Балансиры

Мэтт сидел на стуле в своей комнате в студии. Его лицо как всегда ничего не выражало, но Тревор слишком хорошо его знал. Брат смертельно устал. Сведение дорожек всегда было трудоёмким процессом, с которым всегда справлялся только Мэтт. Но даже у него эта работа съедала много сил. Вот и сейчас Вэнтворт-старший внимательно просматривал дорожки на экране, прослушивал в наушниках каждую по нескольку раз, редактировал по мере надобности. И в данный момент Мэтт работал над вокальной партией Тревора. Вмешиваться тот не стал. Он хотел посмотреть, как долго брат будет вносить правки. Без этого никогда не обходилось, но время редактировки каждый раз было разным, потому что даже в своей идеально получившейся партии Мэтт всегда находил к чему придраться. А партии Тревора идеальными никогда не бывали. Поэтому брат и сидел сейчас за делом, и наверняка, не один час. Тревор продолжал наблюдать. Тонкие пальцы водили мышку по столу из стороны в сторону. Мэтт не менялся в лице, но чуть заметно сжал губы. Что-то его очень напрягало. Это могло быть только в одном случае – если дело совсем печаль. Тревор видел файл, с которым брат работал. Это была именно его дорожка. И, судя по всему, она была очень проблемной, потому что усталость всё больше проявлялась на его лице. Так больше нельзя и Тревор решил вмешаться. Брат вздрогнул и сорвал с себя наушники, когда Тревор положил ему руку на плечо. - Мэтт, прервись хоть ненадолго, дорожка не убежит, а ты устал. - Фух, напугал. Да здесь немного подправить надо и всё. - Я тут уже полчаса стою. А ты сидишь и того больше. Почему ты вечно бьёшься до последнего? Над одной несчастной дорожкой. Если я косячу – просто скажи и мы перепишем. - Не надо. Я перфекционист, ты же знаешь. Продолжай, как делаешь, а я потом просто всё исправлю, где нужно. - Исправишь завтра, а сейчас ложись спать. Уже времени сколько. - Не парься, Трев. Я лучше сейчас всё сделаю, а завтра посплю. - Знаю я тебя! Поспит он, - ворчит Тревор. - Хватит уже. Сохраняй файл и отключайся. Мэтт посмотрел на него с выражением, которое Тревор мог истолковать как «Ты, что, офигел?», однако, компьютер отключил. После этого Тревор взялся за спинку стула, откатил Мэтта назад и вытряхнул на диван. Брат ничего не сказал, просто немного усмехнулся над этим дурачеством. - Стул мне не поломай, - только слегка одёрнул он и улёгся. Улёгся и тут же застыл. Тревор всегда поражался тому, как он это делает. Он сам всегда ещё возился какое-то время в постели, и только потом засыпал, потому что всегда ему нужно было остыть и остановиться, как мотору, когда вынули ключи зажигания. Впрочем, это было объяснимо. Впасть в стадию покоя – для Мэтта никогда не проблема. Потому что он живое воплощение этой стадии, тогда как Тревор представлял собой взвесь, патология которой заключалась в том, что она никогда не оседала. То есть Тревор всегда находился во взбаламученной состоянии. Его чувства никогда не оседали, никогда не утихали. Может, поэтому он никогда не мог заснуть сразу. Дыхание Мэтта же замедлилось в момент. Даже быстрее, чем обычно. Видимо, очень устал. Спал Мэтт на боку. Так что ещё даже оставалось место, чтобы присесть рядом при надобности. Брат занимал так мало места. Лёжа на боку, он мог спокойно разместиться даже на лавке, и ему бы хватило этого, тогда как все остальные бы тут же свалились. Тревор вышел из комнаты и ушёл к себе. Пройти буквально сквозь комнату Мэтта и тут же упрёшься в его. У себя он включил компьютер и полез в общее хранилище. Там никогда не было много чего-либо. Только исходники и обработанные версии. Всё промежуточное обычно хранилось на компах парней по отдельности. Тревор решил посмотреть уже имеющийся вариант, чтобы понять, а есть ли вообще необходимость в правках. Как выяснилось, больше ничего делать и не надо. Мэтт зря накручивает. Надо было только немного подправить стыки партий, чтобы не было видно перехода между дорожками. Но это было проблемой, с которой справится даже Тревор, даром, что сведением всегда занимался именно Мэтт. Несколько минут – и всё закончено. Но Тревор был бы не Тревором, если бы не решил полюбопытствовать, каким же был исходник? И почему Мэтт колдовал над ним так долго? В этот раз песня начиналась с партии Мэтта, и та прошла как всегда – идеально, без единой осечки. Даже когда брат закладывал высокую ноту перед тем, как Тревору запеть дальше. В живых версиях Мэтт всегда жертвовал тоном, ради чистоты голоса. Он брал высокие ноты по минимуму, но зато всё звучало чисто, без сбивки, хрипа и тому подобного, что периодически сопровождало Тревора, особенно после выдачи гроуловой партии. Когда речь дошла до его