы ли он руку, если бы правда считал, что рискует всем, что их связывает? Конечно же да, конечно же нет, кто знает Артура? У Хью давно не возникало проблем в общении с самыми разными людьми, с предугадыванием их реакции, с лёгким манипулированием ими — но только не в случае Артура. Артур — это было слишком личное; каким-то образом он умудрился занять позицию слишком близко, очутившись по эту сторону обеспечивающих чёткость зрения очков в тонкой оправе. Зато себя Хью знал, и знал, что был тем, кем был, не потому, что уклонялся от рискованных решений. Высвободив руку из осторожной хватки Артура, Хью перевернул её и прильнул ладонью к ладони, переплёлся с тут же оживившимися, прижавшими к себе пальцами Артура. Артур прошептал что-то или просто шумно выдохнул, Айлендз не разобрал: в ушах стоял гул, будто он нырнул под воду, а не ухватился за руку друга в совершенно невинном, формально ни к чему не обязывающем жесте, и отчаянно надеялся, что не понял это действие чудовищно превратно. Он нырнул не под воду — под вербально-формальную оболочку мира, в пласт реальности, который приходилось познавать на ощупь, на прикосновение, на поступок, методом проб — и, дай бог, не ошибок. Это не должно быть так уж ново и незнакомо, уговаривал себя Хью, надеясь в знакомых привычных действиях обрести уверенность. Высвободить ладонь и приложить к щеке. Преодолеть несколько смазанных маревом смущения дюймов и поцеловать девушку. Но ладонь отчётливо покалывала пробившаяся почти за сутки щетина, незнакомое выражение знакомых глаз прожигало до затылка, а приоткрытые отзывчивые губы под губами были ощутимо жёстче и крупнее привычных; и рассудок ни на миг не позволял Айлендзу забыть, что он целует Артура, Артура Хеллсинга, чёрт возьми. В поцелуе отчётливо не хватало некой обычной притягательной женской пряности, зато Хью едва не поперхнулся отпугивающей чужеродностью, вернее, наоборот — чем-то, чего у него самого было в избытке, что инстинктивно настораживало, свербило в корнях волос на затылке, вздыбивая их будто бы и без участия пригладившей их против роста руки. Хью прервал поцелуй, но желания отстраниться не было. Он прижался горячим взмокшим лбом к такому же горячему взмокшему лбу Артура и, не обращая внимания на зажатые между ними, врезавшиеся в переносицу очки, закрыл глаза. Неровное дыхание разносило по жилам окутывающие их обоих запахи перегара, табачного дыма, крепкого пота и пролитого виски. Хью начинал сожалеть, что они с Артуром так и не выпили. Было бы куда проще списать на алкогольный дурман это душное противоречивое возбуждение, эту податливость, с которой тело льнуло к другому телу, утоляя и подхлёстывая одновременно пресловутую «нормальную физиологическую реакцию». Общее ощущение было сродне попытке стиснуть в кулаке повёрнутые друг к другу одинаковыми полюсами магниты: равномерное упругое отталкивание, раззадоривающее, тем не менее, после каждой неудачной попытки подначивающее перехитрить природу, найти способ свести вместе два одинаковых естества. Губы сами отыскали знакомую, внушающую доверие тропинку, всё ещё проступающую поперёк горла красноватым следом. Хью медленно следовал по ней, полагаясь на интуицию, не задумываясь, когда Артур, отвернув голову, охотно подставил шею под пронзительно-искренние, пускай даже и слишком лёгкие прикосновения, и, высвободив, старательно облизал свою ладонь. Представления о механике дальнейших действий были размыты, похабны, и вызывали у Айлендза тягостное, сводящее живот неприятие. Ощутив настойчивые, нетерпеливые руки Артура, Хью беспокойно вцепился в его воротник с намерением воспротивиться, если тому вздумается предпринять что-либо совсем уж сумасшедшее, — а когда тот бережно поцеловал его в запястье, слегка прихватывая кожу повыше широкого ремешка часов, Хью с пугающей ясностью понял, что сопротивляться в любом случае не станет. Все по-настоящему