*
Спустя пару дней после того, как Пит устроил им взбучку, они все же согласились стать профи. Раз уж это единственный способ подготовить к Бойне и его тоже. После всех тех недель, что она провела дома из-за травмы, ничего не делая и лишь строя неутешительные догадки насчет существования Дистрикта-13, ежедневная подготовка к арене стала почти что отрадой. Наконец-то нашлось что-то полезное, чем можно заполнить дни. В начале, конечно, от непривычки им всем пришлось нелегко. Ранние подъемы, серьезные физические нагрузки, изучение потенциальных соперников… Пит оказался столь тверд в своих устремлениях, что ей и Хеймитчу пришлось во всем с ним соглашаться, только чтобы не слушать вечных нотаций. Он по-прежнему очень странно к ней относился. — У тебя нет проблем со скоростью и реакцией, но этим надо компенсировать превосходство в физической силе. — Она старалась прислушиваться к его советам, когда они практиковались в рукопашной битве, но его излишняя серьезность напрягала. Китнисс не понимала, злится ли он на нее, все еще, хоть это и глупо. Или дело в чем-то другом. В том, возможно, что он решил оградиться, чтобы потом не было слишком больно. Она поняла, что скучает по его глупым шуткам. Ее собственные попытки шутить чаще всего приводили к перепалкам между ними. Хеймитч, наблюдавший за всем этим, лишь закатывал глаза и продолжал тщетные попытки метнуть нож хотя бы в стену дома. Со временем у него начало хоть что-то получаться только потому, что он представлял, как вонзает ножи в их бестолковые головы. — Вставай, Китнисс. Другие трибуты тебя жалеть не станут, — говорит Пит всякий раз, когда ей не удается удержаться на ногах во время их импровизированных схваток. Всякий раз, когда она оказывается на земле, прижатая его телом, он даже не удосуживается на нее взглянуть. И ее раздажает его отчужденность. Невыносимое, необоснованное безразличие. Решил, видишь ли, сделаться строгим тренером. Даже не здоровается нормально — отделывается сдержанным кивком по утрам, все строчит в своем блокноте, потягивает протеиновые коктейльчики и, кажется, невероятно доволен собой. И ладно бы он был просто распушившимся петухом. Но его самоуверенность распространяется на самое больное: он свято верит, что в случае чего у него получится ее спасти и погибнуть самому. Мысль о том, что этим все и кончится, так расстраивает ее, что превращается в неконтролируемую, жгучую злобу. Теперь, когда он так себя ведет, все, чем она является, отчаянно жаждет его внимания. С того самого дня, который последовал за объявлением правил Бойни. Возможно, не совсем справедливо было ожидать от него утешений, объятий и поцелуев. Но она и правда надеялась на них. Даже если потому, что просто привыкла к его безоговорочной поддержке. К тому, что он души в ней не чает. И вот теперь его отношение к ней — как холодный, вразумляющий душ. Напоминание о том, что от всякого можно устать и что не все длится вечно. Да у них в запасе и нет вечности. Китнисс смотрит на зажженный свет в окнах дома напротив, и ее охватывает липкая паника. Так и пройдут их последние дни, и она не заслужит ничего, кроме его сдержанной вежливости. Его парадная дверь оказывается не заперта, так что она не утруждает себя учтивыми жестами. Бесшумно проскальзывает по коридору, в гостиную, где они сидели всего пару часов назад и наблюдали за победой какого-то профи из Второго дистрикта. После того, как они с Хеймитчем начали проводить здесь время за просмотром присланных Эффи записей, эта комната хоть стала выглядеть обжитой по-человечески. Если бы не нависшие над ними обстоятельства, это даже можно было бы назвать милым совместным просмотром фильмов по вечерам. — Ты что-то забыла? Она вздрагивает от неожиданности и ругает себя за то, что потеряла бдительность. Грех не заметить Пита, с его-то походкой. Будет напоминанием на будущее — чтобы такого больше не повторялось. От подобных нюансов и будет зависеть их жизнь на арене. — Я… Да… Кофту, вроде бы, — мямлит она, поворачиваясь к нему лицом. Пит удивленно