Ты мой самый близкий...

Белоснежная лаборатория. Учёный в белоснежном халате. Не совсем белоснежные, скорее золотистые локоны и синие, немного темнее, чем то, вблизи чего они находились, синяки. Всё как всегда. Франкенштейн уже несколько недель практически не выходил из своей научной обители, не спит, почти не ест, только изредка прерываясь на чаепитие или приготовление рамена. Да, модифицированное донельзя тело директора школы давно не было "просто" человеческим, оно не нуждалось в каждодневной пищи или в ночном восьмичасовом сне, однако всё же изредка после нескольких таких дней нужно было делать передышку, но не в этот раз. Способ. Нужно было найти действенный способ полного восстановления Его тела, и он - Франкенштейн - не он, если не сделает это. На столе, ближе к стене, на подставке, разноцветными переливами блестели пробирки с такими же разноцветными жидкостями, одному Франкенштейну было известно что там и как оно действует (одна из них, как оказалось, имела земляничный привкус~). Около края же стоял другой сосуд, ах да, это была всего лишь чашка чая, который уже полдня и чаем-то назвать было нельзя. В руках самого слегка двинутого учёного красовался глаз, точнее целое глазное яблоко. Мастер давным давно запретил эксперименты над живыми, будь то животные, люди или другие существа, так что приходилось довольствоваться этим. Глаз, конечно, давно перестал быть обычным, эксперименты на тему оживления клеток и возвращения их к стабильному состоянию продолжались.

