Fuck you all the time

– Чимин, ну сколько можно, ну в самом-то деле! Музыка остановилась; остановилась группа; виновник задержки почесал в затылке и раздосадовано произнёс: «Простите, учитель». – Ну что «простите», Чимин? Ты ошибаешься в который уже раз? Уже даже Намджун столько не ошибается, сколько ты! – Я постараюсь… – виновато промямлил Пак. – Хорошо, ещё один шанс, – музыка включилась снова, но и к середине песни была снова прервана. – Йа, Чимин! – парень замер, скорбно поджав губы и уставившись в пол; вид остальных был едва ли более радостным. – В чём дело? Так, всё. На сегодня хватит. А ты, Чимин, останься – побеседуем. Чонгук скосился на хёна, понимая, что сейчас тому устроят очередной разбор полётов. Ребята уже собрались и гурьбой покинули зал, а Чон старался изобразить бурную деятельность возле своих вещей, чтобы не оставлять хёна одного. – Чимин-а, скажи мне, что происходит? – ласково начал учитель. – Ты знаешь хореографию лучше других, но постоянно ошибаешься кучу раз. Я вижу, что ты стараешься, но ведь всё равно – что не практика, то твои ошибки. – Я… – Пак замялся. – Я просто волнуюсь, что ли… – Брось, Чимин-а! – отмахнулся учитель. Ты на сцене почти три года. Ты же танцуешь – сколько? Со средней школы? – тот кивнул. – Ну вот. О каком смущении речь? – Просто вы постоянно меня ругаете! Почти с самого первого дня вечно видите какие-то недочёты! – голос Чимина прозвучал обиженно и, судя по его вмиг покрасневшим ушам, ему самому стало за это стыдно. – Да потому что я вижу в тебе большой потенциал, у тебя есть всё, что нужно! – повысил голос учитель, отчего Чонгук почувствовал себя неловко. – А Хосок хён? – У Хосока – потолок. Впрочем, знаешь, если ему нужно учиться – он идёт и учится. А ты без пинков и шага не делаешь! Чонгук нахмурился: даже для него это было уже слишком. Может, он злился на хёна, когда из-за его оплошности их заставляли прогонять танцы сначала, но, с другой стороны, он ведь старается и пашет в последнее время чуть ли не больше других. – Послушай, – продолжил мужчина, тем не менее сбавив обороты, – как подопечного я тебя очень люблю, и вижу, насколько ты талантлив. Но такими темпами главными танцорами будут не ты и Хосок, а Хосок и Чонгук. – Я понял. Простите, учитель, – Пак качнулся в поклоне, – я буду стараться лучше. Могу я остаться и попрактиковать ещё? – А толку-то – один ты это лучше других отпляшешь! – снова завёлся учитель, но быстро успокоился. – Впрочем, практикуй, конечно, в это время здесь никого. Доброй ночи, Чимин-а. Чонгук, – окликнул он его, – пойдём, не будем мешать. – До встречи, Чонгуки, – вяло улыбнулся Пак и направился к музыкальному центру. Чон бросил короткое «окей» и тоже покинул зал. Учитель медленно, явно в задумчивости брёл по пустому тихому коридору, так что Чонгук быстро нагнал его. – Вы несправедливы к нему, – сказал он решительно, и учитель остановился. – Что? – спросил тот удивлённо то ли от того, что был выдернут из мыслей, то ли не ожидав услышать подобный тон от самого младшего. Впрочем, Чонгука это нисколько не поколебало, и он пояснил всё с той же решительностью: – Вы несправедливы к нему. Когда он танцует со мной, то всегда лучше, как бы я ни старался. Удивление на лице мужчины сменилось выражением крайней усталости, и он покачал головой. – Ты прав, но дело в том, что – ты не обижайся – ты отличный танцор, способный, но Чимин, он… он словно рождён в этой стихии, понимаешь? Для него ты тонсен, ребёнок, а потому он тебя не смущается – просто не видит в тебе соперника, как не видит его, думаю, в Намджуне, Сокджине и Юнги. Рядом с тобой он всегда будет лучше. Только вот с Хосоком или со мной он почему-то зажимается. – Но в последнее время он ошибается реже, – напомнил Чонгук