приподнимает бровь и мнет в руках полотенце. Видимо, собирался в душ. — На тебе не было кофты, — как бы между прочим замечает он. Вот же какая внимательность к подобным деталям. Он кладет полотенце на спинку дивана и с какого-то черта начинает наводить порядок. Поправляет подушки. Убирает с журнального столика. Не было на ней никакой кофты. Только футболка, в которой она отправилась на пробежку еще утром. И, может, если она заметит неловкие попытки отвлечься от ее присутствия, сама догадается уйти. — Кажется, мы сегодня не закончили отрабатывать приемы. — Наверное, ей стоило бы также взять у него уроки ораторского искусства, потому что пытаться начать разговор — та еще задачка. Пит вздыхает и отвлекается от своего бессмысленного занятия. — Китнисс, это лишь мера предосторожности. Никто не ждет, что тебе придется сцепиться с кем-то врукопашную. У тебя есть лук. — Видимо, теперь этот наставительный тон будет преследовать его до конца жизни. Сколько бы там от нее не осталось. — Я устал. Ты тоже. Иди спать. Но краем глаза он замечает, что она уже принимает позу. — В последнее время ты… сам не свой. — Ей не хочется больше ходить вокруг да около, но и эта фраза не кажется чем-то правильным. Ну и плевать. Китнисс не знает, что еще можно сказать. Как минимум, это привлекает его внимание. Пит подходит ближе. Скрещивает руки на груди. Так вот к чему все это. — А как еще я должен себя вести? — Так, как обычно себя ведешь. Ты в курсе, что стал просто невыносим? Несмотря на раздражение, Китнисс почему-то вспоминает те несколько недель, когда она повредила ногу. Как они дополняли книгу с растениями. Как она тайком наблюдала за ним во время работы. Как он время от времени относил ее на руках на первый этаж. Никакой тебе больше книги. Никаких ресниц, похожих на солнечные лучики. Никакой выпечки по утрам. В груди у нее что-то болезненно сжимается, но ответ Пита на свои слова она находит более, чем справедливым: — Я не могу, Китнисс. Ты и сама понимаешь, что теперь все будет по-другому. Всем нам оттуда не выбраться. Я не могу просто сидеть сложа руки и ждать! И тем не менее. — Никто не хочет сидеть и ждать! Дело не в этом. Мы должны работать вместе. Что бы ты там ни задумал, ты не можешь так относиться ко мне и… Но он резко поддается вперед, и не успевает Китнисс среагировать, как оказывается сбитой с ног. Всякий раз это едва ли можно назвать падением. Она давно заметила, что Пит смягчает ей его: придерживает над землей и лишь потом отпускает. Медленно и легко. Жаль только в реальности падения намного болезненнее. И разумеется, это было нечестно. Но Питу не хочется начинать этот разговор. Сейчас ни к чему хорошему он не приведет. — Какого черта? — Ты пришла отрабатывать приемы. И ты отвлеклась, — произносит он как можно нейтральнее, но дыхание его учащается. Они проделывали то же самое уже много раз, тесно прижавшись друг к другу, стараясь блокировать нападение, так же сбить с ног. Ничего, кроме задания, которое нужно выполнить. Или при свете дня все воспринимается по-другому? — Я уже не раз говорил, что… — Но она не слушает. Да, он всегда это говорит. Отвлекающие маневры. Проворачивай их, но ни за что на них не попадайся. Ей вдруг становится все равно. — Ты вообще слушаешь? Надо же: заметив, что ее внимание направлено совсем на другое, он наконец-то смотрит прямо на нее. Вот тебе и долгожданный зрительный контакт. Ее слепит свет от люстры на потолке, когда он чуть наклоняется. От него веет жаром, кожа на обнаженных руках чуть липкая. Солнце и пот. Вот чем они являются под конец дня. И когда она, сама не понимая зачем, тянется к его губам, когда эти солнца сливаются воедино, взрыв происходит похлеще, чем от сверхновой. Пит и вспомнить не может, когда они в последний раз целовались. Тем более так. Все, что происходило во время Тура победителей и после него, теперь кажется отголоском далекой истории. Будущее больше похоже на страшное предсказание, оно ужасными картинками мелькает в стеклянном шаре его ночных кошмаров. Настоящее — лишь череда