На грани слышимости

Alessia Cara - Here

      Он думает, что Тсуна не догадывается. Он думает, что держит ситуацию под контролем, и пока действительно всё чисто — никто не заподозрил. Кроме Савады.       У взрослых аркобалено свои, взрослые желания. Кому-то, например, Верде, они не так уж и мешают: снять шлюшку на ночь, сбросить напряжение и оплатить утром такси.       Взрослые "проблемы" решаются по-детски незатейливыми способами.       Но он не хочет довольствоваться проститутками. Реборн всегда играл по-крупному и сейчас, видимо, доигрался.       Это всего лишь игра: заскользить на тренировке опасным взглядом по гибкой фигурке в намокшей от пота рубашке; насмешливо посмотреть в глаза; на грани видимости провести ладонью по бедру посреди совещания. Никто. Ничего. Не замечает. Игра идеальная: ставки высокие, игроки... интересные в определённом плане, да и трудности весьма забавляют.       Возбуждение и смущение, смущение и возбуждение, риска — никакого.       Реборн думает, что Тсуна боится, считает это очередной тренировкой или чем-то в этом духе, но никак не догадывается. А если бы и догадался, никакого стыда аркобалено не испытал бы.       Тсуна смущается. Реборн играет и открыто смотрит прямо в глаза, усмехается и снова дразнит на виду у всех, как только босс возвращается к делам. Совещания — удивительно серьёзная и смешная штука одновременно.       Но однажды, когда Тсуне надоедает бояться такого Реборна, он сам открыто усмехается и перехватывает масляный взгляд учителя. Зрачки у обоих расширены, затмевают радужку; и несмотря на то, что Тсуна первым смущённо отводит взгляд, Реборн всё равно понимает, что доигрался.       Мафиози обычно играют не на жизнь, а на смерть. Перестрелки — опасно, союзники — любопытно, выигрыш... оправдывает ожидания.       В их игре победителей нет. Они ходят буквально по грани, и Реборн не падает, а ведёт доверчивого Тсуну по несуществующему мосту. Вот только если засмотрится на соблазнительно выгибающиеся ключицы или утонет в наивных, огромных глазах, то оступится и сам упадёт.       Воистину опасно.       Верде, у которого Реборн, наверное, живёт, если не выживает, не устаёт смеяться и повторять, что он или сумасшедший, или мазохист. Или то и другое вместе — скорее третий вариант.       Реборн не обижается. Реборн просто соглашается и идёт принимать холодный душ после горячего рабочего дня — кабинет босса всегда похож на настоящее пекло, когда эти двое оказываются там вместе, и в любом другом помещении всё ничуть не лучше. Просто адская топка. Киллер боится: как бы в ней не сгореть.       Пока всё получается. Он думает, что Тсуна не догадывается. Нет, не о его шуточных грязных намёках, а о том, чего Реборн не сказал никому. Чего никто не знает.       Одним солнечным утром Десятый Вонгола исчезает, и (какая жалость) киллер Реборн не может прийти на помощь: по срочному поручению он на другом конце Италии.       Подчинённые орут и мечутся, как мелкие букашки, и весь город становится похож на копошащийся муравейник, потому что в одной из норок спрятался их босс.       Вернее, он был спрятан.       Тёплые руки бережно повязали вокруг глаз обычный медицинский бинт, а потом туго затянули узел на затылке. На шее у похищенного горит крохотная звёздочка укуса: шприц с каким-то снотворным проколол нежную кожу, а после был безвозвратно утерян в одном из мусорных баков Италии.       В ушах у Тсуны гремят барабаны, а может, это просто кровь. Он не слышит осторожных и неслышных шагов, неотвратимо приближающихся и необъяснимо играющих. Парень (а он, наверно, всё ещё парень, раз не разучился слепо доверять опасным-типам-и-якобы-друзьям) просто чувствует. Что с ним действительно играют: он не кошка, не мышка, не жертва, а второй игрок. Что тёплые руки невесомо проходятся по лацканам пиджака и срывают его к чертям.       Тсуна чувствует. И не боится.       Повязка не даёт ничего увидеть; это одновременно раздражает и подливает адреналина в кровь. Да, вряд ли Тсуна испугался. Он хмурит светлые брови, пытается коснуться лица незнакомца и даже немного преуспевает в этом, но руку Савады грубо отталкивают и кидают парня на пол.       Вряд ли в планы насильника входила кровать.       Жертва либо растерянно смотрит в никуда, либо поворачивает голову на любые шорохи. Осторожные шаги пока отступают, где-то вдалеке шуршит пачка презервативов, а потом игра начинается снова.       Всё до ужаса правдоподобно. Ласки — грубые, руки — горячие, и пульс бешеный, просто зашкаливает. Непонятно, у обоих ли.       