стоящие вещи, в конце концов, требовали некоторого усилия над собой. Если бы он сказал это Артуру, тот, безусловно, возразил бы, что, напротив, нельзя себя заставлять, лучшее в жизни всегда то, к чему ты сам изначально испытываешь тягу, что даётся само собой, — впрочем, сейчас, похоже, различные мотивации вели их в одном направлении. Зажатые в кулаке магниты юрко перевернулись и с щёлчком сомкнулись противоположными полюсами. Хью прижался губами к виску Артура. На периферии зрения он смутно видел кричаще-яркий галстук цветов флага, видел ускользающие за окно яркие лучи поднимающегося утреннего солнца, не видел только Артура прямо перед собой, потому что Артур был слишком близко и потому что это было слишком интимно — видеть, с каким выражением лица Артур целует его в запястье, кладёт руку на его член. Хью невольно подался бёдрами навстречу, в тёплую скользкую хватку, жгучее удовольствие обожгло натянутые нервы, одобрительно-облегчённый смешок в груди Артура вызвал у него самого улыбку, прижатую к чужой коже, к влажным волосам на виске. С грубо-физической точки зрения не так удовлетворяюще, как нормальный секс, — нет, не хватало ещё, чтобы у них с Артуром был какой-то ненормальный секс, вполне достаточно этого стыдного, захватывающего юношеского рукоблудства, будто через добрый десяток лет после выпуска забраться через окно в пустую школьную спальню и с упоением докатиться до того, что и в те годы-то вызывало ухмылку: сам Артур всегда насмехался, что только полные неудачники по женской части сбиваются в парочки, чтобы утешать друг друга, а теперь Артур ласкает его, как сумасшедший, господи, совсем мозги снесло на старость лет, обоим... Он не хотел кричать, он не понимал, с какой стати хочется кричать от трения жёсткой ткани об обнажённую грудь, от движущейся ему в такт уверенной руки вокруг члена, от лихорадочного, бьющего в шею дыхания, от того, что всё это был Артур, от того, что Артур — это было всё, и когда все помыслы и ощущения после изматывающих метаний свелись в одну точку и выплеснулись, Хью не закричал, он глухо застонал, уткнувшись в подушку за широким, всё ещё затянутым в пиджак плечом. Артур, в принципе, был в курсе, что его друг — вовсе не пушинка, несмотря на худобу, оставлявшую порой впечатление «ветром снесёт». Не дул ещё в Англии ветер, против которого не попёр бы при наличии упрямого желания Хью Айлендз, пускай в настоящий момент он и лежал без движения, навалившись на Артура всем бесчувственным весом, сползшая по обшлагу пиджака рука покоилась у него на груди. Чёрт побери, Айлендз, Артуру заранее было жалко женщину, которой достанется в постели такое сокровище, несмотря на прочие, недурственные, пожалуй, достоинства. Ему правда следует поговорить об этом с Хью, но потом, разумеется; хоть в календарь запиши: «Поговорить с Х. А. о сексе». Сейчас же перед Артуром стояла куда более насущная проблема, да ещё как стояла, и случайных удачных попыток потереться о костлявое бедро для её решения было явно недостаточно. Айлендз, чёртов эгоист! Закусив губу, Артур нетвёрдыми пальцами расстегнул одна за другой пуговицы и запустил, наконец-то, руку в трусы. О да, боже, именно так! Ему до потемнения в глазах необходима была разрядка, особенно после того, как этот холодный ублюдок, позволявший себе обычно единственную эмоцию выше нуля — праведный гнев, исступлённо кончил ему в ладонь. И пускай катится в этом самом южном направлении тот, кто считает, что непорядочно и недостойно сладко дрочить на отключившегося у тебя в объятиях приятеля. Кстати, о достоинствах: Артур замер, дотошно сравнивая ощущения. И в самом деле, длиннее. Ну кто бы мог подумать, а? Большое дело — рост, полтора лишних дюйма всего-то, да Айлендзу хватило бы упорства на гимнастической перекладине отвиснуть на эти несчастные полтора дюйма. Но с такой холёной небольшой рукой, у иной дамочки погрубее