ревниво. – Так что не ругайте его так уж сильно. – А знаешь, да, – задумавшись, согласился мужчина, – меньше. Может, я впрямь к нему слишком строг… Что ж, будем надеяться, это предпосылка положительной динамики. Он улыбнулся, и Чон улыбнулся в ответ. – Пойдём? – спросил учитель, но Чонгук поспешно встрепенулся. – А, нет, я, пожалуй, побуду с хёном. Передадите остальным? – Да, конечно. Тогда до завтра, Чонгук-а! Чонгук поклонился несколько раз и засеменил в сторону зала, из которого только недавно ушёл. Как и ожидалось, Чимин и не думал повторять в очередной раз то, от чего их всех уже тошнило, вместо этого он танцевал что-то своё, незнакомое под так же незнакомую Чону музыку. Плавные, пластичные движения перемежались с резкими – как раз как любит Чимин, в его стиле. Когда их взгляды столкнулись в зеркале, старший вскрикнул и подскочил. Поняв, что прятаться больше нет смысла, Чон прошмыгнул внутрь. – Йа, Чонгуки, разве можно так пугать хёна! – изобразив обиду, протянул Пак, картинно держась за сердце. – Извини, – Чонгук улыбнулся. – Что это за танец? Я его не помню. – А, да это… – старший смущённо махнул рукой, – это я сам, так, чтобы не запылиться. – Покажешь? Чимин покачал головой и виновато улыбнулся, увидев, что Чонгук насупился. – Прости, давай не сегодня. Почему ты не со всеми? – Мы начали учить твой танец, – Чонгук пожал плечами. – Я подумал, что сегодня как раз можно повторить, – на его лицо выползла язвительная усмешка, полная издёвки, – раз уж ты всё равно не занят. – Йа! Никакого уважения! – наигранно возмутился Пак. – Да брось, – он пренебрежительно отмахнулся. Ухмыльнувшись, Пак прошёл к музыкальному центру, больше, видимо, не желая вступать в пререкания с обнаглевшим тонсеном, и включил уже почти заученную «Own it». От медленной, тягучей песни веки начали тяжелеть, и Чонгуку пришлось встряхнуться, чтобы не ударить в грязь лицом – зная хёна, он ещё сто раз будет говорить всем, каким вялым пельменем был Чонгук на выпрошенной им же прогонке. Сначала они как всегда повторили движения лишь для того, чтобы освежить их в памяти, хотя Чон и сомневался, что Чимину это нужно. С другой стороны его тело тоже прекрасно воспроизводило всё на автомате, а потому изредка он позволял себе через зеркало бросать быстрые взгляды на то, как двигается старший, и вот тут главное было не зависать, делать это незаметно от самого Пака, иначе тренировке придёт конец. Его вообще всегда удивляло лицо Чимина во время таких танцев: какое-то лениво-страстное, словно он делал одолжение, смотря на тебя сверху вниз. От одного этого взгляда сердце замирало на миг, а в голове появлялось мозговыносящее желание ещё хоть раз получить этот взгляд, а потом ещё и ещё. Если Юнги-хён доводил до Гонконга своим рэпом, то этому хватило бы просто выражения лица, и, о Господи, бедные фанатки… Как же они терпят это всё, если даже он боится и ждёт того, что вот сейчас их взгляды пересекутся, Чимин растянет губы в самой похабной своей полуулыбке и всё – точно вор, окажется у него под кожей*. Однако глаза их так и не встретились, и, вероятно, именно это и спасло его от неминуемого позора перед хёном. Прогнав всё для напоминания, Пак сказал, что пора работать в полную силу, и включил трек сначала. Про то, включена ли камера, стоявшая около противоположной стены, Чонгук даже не спрашивал, зная, что ни он сам, ни Чимин, ни Хосок-хён её просто-напросто и не выключают. Он чувствовал, как приятно напрягаются на особо резких движениях мышцы и как мягко опускается тело, когда это требуется, и всегда подобные вещи доставляли ему удовольствие. Но только когда он один или с Хосоком, потому что с Чимином – невозможно; круто, но невыносимо до трясучки. Потому что у Чонгука никогда не получается