Насильник насилует. Он думает, что Тсуна не догадывается. Что руки у насильника дрожат скорее как у алкоголика. Что дыхание у насильника сбитое и тёплое, прямо-таки опаляющее.       Хотя кусается он и вправду больно. Но Тсуне всё равно: у него свои проблемы, даже более взрослые и значимые, чем у "взрослых аркобалено". Горячо, мало, изнывающе, неудовлетворённо.       Чувства обострены до предела, тело, "лишившись" глаз, не знает, откуда ждать подвоха, но Тсуна его всё равно ждёт.       А может, он ждёт не подвоха. Может, сильному боссу нужны всего лишь прикосновения, смачный шлепок по заднице и грубая растяжка.       Насильник вошёл в свою роль максимально глубоко. Ну, и не только в роль, но Тсуне отчего-то нравится. Хотя он всё равно думает, что можно было бы и понежнее.       Савада привык к боли. А вот к темноте он привыкает медленнее, чем хотелось бы. Перед глазами до сих пор пляшут непонятные точки, разлетаясь, словно рой мух, после каждого толчка. И Тсуне нравится.       Может, он мазохист. Что да, то да — они с Реборном идеальная парочка, если бы здесь был Реборн.       Но скорее не это. Саваде нравится, как:       Как сжимаются пальцы на его бёдрах, до побелевших просто костяшек, и оставляют на бледной коже красные отметины.       Как насильник невероятно, просто катастрофически грубо пытается сдерживаться: не застонать, не зарычать, не выдать себя ни звуком; не растрахать эту тугую девственную задницу просто до кровищи. Одно из двух.       Как он ревнует к несуществующему незнакомцу-не-Реборну, когда узнаёт, что у Тсуны очень даже стоит, как теряет голову от повторно нахлынувшего возбуждения, от ревности, нежности там всякой, может быть, или от чего-то очень, очень глупого и опасного, что может прекратить игру.       Как игра всё-таки продолжается.       Как Тсуну больно кусают в плечо, потом прикусывают выпирающий позвонок, потом сжимают зубами кожу на шее и практически помечают как жертву.       Тсуне, в принципе, не так уж стыдно сдаться. Особенно учитывая то, что он выиграл.       Насильник это понял, когда потерял контроль и наконец-то начал вести себя как любовник, а не как ненормальный преступник: стал и двигаться нормально, и дрочить в темпе, и рычать (на грани слышимости, но Саваду это невероятно заводило). И он думает, что Тсуна не догадывается о маленькой капитуляции в большой игре.       Щёки горят. Кожа на заднице горит. Укусы вообще сливаются в один большой пожар, особенно на шее (а кусали не только там). Тсуна не жалуется. Он сам закусывает губу, ненароком прокусывает её, слизывает тёплые капли, пачкает ими тёплые руки и больше не сдерживает тёплое дыхание.       Всё тёплое. Не сказать, что горячее — скорее какое-то туманное, очень-очень жаркое, быстрое, напичканное всем причитающимся: шлепками, хрипами, вздохами и маленьким безумием. Всё на грани слышимости.       На самом деле, если отойти, например, в дальний угол пустой комнаты с серыми голыми стенами, то можно услышать лишь едва различимые шорохи и не более того. Но Тсуна не хочет никуда отходить: он вообще сейчас хочет лишь одно — кончить. И насильник ему позволяет: приподняться, одной рукой упереться в холодный бетон, посмотреть в никуда и положить свою ладонь на другую, тёплую, начиная размазывать смазку по члену.       Последние толчки выбивают последнее дыхание. Тсуна стонет первый и последний раз, на грани слышимости.       И потом фейерверк. Как на знаменательную дату, чёрт. Прямо-таки в его честь, и вот после этого Тсуна окончательно отключается, ничего не видит — никакие повязки уже не нужны.       Они вели игру. И оба не довели её до конца: сдались, проиграли и не преодолели трудности — возбуждение и смущение. Хотя со вторым-то, похоже, намного легче.       Когда Тсуна очнётся, насильник уже исчезнет. А потом примчится Реборн и спасёт босса, как принц на белом коне, и Савада обязательно полюбит его, и будут жить они долго и счастливо, забыв про всякие схемы, шахматные фигурки и вообще про подобные игры.       Они будут играть в другие: более опасные, с перестрелками, погонями и адреналином. Неважно, что они затеют, — Тсуна всё равно выиграет. У него же был лучший учитель в мире; теперь он умеет вести игру.       А после изнурительного рабочего дня суровый киллер проснётся посреди ночи — от чего угодно, хоть от кошмара, как в мелодраме, — прижмёт сопящего под боком Саваду и совершит свой маленький ночной ритуал: на грани слышимости прошепчет: "Ti amo".       И будет думать, что Тсуна не догадывается.