будет... Мать же твою, Хью, дышать тяжело, тебя что, в самом деле угораздило лишиться чувств, как невинной девице? — Ты худшая девушка, которая у меня когда-либо была, — процедил Артур между частых мелких выдохов. Дыхание спёрло ещё сильнее, когда эта самая небольшая рука, занимавшая мысли Артура, задела старательно трудившуюся его собственную, настоятельно оттеснила её в сторону (не то чтобы Артур и противился), не сразу, словно колеблясь, сомкнулась вокруг его члена и принялась двигаться медленно, удручающе медленно, не так оттягивая, но, боже, именно от этой непривычности, не подлежащего сомнению ощущения, что ему дрочит кто-то другой, да ещё настолько в характере Хью Айлендза, кровь в жилах Артура закипела и с шипением плеснулась через край. — Поживее же, Айлендз! — не выдержал он. — И поменьше нежничай, ох... Хотелось добавить: «Ты что, совсем не дрочишь в придачу к прочим своим положительным качествам?» — и получить в ответ что-либо привычно язвительное, вроде: «Зато ты, погляжу, эксперт». Несостоявшийся разговор просочился сквозь сознание и изжил свою необходимость. Он знал Хью как свои пять пальцев, знал и с худшей, и с лучшей, и с какой угодно стороны; кажется, просто назрела, прорвалась необходимость для полной гармонии добавить ещё одну сторону. Подтянувшись вверх, Артур прихватил губами эту так характерно вздёрнутую то ли отрешённо, то ли, наоборот, уже со своеобразной заинтересованностью верхнюю губу, вцепился в идеально ровно остриженный затылок, в ладонь уперлись непривычно короткие жёсткие волосы, и поцеловал Хью как следует на сей раз, протестующе замычал, когда тот едва не остановился. Ох, Айлендз, нашёл время останавливаться... Артур сдёрнул с плеча с выпирающей широкой ключицей рубашку, впился почти укусом в то место, над которым на одежде алел след помады. В самом начале надо было останавливаться, это же по части Хью всегда было — обрывать любые чересчур рискованные или непотребные предприятия, а теперь попробуй только остановиться, я тебе точно что-нибудь сломаю... Артур попытался всё-таки перевернуться, подмять Айлендза под себя, но тот упреждающе стиснул его член — ровно так, как требовалось, боже, наконец-то... Сидячее положение далось с трудом: не столько из-за расслабленности, полной истощённости мышц, из которых будто бы ушла сама способность к натяжению, сколько из-за вывернувшейся наизнанку прежней силе отталкивания, из-за невозможности вырваться из узкой зоны притягательного тепла рядом. Но всё-таки Хью сел, растерянно озираясь. Некоторое время спустя он определился, что больше всего его беспокоит не морально-этический и социальный аспекты недавнего спонтанного поступка, а, как ни прискорбно и низко, склизкая, как яичный белок, влага в ладони и между пальцами. Он брезгливо держал руку на весу, прикидывая, чем можно было бы вытереться, но тут оживившийся Артур подхватил её и, вскинув бровь, с интересом уставился на испачканные белёсой слизью длинные пальцы. Хью не понял, как ему самому пришла в голову подобная мерзость, но по разрозненным намёкам: этому заинтересованному выражению, приоткрывшимся губам, несостоявшемуся, но явно намеченному движению вперёд — он догадался, что Артур намеревается предпринять, и яростно выпалил: — Артур, не смей! Это отвратительно. — И негигиенично, я полагаю? Артур хмыкнул и, отвязав, кинул ему свой многострадальный галстук. Хью обтёр руку с безмерно удовлетворительным ощущением того, что использует эту вульгарную тряпку по самому подходящему и, можно надеяться, последнему назначению в её жизни, после чего швырнул галстук, не глядя, подальше. — У тебя сигарет под рукой нет? Он всеми силами пытался держаться так, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло, — пускай даже эта тактика редко помогала против из ряда вон выходящих событий. — Поищи в карманах, — Артур кинул ему на колени пиджак и принялся