как у него. Потому что выражение его лица – расслабленное, движется он – без усилий. А у Чонгука все его старания – в каждой черте и в каждом жесте, и это бесит просто нестерпимо. Да он вообще каждую их совместную тренировку оказывается под конец на грани бешенства, хотя, прежде всего, на себя, конечно, но больше всего злят мысли, что Чимин это знает и что Чимину это нравится. В приступе злости он остановился и молча пошёл за покоящейся на груде вещей бутылке с водой. Пак засмеялся, но, не дождавшись его, просто продолжил дальше: не напрягаясь, всё с той же ленцой. Чёрт возьми, ну как – как он это делает?! И самое главное: почему с остальными он совсем-совсем другой? – Ты ещё долго? – весело спросил виновник его душевных мучений. – Сам ведь просил, а теперь – что? – отлыниваешь? – Нет. Уже иду. Всё продолжалось в том же темпе, и вот Пак начал тормозить, дурачиться, падать на ровном месте, делать что-то вообще из ряда вон. Поначалу, когда они только начинали танцевать вот так, вдвоём, Чонгук думал, что, наконец, это он – момент, когда хён почувствовал себя слабее и снова начал ошибаться. Но потом понял: нихрена это не так, а на самом же деле над ним просто насмехаются, над всеми его стараниями и потугами, типа «Эй, Гуки, смотри, я могу позволить себе маяться хернёй, потому что я всё равно лучше». Честно? Он готов был поклясться, что Чимин немного не в себе и вообще с чёртовым раздвоением личности. Пак остановил музыку и, пока Чон пытался отдышаться, вытереть пот и дать организму ещё хоть немного воды, поднял камеру и запустил на ней видео. Нехотя, и так зная, что он увидит, Чонгук подошёл к нему и заглянул через плечо. Синхронно, технично, почти одинаково, но – Чонгук старается, а Чимин просто живёт, просто дышит танцем, да у него вообще всё – просто… – Ты опять лучше, – угрюмо заметил Чон. – Думаешь? – хён удивлённо, с самым доброжелательным видом посмотрел на него. – Ну, возможно, я просто лучше знаю танец и… – Не придуривайся, – оборвал Чон, – ты попросту не воспринимаешь меня всерьёз. Потому что знаешь, что лучше и я так не смогу. Доброжелательность в долю секунды сменилась совершенно пошлой демонической усмешкой, и предложи сейчас Чимин продать ему душу за умение танцевать получше, он бы совершенно не удивился. Пожалуй, фанатки заблуждаются насчёт наивности этого парня. Пожалуй, в принципе, только Чонгук знает его это истинное лицо. Пак ничего не ответил, только поставил камеру на место и отключил её. – Всё? Уже уходим? – уточнил Чон. – Я подумал, может, ты всё ещё хочешь посмотреть тот танец, на котором ты меня прервал, – как бы между прочим сказал Чимин и, не дожидаясь ответа, стал искать нужную композицию. Чонгука как-то весьма насторожило такое поведение, потому что от такого Чимина хер пойми чего вообще ждать и, как правило, ни на что милое в таком его состоянии можно не надеяться. – А камеру зачем выключил? – поинтересовался он опасливо. – Ну так я же не на камеру, я для тебя, – ответил Пак с какой-то странной интонацией и быстро отвлёкся на другую тему. – Будь добр, включи, когда я буду готов. – А что за песня? Довольно приятная… – «Fuck you all the time». Чонгук закашлялся, в результате чего словил очередную усмешку хёна. Что-то эта благотворительность в отношении его всё больше заставляла ждать какого-то подвоха. Усевшись на пол и дождавшись кивка, он нажал на пуск, не сводя глаз с Чимина. И вот тут произошло то, чего он ждал и боялся – полный зрительный контакт. Чимин дёрнулся, но вначале танец был довольно обычный, без всякого намёка, и Чонгук подумал было, что зря беспокоится, но с началом припева ему пришлось отказаться от собственных мыслей. Он понимал, что с трудом дышит и не может отвернуться, что смотрит, как кролик