О ворах и проколотых ушах

— Ты жульничала, — произносит Хоук, сидя на кровати. — Возможно. В уголок губ Изабелы привычно закрадывается улыбка — честная игра никогда не доставляла ей удовольствия. С кошачьей грацией прогибаясь в спине, она подносит иглу к руке Хоук. Та дважды щёлкает пальцами, и на третий раз над кончиком её большого пальца вспыхивает рыжее, как лисий хвост, пламя. Изабела закатывает глаза. — Брось, — ухмыляется Хоук; в её зрачках демонами искрятся огненные блики, — я же знаю, что тебе нравится. — Иногда я думаю, что ты бежала не из Лотеринга, а из бродячего цирка. Изабела отводит прокалённую иглу от огня — тот вмиг исчезает, — быстро протирает её тряпкой, смоченной в спирте, и кладёт на чистый кусок ткани. — Подожди, ты ведь не хочешь сказать, что это не одно и то же? — Хоук в напускном изумлении округляет глаза, и чёрные дуги её бровей взлетают вверх. А мигом позже с наигранной досадой добавляет: — Вся моя жизнь — сплошной обман. — О, это ты не ещё не читала, что написал про тебя Варрик в своей книге, — с воодушевлением начинает Изабела. — Вот где сплошное враньё. Единственной правдой, которую я нашла, было «...и спутником жизни Защитницы Киркволла стала неподражаемая капитан Изабела, пред красотой, образованностью, остроумием и вкусом которой некогда пало множество мужчин и женщин. Но ныне её золотое сердце принадлежало лишь Защитнице, как пирату принадлежит найденный им клад, как корабль принадлежит морю». Ей хочется по обыкновению добавить, что она ничего не смыслит в метафорах, как и в сравнениях, да и шутка была несмешная, но Хоук не даёт ей этой возможности: — Удивительно. В этот раз он превзошёл самого себя: даже ничего не преувеличил. Она смотрит на Изабелу так открыто, будто вся та речь, придуманная на ходу, является абсолютной правдой. Это смущает. Изабела теряется; теряет все слова, все остроты, заготовленные на любой случай. Однажды она привыкнет к странному ощущению первой — наивной, детской, и настоящей — влюблённости, засевшему глубоко под рёбрами, уверяет себя Изабела. Но пару мгновений спустя понимает: это уже куда больше, чем простая влюблённость, — к такому невозможно привыкнуть. И осознание этого пугает и радует одновременно. — Откуда они у тебя? — интересуется Хоук, разглядывая серьги, лежащие на дне заполненной спиртом миски. Они простые: некрупные, без хитрого витка узоров и броских деталей — лишь камни в рамке-капле серебра, но что-то всё равно не даёт оторвать от них взгляда. В молочной голубизне камней словно бы таится какая-то тайна, которую непременно хочется разгадать. И Хоук продолжает внимательно смотреть на них, пока Изабела не отвечает: — Я думаю, это неважно. — В её тоне отчётливо слышится желание обойти эту тему стороной. — Украла? — Украла. Изабела отводит взгляд в сторону, словно пристыженный ребёнок. Мало кто когда-либо видел такое выражение на её смуглом лице, но Хоук — исключение. Хоук — исключение, и поэтому вместо желания обвинить, накричать, проучить ей хочется запустить пальцы в тёмно-каштановые волосы Изабелы, притянуть к себе, столкнуться лоб ко лбу и прошептать, что верит в неё, что однажды она обязательно сможет оставить старые привычки, а если и нет, то отношение к ней никак не изменится. Хоук — исключение, а потому любит Изабелу полностью, без остатка, такой, какая она есть. Несмотря ни на что. — И у кого же? — с улыбкой спрашивает Хоук; как всегда, без тени укора. — Признавайся, Изабела. Мне правда интересно. — У вора. — Даже так? — Хоук иронично вскидывает бровь. — Очевидно, это был совсем непутёвый вор, раз ты смогла обокрасть его. — Да, так и... — оживляется Изабела. — Эй, ты что, сомневаешься во мне? — Разве я когда-то в тебе сомневалась? Хоук долго и внимательно — по-особенному, как умеет только она одна — глядит на Изабелу, и та сдаётся: — Хорошо. Это было очень давно, ещё до встречи с тобой. Он был скорее убийцей, чем вором, но что за победа без мародёрства и трофеев! — улыбается она, повторяя