Ассоциации

Они знали, по крайней мере, в теории, в направлении чего братья так тяжело работали; но в действительности они не понимали, не до этого дня. Хоукай считала за честь, что Эдвард даже пустил их в комнату когда он провел трансмутацию, как бы тяжело ни было выпустить их из собственной установки. Но это не мешало им стоять шокированными и ошеломленными по всему периметру комнаты пока реакция увядала, а Эд кричал что-то бессвязное в торжестве и упал – смеясь – в руки мальчика в центре круга. Мальчика. Они знали, умом, что Альфонс Элрик был младшим братом Эдварда Элрика; что между ними был год, что Эд ужасно командовал своим младшим братом, что иногда юноша был хрупким и благоговейным как ребенок. Но для них — даже для Мустанга, который знал их дольше всего — Альфонс всегда был лишь неуклюжими доспехами. Они привыкли к нему как к личности, или так они думали — его причудам, его детскому голосу, его странно сдержанным и скованным движениям в огромном теле; его жизнерадостности и оптимизму, его серьезной ответственности, его любви к котам. Никогда за все это время они не видели сквозь Альфонса-странные-но-милые-доспехи Альфонса-мальчика, мальчика, который сейчас смеялся и плакал, и висел на руках Эдварда, как будто его жизнь зависела от этого. Это было странно — так странно — Альфонс должен был быть большим из двоих, куда больше, чем его брат, своей неповоротливой фигурой заставляя низкорослого алхимика выглядеть еще мельче в сравнении. Но теперь они были одного роста, или достаточно близки к этому, по крайней мере. Это было странно, как внезапно уменьшенный размер Альфонса мог внезапно сделать Эдварда таким большим, старшим братом, как он обхватил лицо Альфонса рукой, как они встретились глазами в первый раз за годы, годы, как он пожал плечами, снимая свой красный плащ (и его руки, его плечи были настолько объемнее, чем у его брата, что было противоположностью того, как это должно быть) и обернул его вокруг тонких, новых плеч Альфонса. И это было так странно, что в то же время Эдвард выглядел настолько меньше, настолько младше, будто, измеряя по нормальному подростку, внезапно стало ясно, сколько лет взросления ему все еще оставалось. Или, возможно, это выражение лица сделало его вид таким юным, таким открытым и радостно невинным, пока он болтал со своим братом на таких высоких скоростях и они двое говорили так одновременно, что могли также использовать это как код. Тем, кто изменился, был Альфонс, так почему Эдвард, которого они знали, внезапно стал выглядеть таким другим, крепко обнимая своего брата, зарываясь лицом в одетое в красный плечо, и его смех был странно похож на рыдания. И Альфонс, у них было время чтобы ясно рассмотреть его глаза – не красные, не странные впадины огня души, а оливковые зелено–золотые, идеально дополнявшие его вид и окраску – прежде чем он закрыл их, нежно поднимая руки чтобы погладить спину брата, а его лицо расколола нежная улыбка. Никто из них никогда не видел, как Альфонс выглядел раньше — даже полковник Мустанг. Но когда он наконец выпрямился и встал – одна рука на плече брата, другая сжимает плащ вокруг него – и предстал перед ними, он выглядел совсем как должен был. Кровное сходство было очевидным, таким очевидным, что незнакомец с первого взгляда мог бы сказать, что эти двое были братьями, однако было достаточно различий, чтобы он абсолютно не был похож на «Эдварда меньше и нежнее», которого всегда вызывало их воображение. Он был незнаком для них, этот мальчик с темно-русыми волосами, карими глазами и тонкой фигурой, спрятанной в красный плащ; и он также сделал Эдварда незнакомым для них, взволнованно вертящимся рядом с Алом, глаза и внимание привлечены только к нему, игнорируя всех остальных. Альфонс не игнорировал. Пошатываясь, он неловко, но искренне поклонился им. – Спасибо вам, – сказал он, и когда он говорил, его голос был тем же, голос был тем же, только теперь он был чище, ближе и немного глубже. – Без вас брат и я потерялись бы. С каждым произнесенным им словом, это поражало их, достаточно, чтобы призрачные изображения Альфонса-которого-они-знали – серая, неуклюжая сталь – возвышались над ним. Когда он говорил, было трудно смотреть сквозь эту иллюзию и видеть его таким, каким он был, каким он должен был быть. Но глаза Эдварда, такие чистые и пронизывающие в своей любви и верности, смотрели сквозь серую дымку и видели его брата целым, идеальным, снова в его собственном теле, и с этим взглядом они поняли, что этот мальчик был тем, кого Эдвард видел все это время.