на удава, который прекрасно знает, что его сожрут с потрохами через пару секунд. Чимин звал к себе, словно бы говорил «Ну же, иди сюда, дотронься и обожгись», но Чонгук чувствовал, что насмешливо-затягивающий взгляд буквально пригвождает его к полу и не даёт шевельнуть даже пальцем. Потому что Чимин уже в нём, потому что Чимин, точно вор, пробрался под его кожу и узнал все его секреты*. Чимин протанцевал ещё часть второго куплета, а потом, к испугу Чона, медленно шагнул в его сторону. Он подошёл к нему и, взяв за руку, потянул на себя. – Что ты делаешь? – прошептал Чонгук, послушно поднимаясь, но ударил басами припев, и Чимин вместо ответа с силой вжал его в зеркало и впился в пересохшие губы. Поцелуй этот, может, и был достаточно мягким, но далеко не достаточно нежным, и Чонгук бы соврал, скажи он, что это ему не нравилось; сейчас это было именно тем, что нужно. Услышав, что песня началась снова, и поняв, что её просто поставили на повтор, Чон не упустил возможности ехидно заметить: – Через пять минут меня от неё тошнить начнёт. – Сомневаюсь, что через пять минут ты вообще будешь хоть что-то соображать, – в тон ему ответил Пак, пробираясь руками под рубашку. На взгляд Чона, это была явная несправедливость, когда его рубашку расстегнули почти до конца, но свою снимать ещё не думали, так что, не разрывая поцелуя, он потянул её с хёна. Тот не сопротивлялся, а потому скоро и его, и чонгукова рубашки валялись бесформенными тряпками на полу. Лопатки упёрлись в прохладную гладкую поверхность зеркала, а к животу волной прижалось другое, знакомое до мелочей горячее тело. От контраста закружило голову, а губы Чимина оставляли невидимые, неосязаемые, но ощутимые обжигающие пятна на шее. Чонгук с силой ногтями вцепился в его плечи, получив укус ниже ключицы, и за эту выходку словил ещё один ниже. Ему тоже хотелось поцеловать Чимина, укусить, оставить засос там, где никто не увидит, но в таком положении очевидная разница в росте оказалась крайне неудобной, а потому ему оставалось только скрести кожу хёна и сорвано дышать, прикрывая глаза и ударяясь временами о зеркало затылком. Склонившись ниже, Пак втянул и сжал зубами его сосок, вырвав у Чонгука высокий оборванный стон, а руками умело и быстро расстегнул джинсы. Почувствовав шершавые пальцы на члене, Чонгук чуть приподнялся на носках и оставил несколько красных полос на спине хёна. – Фак… – прошипел Чонгук. Сквозь очередной невесомый поцелуй он ощутил новую похабную усмешку и на особо сильном движении руки не смог сдержать жалобного стона. Запустив пальцы в паковские волосы, он притянул его ещё ближе, насколько это было возможно, но уверенным, не терпящим возражений движением, его ухватили за запястье. Ладонь прижали к чужому животу и медленно потянули вниз, по влажной мягкой коже. Снова стон со стороны Чонгука, снова усмешка со стороны Чимина, и Чон неловким движением дёргает джинсы, отчего пуговица буквально вылетает из петли. Пальцы обхватывают твёрдый ствол словно бы сами, на автомате, и проводят вверх-вниз. Первый за сегодня стон Чимина, но скорее поощряющий, такой тягучий. «Он даже трахается так же, как танцует», – подумал Чон, чувствуя, как хён лениво и размерено двигает бёдрами, и усмехнулся – пять минут истекли, но мыслить он всё ещё может. И всё же… Невыносимо. Невозможно. Слишком вязко – затягивает с головой. В какой чёртов раз играет эта грёбаная песня. А впрочем, похер. Fuck you all the time**… да, всё время, с утра до вечера в этом чувственном вареве из удовольствия и жара… Движения рукой Чимин прекратил и проскользил ею по его боку, размазывая тут же высыхающую смазку, а потом, наклонившись, широким мазком прочертил языком ту же траекторию. Боже, ещё год назад Чонгук счёл бы это