***

Белоснежная лаборатория. В обычном состоянии любой бы смог заметить на её фоне темную тень, элегантно скользящую в направлении кресла и маленького столика, которые давно были специально расставлены во всех уголках дома, которые эта "тень" могла почтить своим присутствием. Сложно было не заметить и контрастирующие со стеной черные, цвета вороньего крыла, шелковистые волосы, мягко колышущиеся при каждом движении. Но Франкенштейн не заметил. Присев на своё место, Ноблесс молча наблюдал за своим давним спутником. Весь растрепанный, уставший, кажется, уже не соображающий, что делает и где находится. Давно Кадис Этрама Ди Рэйзел не видел его таким, но это было не впервые. С внутренней незаметной улыбкой Мастер всё же решил сообщить о своём присутствии. — Франкенштейн, — кажется, тихий бархатистый приятный голос прозвучал, словно выстрел в этой давящей тишине. — М..М..Мастер?! — кажется, что-то упало из рук, но учёному уже было не до того. Быстро, как только мог в таком состоянии, Франкенштейн подлетел к Рэйзелу с чашкой свежезаваренного чая, ставя её на столик. Выждав некоторую паузу, блондин всё же решился спросить: — И..итак, что же привело Вас сюда в такой час? — откровенно говоря, Франкенштейн не знал какой "такой" сейчас час, он потерял чувство времени пару-тройку...много дней назад. — Важное дело, — лицо учёного немного перекосило волнением, — мне нужен тот, кто разбудит меня. Синяки из под глаз директора Е-Ран чуть не сбежали от удивления их хозяина. Количество мыслей, посетивших его в эти тридцать секунд явно было неподвластно обычному человеческому мозгу, не будь этот мозг гениальным, он бы, наверное, взорвался. "О чем это Мастер?"~"Он собирается в сон?!"~"Надолго?!"~"Ему хуже?!"~"Что-то произошло?"~"Я не успел, не заметил?" — Ничего такого, — видимо, взрывной поток мыслей одаренной головы долетел до Ноблесс, — я решил воспользоваться твоим советом и отдохнуть... В этот раз подольше, чем в предыдущий, — у Франкенштейна отлегло. — Хорошо, Мастер. Я подготовлю всё необх... Взгляд Рэйзела красноречиво перебил учёного. За столь длительный срок, проведенный вдвоем, Франкенштейн безупречно научился понимать не слишком разговорчивого (или слишком неразговорчивого) сильнейшего из Благородных. — Мне нужен тот, кто разбудит меня...в этот раз, — повторил Рэйзел, — после глубокого сна... И сейчас Франкенштейн понял всё без дополнительных объяснений. Он понял Ноблесс, того, кто всегда был одинок, того, чью жертвенность ради людей, ради своей расы, ради мира, ради всего, не останавливал даже риск погружения в вечный сон, того, кто ничего и никогда не боялся. Но не в этот момент. Не тогда, когда по удачному стечению обстоятельств он приобрел новых друзей, новый уютный дом, полный теплых чувств, новые связи (ближе, чем были) со старыми знакомыми. Школьники, что по-настоящему любили его, новые квартиранты, что уважали его и ценили, не столько за то, что он Ноблесс (хотя этого, конечно, не отнять), сколько за его доброту, справедливость, заботу о других, даже Благородные...он не был с ними так близок, даже, когда жил у них по соседству, и, конечно, Франкенштейн, как без него...без него никак...уже никак - всё это было драгоценно. Это то самое, что он теперь боялся потерять. Заснуть и больше не проснуться? Нет, это было не так страшно, скорее проснуться в полном одиночестве, это пугало много больше. В тот раз, в большом здании, проснувшись, Рэйзел, кажется, впервые ощутил это чувство, что всегда ускользало от его внимания, но было рядом, по мнению других. Правильно говорят "Чтобы почувствовать одиночество, надо чтобы было о ком скучать." Теперь смысл этой фразы ощущался в полной мере. — Что ж, Сейра и Регис... думаю, они почтут за честь... — Они несомненно ответственные дети, но не те, кто был со мной достаточно долго,— Ноблесс решил не огорчать Франкенштейна тем, что эти бессонные недели нежелательно сказались на его гениальном мозге. — А, дедуля, — задумчиво, практически не слышно проговорил учёный. — ...? — сон похоже сейчас нужен был совсем не Рэйзелу. — Простите. Я имел в виду Геджутеля К. Ландегре. Он вполне мудр и ответственен и... — Он так же не столь близок ко мне, — кажется глубина мысли Франкенштейна становилась всё менее глубокой. — "Ох, вот оно что! Лорд...но она ведь..." — Нет, — ответил Ноблесс на громкие мысли блондина, чьё серое вещество явно закипало и сейчас хотело только покоя. Итак, что мы имеем: мудрый, долгоживущий, близкий, ответственный. "О, неужели Музака? Что ж, он достаточно близок, я не уверен, что он хорошо справится, но...". Франкенштейн позволил себе, надеясь на понимание Мастера, отойти и взять чашку своего, если всё ещё можно было его так назвать, чая. Кажется, фразу про Музаку гений сейчас произнес вслух. — Он друг, но так же не самый близкий мне...человек, — было очень странно произносить эту фразу...особенно являясь при этом совсем не человеком, да и тот "неизвестный" так же был не совсем, не говоря уже о Музаке. Слегка наклонив голову в немом вопросе, Франкенштейн пытался внять своему Мастеру. — Франкенштейн...в этот день первым, кого я должен увидеть.. — Та~ак? — ...тот кто разбудит меня... — Да-да? — ...самый дорогой и близкий на свете мне человек - это, — что-то кольнуло где-то внутри Франкенштейна в этот момент, но от перенапряжения во всех смыслах этого слова он не слишком обратил внимание, — ты. Учёный был ошарашен. Польщен и удивлен. Колющее чувство, кажется, исчезло, сменяясь чем-то теплым и приятным. Он хотел объяснить, что был весьма обескуражен просьбой и что для него это огромная честь. И будь он сейчас в своем обычном состоянии, давно бы сделал это, как всегда становясь на одно колено, а не застыл в пятиминутном молчании. Хотя, стоит отметить, что в этом случае всего этого разговора и не было бы, ведь он и сам прекрасно знал, что Мастер самый близкий ему человек, и сам Франкенштейн, конечно, надеялся, что это взаимно. Отношения слуга-хозяин не то, что прошли, они и не начинались, ну или скорее были слишком недолгими, пока учёный притворялся новым слугой в пустом поместье, однако, что притворяться, что быть слугой он довольно скоро перестал. Теперь же самый верный, преданный от всего сердца и души спутник, старающийся скрасить вечность свою и Его, был всегда рядом, был нужен и нуждался. Взаимно. — ... — озадаченный взгляд прекрасных вишнёвых глаз вернул учёного из мира мыслей. — Вы..хотите сказать, что.. — ... — Ноблесс наблюдал, как ученый, словно ребёнок у школьной доски, пытался сказать ответ. — ...ближе меня,— слова давались сложнее, чем мысленная речь, — у Вас...никого нет? — Франкенштейн нервно отпил "чай" и поставил чашку на столик рядом с чашкой Рэйзела. Тот едва заметно кивнул. *БУЛЬК* — М? — оба синхронно повернули голову в сторону странного звука. Из чашки ученого на них хитро смотрел тот самый глаз-эксперимент, весело переливаясь на свету, как будто смеясь над изнуренным Франкенштейном. Облокотившись на подлокотник кресла, элегантно подперев изящными пальцами подбородок, Ноблесс улыбнулся почти невидимой, заметной только Франкенштейну, присущей только Ему, обворожительной, теплой улыбкой с толикой печали. — Понравилось? — Удивительно, но да. Кажется, за этот разговор Кадис Этрама Ди Рэйзел израсходовал весь свой запас слов, рассчитанный, как минимум, на месяц. Что ж, он ничуть не жалел о том, на что, а главное на кого он его потратил, да и на его троеточия уже давно никто не обижается.