раздеваться. — Раскури и мне заодно. — Что ты делаешь? — Раздеваюсь. После секса. Лучше поздно, чем никогда, а? После. Хью не без облегчения ухватился за это «после». Слава богу, кажется, продолжения на регулярной основе Артур не планирует. Хью глубоко затянулся, пытаясь разогнать беспокойство, и отвёл взгляд, когда Хеллсинг без тени стеснения, напротив, будто пользуясь в кое веки поводом выставить напоказ поджарое тренированное тело, гибко выгнулся, стаскивая брюки и бельё; сам Хью почти неосознанно предпочёл застегнуть то, что на нём ещё оставалось. А если всё же планирует? Это же неслыханно, незаконно, аморально... Нет, не то чтобы за ними обоими раньше не водилось ничего из перечисленного, но... Артур сам должен понимать, что у них обоих есть обязанности, он не может обещать Артуру, что у них получится долго поддерживать подобные отношения, сохранять подобную связь в тайне от своего ближайшего окружения — а он не может рисковать, ради спокойствия Артура в первую очередь... Артур вытащил из его губ одну сигарету и пальцами погладил над бровями, расправляя пересёкшую лоб хмурую морщинку. Хью, всё ещё дезориентированный, слегка подался вперёд, в успокаивающее прикосновение. — Перестань думать. — Что? — Перестань думать. Когда у тебя такой сосредоточенный вид, меня пугает, что ты размышляешь о чём-то приличном и ужасном. К примеру, о необходимости и в самом деле теперь на мне жениться. Хью фыркнул, возмущённо, и ещё раз, резко, выдыхая попавший не туда дым. — Судя по всему, нам правда не мешает жениться, — обречённо заявил он, откидываясь обратно на подушку. — Я имею в виду, по отдельности. Артур выдернул из-под него одеяло, чтобы укрыться, и лёг рядом, чуть касаясь его плечом. — Женитьба тут не при чём. — Я знаю, — мягко отозвался Хью и, выдержав паузу, добавил: — Мне придётся как следует поработать над завтрашней речью, чтобы ни у кого другого не возникло желания сменить тему разговора. Он это нарочно, не сомневался Артур, в свою очередь поперхнувшись дымом и борясь теперь с навернувшимися на глаза слезами. Нарочно выждал, когда он, Артур, затянется. — Как по мне, можешь пока что порепетировать и старый вариант, вместо колыбельной. Я не двинусь отсюда до полудня самое меньшее, и молись, чтобы никому не пришло в голову сюда заглянуть. Мне нечем запустить в нарушителей моего покоя, кроме твоих туфлей, мистер тринадцатый номер. — Всё-таки твоё воспитание и манеры никак не назовёшь подходящими для миссис тринадцатый номер. — Так проблема только в моих манерах? — Знаешь, порой мне кажется, что твои манеры способны вызвать куда больший скандал, нежели все остальные твои неподходящие критерии. Хью лежал на боку, повернувшись к нему спиной. Артур задумчиво, сквозь так и не снятую, липнущую к спине рубашку, отслеживал рукой все контуры и выступы: ни одного идеального совпадения, чтобы рука как легла, так и прильнула, отыскав своё место. — Зато всё остальное, между нами, таит в себе множество скрытых талантов. Он обнял Айлендза сзади, проник под рубашку, покусился забраться под пояс брюк, но Хью удержал его руку. — Охотно верю на слово, но будь добр, воздержись пока что от предъявления дальнейших доказательств. — Ладно, — покорно согласился Артур, вздохнув, добавил: — С добрым утром, — и через минуту заснул, уткнувшись носом в светлый, ровно остриженный затылок. Хью же долго лежал, не засыпая, будто зависнув в прозрачной утренней тишине, нарушаемой лишь тёплым размеренным сопением в затылок. Навалившееся мирное спокойствие относительно того, что было и что будет, несколько подавляло. Но все по-настоящему стоящие вещи, в конце концов, требовали некоторого усилия над собой. Он не знал, продолжает он прижимать обмякшую во сне тяжёлую руку Артура, потому что не пускает её дальше — или потому что не отпускает. Впрочем, нет, знал. Просто мог блаженно не думать об этом ещё несколько часов.