до отвратительного грязным, но теперь же это настолько одуряло и выбивало из колеи, что заставляло его снова и снова издавать какие-то постыдные в любое другое время стоны и всхлипы. – Дьявол… – захныкал Чонгук, скребя короткими ногтями зеркало позади себя. – Остановись… Чимин послушно выпрямился, глядя ему в глаза своими, потемневшими до полной черноты. – Остановиться? – Пак издевательски чуть склонил голову набок. – Ты этого хочешь? Он говорил тихо, и – о Господи – это были самые страшные его интонации: на грани мурлыкания, до безобразия чарующие, даже гипнотизирующие, и Чонгук не раз видел, как он издевается над Тэхёном, говоря таким голосом. Это вызывало некоторые уколы ревности, но, в конце концов, что ему те издевательства над и без того смущающемся донельзя беднягой, когда с ним самим проделывали такое по нескольку раз на неделе. – Н-нет… – Нет? – Пак склонил голову на другой бок. – Тогда чего ты хочешь? Ну же, Чонгуки, хён слушает. Чон зажмурился, крепко-крепко, потому что хотелось даже немного расплакаться от собственного бессилия, от такого позорного поражения, от положения проигравшего всухую. – Хочу тебя, прямо сейчас, – выпалил Чонгук на одном дыхании. Рывком его развернули к зеркалу, опять втиснули в успевшую нагреться поверхность, опять просунули ладонь под бельё и опять неторопливо провели по члену, мучая. Сзади между ягодиц вжималась такая же твёрдая горячая плоть, а чуть ниже седьмого позвонка, между лопатками, впились губами, оставляя более чем красноречивую отметину. Стянув своё и чонгуково бельё ниже, Чимин наверняка с удовольствием прирождённого экзекутора скользнул между ягодиц больше ничем не скрытым членом в неспешный такт музыки. – Господи… – простонал Чон, когда это повторилось ещё раз. – То дьявол, то Господи – так кто же я? – весело, но с явным напряжением поинтересовался хён. – Сучка, – с какой-то приятной, но вредной злорадностью протянул Чонгук. Резкий рывок за волосы на самом затылке, его шипение и оглушительный, опаляющий шлепок по заднице. Губы Пака касались его уха. – Кажется, ты не в том положении, чтобы хамить мне, – прошипел Чимин, самым кончиком головки проникая в Чона. Это была полнейшая капитуляция. Чонгук захныкал уже совершенно откровенно, не в силах держаться ещё хоть сколько-нибудь дольше. – Так кто тут сучка? – произнёс Пак и в следующий же миг толкнулся – по иронии судьбы, снова на припев. Вскрик было невозможно заглушить, но вырвался он скорее от неожиданности, на которую, впрочем, Чон напрашивался самым очевидным образом. Плавные толчки, каждый раз всё глубже и глубже, удовольствие, которое в секунду охватывало всё тело, заставило его перестать дышать и, зажмурившись сильнее, повести головой в тщетной попытке вынырнуть из окутавшей его лавы. Чимин слишком хорошо знал, что делал… Вновь жёсткие пальцы в волосах – и Чонгука требовательно тянут назад, втягивая в сладкий, как ванильный сироп, поцелуй. Ванильный сироп с привкусом чили – так бы он назвал эти ощущения. Странное сочетание? Быть может, но ничего вкуснее он в жизни не пробовал. Толчки становились всё жёстче и быстрее, стоять вот так стало неудобно, и Чону пришлось отстраниться, все силы направляя на то, чтобы удержаться на ногах и не удариться о зеркало головой. Однако Паку это положение не нравилось, так что, толкнув его в стекло и втиснув небольшую, но сильную руку между ним и зеркалом, тот прижался к нему так близко, как только смог, и очередное совершенное движение крепких бёдер повторил плотным кольцом из пальцев на члене Чонгука. Чон задыхался, стоны стали точно жалобными, потому что чёртов Чимин был везде, но от него не хотелось, да и попросту невозможно было спрятаться, и Чонгук смирился с собственным помешательством. Всё его