вокала, Тревор тут же сорвал с себя наушники и остановил воспроизведение, едва прослушав двадцать секунд. На свои места встало всё и сразу. Сравнив готовый вариант с исходником, он просто ужаснулся. Тревор фальшивил по-чёрному. И дело было не в том, что он сорвал голос или что-то иное. Он просто не вытягивал то, что было. Теперь возникал один вопрос: как Мэтт умудрился из того, что было, выдать то, что теперь осталось только слегка подретушировать и всё, можно выпускать. Тяжело вздохнув, Тревор пошёл к Мэтту. Сам не зная зачем. Просто хотел пойти к нему. Тот лежал уставший. - Что же ты, дурачок, не сказал мне ничего? Сидел, мучился, - тихонько прошептал Тревор, проведя рукой по его волосам. Так похоже на Мэтта: работать до последнего, пока не добьётся результата. А работает он всегда ровно с тем, что ему дают, а сам, тем временем, отдаёт всё, что может. И не просит большего. Моментов, когда Мэтт просил переписать что-либо, был раз-два и обчёлся. В остальном, он всегда воевал сам. Его это устраивало. И Тревор никогда не мог этого понять. Мэтт почти не дышал. Точнее дышал, но этого было практически не видно. Как так можно – тоже оставалось за пределами понимания Трева. Всё, что касалось брата – всегда было за пределами его понимания, и он предпочитал об этом не думать, чтобы не ломать себе психику. Он просто привык принимать всё происходящее, как должное. - Треви, ты ещё долго будешь тут сидеть? Спать собираешься? – вдруг спросил Мэтт, напугав Тревора. - Как ты?... - Я всегда чувствую твоё присутствие. Особенно когда сплю. За исключением работы. Там я поглощён, - потирая глаза, сказал Мэтт и сел на диване. Глаза опухли и покраснели с недосыпа. - Тогда понятно, почему ты не понял, что я стою в косяке полчаса. Мне непонятно другое – почему ты просто не сказал, чтобы мы переписали? Я слышал исходник. Это ужас какой-то! А ты с ним воевал весь день. Сам себе жизнь усложняешь. - Да я бы справился и так. Теперь ты ответь. Почему не спишь? - А сам-то? Мэтт, давай договоримся, - для пущей убедительности, чтобы брат точно его послушал (а то с него станется этого не сделать), он взял его за руку. - Если я выдаю отстой – ты тут же подходишь и говоришь: «Тревор, это отстой». И я бегом бросаюсь переписывать. Договорились? - Тревор, ну я что, из-за каждой мелочи буду ставить тебя в будку? Поправлю, где надо и всё. - Повторюсь: я слышал исходник. Там совсем не мелочи. - Ладно, договорились, - подумав, ответил Мэтт, откинулся на диван и закрыл глаза. Тихо. Диван принял его тихо. Слишком. Будто он совсем ничего не весит. Мэтт и ходил тихо, как кошка, его никогда не было слышно, если только он не поёт или не говорит что-нибудь, а говорил он очень мало. Казалось, что он может уйти и этого никто никогда не заметит до тех пор, пока отсутствие не будет обнаружено. А его было очень легко потерять из виду. Тогда как Тревору наоборот, было крайне сложно скрыться, когда он уходил – его всегда замечали. Две крайности. Два балансира на одних весах. Два тела на одном диване. Тревор так и не ушёл. Почему-то не мог. Глупо и необъяснимо, но он не мог встать и уйти. Он продолжал сидеть на диване Мэтта, как завороженный. Хотя, было бы чем на самом деле. Брат просто спал. Тревор терпеть не мог тупо сидеть на одном месте. Ему всегда нужно было что-то делать. Даже когда он просто отдыхал, ему всегда надо было куда-то девать руки. Однако, когда он повернул запястье и увидел сколько времени он тут сидит, то обомлел. Оказалось, что он провёл здесь уже час. И умудрился не заметить этого. Мэтт заснул, даже не попытавшись выставить его, хотя мог бы, да и надо бы. Но Мэтту никогда не жалко для него времени или места. Всегда подвинется, всегда поделится. Тревор рассаживался удобно, вольготно, его почти осязаемая аура самодовольствия занимала больше места, чем даже он сам, поэтому он всегда вытягивал на себя передний план. Тогда как Мэтт мог спокойно усесться где-то в сторонке или сбоку. За исключением тех случаев, когда сам Тревор просил его сесть ближе, чтобы было видно, что они братья, в конце концов. Однако, это зря. Тогда контраст между ними был слишком очевидным. Хотя, может, в этом и была мораль, поди теперь разбери. Они всегда были повёрнуты в разные стороны от друг друга. Отражали и контрастировали друг друга, но при этом являлись единым целым. Так было нельзя, потому что это невозможно. Но такими уж они были – делали то, что нельзя, но донельзя качественно. Глотали то, что не должно было глотаться никогда в жизни. Каверили то, что никогда не должно быть скаверено. Но результаты получались невероятными. В этом были все они. Всегда. Неделя прошла. Они занялись новой