однотипных дней перед тем, как это страшное будущее наступит. Но сейчас, в его гостиной, когда голова в опасной близости от уголка журнального столика, оно вдруг становится реальным. Китнисс начинает ерзать под ним, и он лишь отчаяннее ее целует, касаясь подушечками пальцем суховатой кожи на ее щеках. Ему страшно, что реальность опять расколется и придется собирать ее по частям. Стоит ему понадеяться, что она с ним согласна, как девушка ударяет его коленкой в живот. Ну, насколько это вообще было возможно в ее положении. — Ты чего? — спрашивает Пит в недоумении. Китнисс чувствует, как сильно пылают ее щеки. И все же она не могла сдержаться. — Ты отвлекся, — говорит она как можно серьезнее, но ехидство в глазах ее выдает. Много чего еще он находит в ее взгляде, помимо ехидства. И это окончательно выбивает его из колеи. Право же, он старался изо всех сил. Их стремление хоть чему-то научиться до начала Игр немного в этом помогло. Он и раньше хорошо справлялся с тем, чтобы держаться от нее на приемлемом расстоянии. Еще с тех пор, как они впервые прибыли в Капитолий. Но тогда они не так хорошо знали друг друга. Со временем все стало сложнее. Он хватает ее за запястья и прижимает их полу, у нее на головой. Она снова оказывается придавленной всем его телом. Как никогда прежде ее застает врасплох его присутствие. Снизу — жесткий пол, сверху — он. Деваться некуда. Хотя, если и есть возможность выбраться, ей не хочется быть где-то еще. Его руки, напряженные больше обычного, вдруг кажутся ей самым безопасным местом на земле. Они жадно глотают воздух, но лишь чтобы снова прильнуть к губам друг друга. На этот раз поцелуй более нежный, и словно бы молния пронзает собой все ее тело, до самых кончиков пальцев. Она не знает, как обозвать это чувство. Она никогда раньше не испытывала столь щемящей пустоты внутри себя. Разве что в самые голодные дни своей жизни… Точно. Не что иное, как голод. Странный, доселе неведомый его вид, но похоже, что именно он. Вдруг Пит приподнимает ее над полом и они оказываются в сидячем положении. Не задумываясь, она обхватывает ногами его поясницу. Вернее, это как-то само собой выходит, и стараясь подавить в себе почти невыносимое смущение, она вспоминает, что все еще зла на него. Впрочем, такими темпами, скоро от этого чувства почти ничего не останется. — Эй. Эй, полегче, — посмеивается Пит, вновь отстраняясь. Это причиняет ей почти физическую боль. В то же время она рада вновь, впервые за много дней, видеть эту его улыбку. — Что? — спрашивает Китнисс раздраженно. Его лицо принимает серьезное выражение. Он вновь смотрит ей в глаза, стараясь найти ответы на вдруг возникшие вопросы, но помимо этого видит ее разомкнутые губы, вздымающуюся от тяжелого дыхания грудь, ощущает вес ее тела, крепко прижатого к нему в самых немыслимых местах. — Чего ты хочешь, Китнисс? — наконец спрашивает он, потому что, право же, от этого всего становится как-то не по себе. Тебя, Пит, думает она, и приходит в праведный ужас от этих мыслей. Потому что вдруг это не так. Вдруг дело не в нем самом, а лишь в том, что он может ей дать и что даст, безвозмездно, стоит ей только попросить. Но еще страшнее ей становится от того, что все-таки он — действительно то, чего ей сейчас хочется. И от того, что пришлось бы сказать такое вслух. — Я хочу отвлечься, — четко произносит она, снова чувствуя внутри себя лишь холод. И с замиранием сердца ждет его реакции, надеясь, что не лишила себя последнего шанса согреться. Пит все еще всматривается в черты ее лица, надеясь найти в себе силы не поддаваться этому. Надеясь окончательно убедить себя в том, как это неправильно. Но видит лишь нетерпение в ее глазах и сдается, возможно, просто идя на поводу у эгоизма. Когда его губы касаются ее шеи, по телу разливается блаженное тепло. Она зарывается рукой в его вьющиеся на концах волосы. Никто не отнимет у них этот момент. Она просто не позволит. Не разомкнет объятья первой. Его спальня освещена лишь тусклым светом настольной лампы. Китнисс была бы рада, если бы было совсем темно, но так она в состоянии увидеть очередной немой вопрос у него в глазах. Из-за приглушенного света и накативших чувств от них исходит завораживающий, почти что нереальный блеск. — Сделай это, — просто шепчет она ему. И это сладко. И больно. И отчаянно. И все еще совсем немного наполнено злостью. И скорее всего, это то единственное, что в конечном итоге у них невозможно будет отнять.*