тело напряглось, словно пружина, готовая вот-вот вот разжаться, и вскоре – меньше, чем через минуту, он, хватая ртом воздух, кончил, попав на бывшее идеально чистым некогда зеркало. Рукой прижимая его поперёк живота к себе, Пак вышел из него и со звонким стоном излился на спину. На ногах удалось устоять чудом, и, пока Чимин вытирал его полотенцем, Чонгук пытался заставить себя дышать нормально, включить мозг, сделать хоть что-то, в конце концов. Пройдясь поцелуями от поясницы до затылка, хён зарылся носом в его волосы и мягко натянул обратно его нижнее бельё с джинсами. Решив, что пытаться дальше бесполезно, Чон развернулся и скатился на пол. Как-то само собой он отметил, как тем же полотенцем Чимин протёр изрядно пострадавшее зеркало, как поднял оставшуюся одежду и как кинул Чонгуку белую смятую рубашку. Одеваться дальше, впрочем, никто из них не спешил. Чимин опустился на корточки, пристально глядя на него, потом протянул руку и, погладив его по щеке и опустившись на колени, мягко коснулся губами его губ. Так нежно после того разврата, что устроил; так умел только он – Чон не проверял, но уверен. Пак придвинулся ближе, почти усевшись на его бёдра, и, собрав оставшиеся силы, Чонгук обхватил его за поясницу. Пошло и нежно, грязно и невинно, грубо и любя – Чимин просто трахается так же, как танцует, потому что он танцует всегда, когда не перед кем прятаться. И в такие моменты Чонгук искренне счастлив, что он не тот, перед кем хён хочет прятаться, потому что на грани злости и обожания в Чоне к нему жило гораздо более важное чувство. – Я люблю тебя, – прошептал он в пухлые, покрасневшие, влажные губы. – Скажи мне, что это не просто секс… – Глупый! – Чимин засмеялся – искренне так, по-доброму, как всегда, но тут же его лицо приобрело крайне лукавое выражение. – Это куда больше. Не надоело спрашивать каждый раз? Чонгук прислонился лбом к его плечу. Пусть у него и никогда не появлялось гадкого ощущения использованности, но его просто пробивало в это время, он просто тоже не видел смысла прятаться, и до безумия хотелось честности. – Я просто хочу знать, что… – Я тебя люблю, – ласково закончил за него Пак и снова втянул в мягкий поцелуй. – Ты знаешь, как сильно, Чонгуки. Кстати, нам пора бы домой… Хён оделся куда быстрее, сразу направился к музыкальному центру и выключил музыку, после чего помог подняться Чонгуку. – Чимин-а, отправь мне её потом, – в лёгкой задумчивости проговорил Чон, привычно принимая крепкие объятия и буднично складывая руки на спине Чимина. – Понравилась? – засмеялся Пак. – Угу. Будет навевать приятные воспоминания, – в тон ему ответил Чонгук, устраивая подбородок на тёмной макушке. Засмеявшись снова, хён затих, а после в его голосе слышалась знакомая уже пошлая нотка: – А знаешь, Чонгуки, я бы и впрямь… любил тебя круглыми сутками. – Ты это и делаешь, уже до танцевального зала добрался, – в приступе вредности хмыкнул Чон, но Чимин снова вошёл в состояние беззаботного милашки-хёна и только засмеялся в очередной раз. И всё же, когда они, выключив свет, покидали зал, Пак со смаком шлёпнул Чонгука по заднице. – За что?! – завопил тот – благо на этаже, кроме них, никого больше не было – и зло уставился на обидчика. – Ты назвал меня сучкой, – произнёс Пак, как что-то само собой разумеющееся. – Ты меня у зеркала от… любил! – опротестовал Чонгук, на секунду запнувшись, поймав задорный блеск в глазах-щёлках, после чего словил ещё один шлепок. – Да ладно, ладно, хён! – согласился он, дабы больше не наскрести на и без того пострадавший зад, но ни обидеться, ни обозлиться у него не получилось. Под весёлый гогот Чимина он рассмеялся и сам и, чувствуя почти невесомое родное объятие, решил, что оставаться на практику хёна можно и почаще.