песней. А Тревор не мог. Эта песня въедалась ему под кожу с одной ассоциацией: брат, загнанный работой в хлам. Он долго мучился над строем, текстом и тоном. Тревор не видел этого воочию, но готов был поклясться, что Мэтт не спал несколько ночей, в своей извечной попытке довести всё до совершенства. Поэтому когда речь дошла до записи вокала – Тревор словно начинал сходить с ума. В голове то и дело возникали, а точнее и не выходили из неё образы того, как Мэтт в очередной раз сидит за столом, елозя мышкой и подправляя частоты и свои гитарные партии, и забывая даже поесть. Выйдя из комнаты записи, Тревор наткнулся на укоризненный взгляд Тима. В гостиной сидел так же Вуди. Слегка нахмуренный. Для него это было равносильно тому, как если бы он ворчал. Совсем всё плохо, думал Тревор. Но сейчас ему надо услышать одно единственное мнение, что уже само по себе являлось большинством. Но только нужно дождаться, чтобы его высказали. Мэтт высунулся тоже. Только из кухни. - Трев, отойдём? – подозвал он к себе. С готовностью тот приблизился. Эпохальный момент: Мэтт собирается что-то сказать, возможно даже, попросит переписать! - Треви, ты меня извини, но такой лажи я от тебя ещё никогда не слышал. Ты уже в двадцатый раз пишешься, но ничего не получается. Я даже пробовать исправлять не буду, ничего не смогу сделать. Соберись, прошу тебя. - Да я не знаю, почему у меня ничего не получается, - Тревор покривил душой, но брат этого не заметил. Не мог заметить. Он приложил много сил, чтобы причина беспокойства не вылезла наружу. Ему было неловко. - Треви, я понимаю, тебе тяжело. Так петь, как ты, и правда тяжело, я понимаю. Но соберись, пожалуйста. - Да не упрашивай ты его! Возьми, да скажи ему про себя, чёрт бы тебя побрал! – вдруг подал голос Тим, образовавшийся на кухне. - Тим, свали! – неловко огрызнулся Мэтт. На него это было в принципе не похоже. - Я-то свалю, а ты обязательно скажи! – ещё погрозил Тим пальцем и вышел из кухни, уже в коридоре напарываясь на «оставь ты его, он сам разберётся» от Вуди. - О чём? – закономерно спросил Тревор. Возникло старое чувство холода в животе, когда собираются сообщить что-то нехорошее. Обычно это чувство возникает у детей. - Да Тим преувеличивает. Но… Я не одну неделю корпел над этой песней и потом мне придётся работать над ней ещё столько же, чтобы довести её до ума… - Я догадываюсь. Поэтому и не могу! Как представлю, как ты безвылазно сидишь за столом и глаз от монитора не отрываешь… - всё-таки признался Тревор, хотя не хотел. Вырвалось. Но Мэтт понял. Немного не так, как оно было на самом деле, но достаточно. Внутри Тревора всё дрожало. Он чувствовал себя стеклянной вазой, которая уже разбита, но осколки ещё стоят на своих местах и лишь ждут того, кто коснётся их, чтобы осыпаться. Так и хотелось сказать: «ну же, Мэтт, вбей последний гвоздь.» - Тогда тем более, прошу тебя собраться. Пожалуйста, пожалей мои силы, которые я убил на эту песню. Пожалей меня, чтобы мои труды были не напрасны. Спой всё как надо. Прошу тебя. И в довершение, Мэтт вбивает гвоздь в соответствии с мысленным посылом брата. Вот только сделал он это очень нестандартно - обнял его. Совсем немного и ненадолго, но Тревор разбился. Ведь верно, Мэтт столько сил убил, и должен сделать ещё не меньше, а он тормозит и лажает по-чёрному. Так нельзя! Как подорванный, младший Вэнтворт убегает в «будку», включает аппаратуру и одним движением надевает на себя наушники. Теперь, то, что не давало ему даже вздохнуть – мысли и образы, что брат загнал себя – наоборот сейчас являются мощнейшим стимулятором. Когда он подобрался к гроуловой партии, то малодушную мысль «как бы не накосячить» задушила другая «соберись ради брата, тряпка!». И в этот крик Тревор вложил всю эмоцию, что сейчас испытывал. Когда закончился финальный проигрыш, как подкошенный, он рухнул на колени. Он отдал всё. Так же как Мэтт ранее. Теперь они оба выложились. Немного отсидевшись, Тревор вышел. Картина в гостиной была следующая: Тим сидел с отвалившейся челюстью и смотрел на вышедшего Тревора, видимо до этого гипнотизировав дверь. Вуди одобрительно показывал два больших пальца, сидя на кожаном диване. Мэтт же нашёлся не сразу, хотя он стоял ближе всех. В графитно-серой футболке его не было видно на фоне тёмных деревянных панелей. Он ничего не говорил. Лишь улыбался. После чего ушёл к себе, сводить дорожки. Однако, прежде, чем пойти на кухню, Тревор успел заметить яркую кристальную звёздочку. В уголках глаз Мэтта. До самой ночи Мэтт не выходил из своей комнаты, поэтому поговорить с ним не было возможности. Но у себя на диване Тревор обнаружил листок бумаги с угловатой надписью: спасибо.