слова, которые уже однажды говорила, и Хоук тоже улыбается, потому что вспоминает, в какой ситуации они были сказаны. — И его звали Зевран, — уверенно вставляет Хоук. А заметив красноречивый взгляд Изабелы, добавляет: — Что? На моей памяти это единственный убийца, о котором ты готова говорить часами и с которым тебя связывает — как бы это получше назвать? — дружба. — Только не говори, что тебе не понравилось с ним — как бы это получше назвать? — дружить. — Уже крадёшь мои слова? — Все мы что-то крадём, — с напускной задумчивостью произносит Изабела. Выдерживает многозначительную паузу. И заканчивает, сдерживая улыбку в уголках губ: — Кто-то серьги, кто-то чужие жизни, а кто-то — сердца ни в чём не повинных пираток. — Так уж и ни в чём не повинных? — ухмыляется Хоук. — Значит, мой список в алфавитном порядке, бережно составленный... — ...этим тараном с сиськами... — догадавшись, хмыкает Изабела. — ... и включающий в себя больше ста пунктов, является чистой воды ложью? — Вот видишь: ты и сама всё прекрасно знаешь. — Изабела ненадолго отворачивается, чтобы посмотреть на прикроватную тумбочку и проверить, всё ли готово. — Наколдуй немного льда. — Зачем? — Я, конечно, не против, если ты вдруг будешь стонать мне на ухо, — томно произносит Изабела, понизив голос. — Но всё-таки предпочитаю, чтобы это происходило при других обстоятельствах. В ладони Хоук рождается миниатюрная снежная вьюга и, бушуя полупрозрачными кристаллами, превращается в небольшой кусок льда. Изабела тянется за ним, чтобы забрать, но Хоук тотчас отводит руку в сторону. Они играют в эту игру, пока лёд не начинает подтаивать, а Изабела не седлает бёдра Хоук, спиной лежащей на алом постельном белье. — И всё же, Хоук. Изабела нагибается ближе, и отросшие волны её волос касаются скул Хоук. От них веет ароматом сахарных фиников и ночной свежестью с лёгкой нотой горечи, оседающей в пазухах носа, словно напоминание о том, что за спиной Изабелы нет ни белоснежных ангельских крыльев — лишь стальные крылья смертоносных кинжалов, — ни приторно-сладких историй с исключительно счастливыми концами — лишь ложь, предательство и воровская удача. Хоук заглядывает в янтарные глаза напротив, отвлекается, собираясь что-то сказать, и Изабела, уловив заминку, выхватывает лёд из её ладони. Хоук что-то недовольно бормочет себе под нос, но Изабела не обращает на это внимания, прикладывая лёд к ушам, чтобы они занемели. Когда она заканчивает, её пальцы, очерченные белёсыми шрамами, нежно касаются мочки порозовевшего уха. После холода льда они кажутся такими контрастно горячими и приятными, что Хоук невольно прикрывает глаза. — Проклятье, — шипит она от неожиданности, когда игла врезается в кожу. — Неужели так больно? — усмехается Изабела. — Пустяки. Всего лишь чуть больнее укуса дракона, — шутит Хоук и переводит взгляд на серьги. — Ты ведь наверняка знаешь что-нибудь о значении этих камней. — Лунные камни? В Ривейне их считают священными: говорят, что они приносят удачу, счастье в любви. — Звучит, — начинает Хоук, но в этот же миг Изабела одним резким движением протыкает ей второе ухо — и Хоук забавно морщит нос, прежде чем закончить: — романтично. Слишком романтично для тебя. — Тогда, боюсь, мне не стоит продолжать: твоё представление обо мне и так трещит по швам, как Андерс после встречи с Мередит... — Изабела аккуратно вставляет серьги в уши Хоук, а после проникновенно произносит: — Они так же красивы, как твои глаза. — Так же? — О, ладно, — быстро соглашается Изабела. — С твоими глазами ничто не сравнится. Хоук с лукавой улыбкой приближается к её лицу, и, когда между их губами остаётся лишь пару дюймов, пёс врывается в спальню и с разбега запрыгивает на кровать. — Пёс! Услышав голос хозяйки, он оживлённо виляет коротким хвостом и смотрит своими чёрными глазами-угольками. — Я уже говорила, что ты ничего не смыслишь в собачьих кличках? — Ох, Изабела, просто помолчи, — усмехается Хоук. И под радостный лай пса утягивает Изабелу в долгий поцелуй.