Вереница похожих друг на друга дней продолжается. Каждое утро они, как заведено, бегают, учатся лазать по деревьям, метают ножи и выслушивают нервные выпады Хеймитча. Каждый вечер они сидят у кого-нибудь из них в гостиной и смотрят записи прошлых Игр. Каждую ночь, когда все отправляются спать, она возвращается к нему. — Как по расписанию, — замечает Пит с ухмылкой после очередного робкого стука во входную дверь. Как минимум, она больше не вламывается. Китнисс пытается одарить его недовольным взглядом, но выходит не очень. Ему кажется до жути неестественным этому радоваться. Каждая подобная ночь начинается с беспечных вступлений. Они продолжают обсуждать изученное за день. Он показывает ей записи в блокноте, прекрасно зная, как ее раздражает, что он постоянно в нем строчит. Тяжесть очередного дня, проведенного в ожидании неизбежной гибели одного из них, наваливается своим колоссальным весом, и одежда, вся до последнего лоскутка, летит на пол. Зная об их усердных занятиях борьбой, никто не задает много вопросов о синяках на ее теле. Некоторые и правда оттуда. О других, менее очевидных, и так никому не известно. Кроме него. Он почти безумно стискивает ее бедра и талию, когда она оказывается сверху. Впрочем, теперь все честно, потому что не менее заметные следы остаются и у него на плечах и лопатках. У меня теперь никогда не вырастут крылья, шутит он. Да и на кой черт они нужны. В любом случае, синяки быстро проходят, а следы, что остаются после всего этого на сердце — они, пожалуй, навсегда. Хеймитч все еще не в восторге от всего происходящего, но как минимум в нем больше нет желания их придушить. Притихли. Не язвят друг другу по любому поводу. Ему не особо хочется задумываться, чего такого между ними могло произойти. Вряд ли детали его бы порадовали. Детали они хранят для себя. То, как в исступлении Пит шепчет ее имя перед тем, как кончить. То, как временами он доводит ее до дрожи в коленях, заставляет хныкать и извиваться, пока тело вновь не расслабляется. То, как она почти сразу засыпает, укутанная пахнущим ими одеялом. Временам Китнисс переживает, что думает мать о ее ночных уходах и исчезающем содержимом аптечки. Если вообще замечает. Скорее всего. Она, как всегда, смотрит с пониманием во взгляде, но ничего не говорит. Впервые она ей за это благодарна. Не думать о том, как она будет скучать по ней, и по Прим, и по всем остальным помогает лишь их отчаянная порочная близость. Совместная ванна с пахучими травами и высушенными цветами. Гладкая ширь кухонного стола. Вскоре не остается почти ни одной поверхности в его доме, которую они не выбрали бы для своей горькой недолюбви. Гейл приходит каждые выходные и учит их ставить силки. Ведет себя спокойно, пусть и не испытывает теплых чувств к ее товарищам. И все же ее задевает, как временами он поглядывает на нее и Пита. Будто для него все очевидно. Китнисс ловит себя на мысли, что вряд ли она смогла бы вытворять подобное с ним. Даже представлять такое странно, и это не менее странным образом ее успокаивает. С Питом ей представлять не приходится. Ему, возможно, — да. Что все это как если бы они могли быть вместе без всяких преград. И не только тех, что в виде Квартальной бойни, озлобленного президента или жалких попыток к мятежу. Это и не было бы преградой, если бы не ее желание все отрицать. Впрочем, временами она думает — уже и не важно. Они, кожа к коже, идут в свой последний бой. Пока он с ней, она сможет бороться. За и для него. И она надеется, что сможет подарить Питу мир, где ему не придется додумывать и представлять. Даже если в этом мире придется обойтись уже без нее.