bon appetit

Кихён просыпается в отличном настроении. Если бы он был диснеевской принцессой, вокруг него стопроцентно начала бы увиваться всякая лесная живность: чирикающие в тон пению птички, выглядывающие из чащи олени, зайцы и прочие млекопитающие, отчего-то испытывающие слабость к надрывающим горло представителям рода человеческого. Кихён, не торопясь и наслаждаясь каждой секундой, принимает душ, после чего отправляется на кухню, чтобы предаться ежеутреннему ритуалу созерцания вида из окна с чашкой крепкого кофе в руках. Долгожданный выходной ласкает сознание мыслью о том, что позволительно в кои-то веки отдаться на милость лени, не выходить из дома и, вообще, провести весь день в постели. Для безраздельного торжества гедонизма не хватает только полноценного завтрака. К счастью, за продуктами выходить не надо, всё необходимое находится в зоне доступности, и Кихён, весело насвистывая, принимается за дело. День Чангюна начинается почти так же замечательно, но до стадии завывания вместе с голубями весёлых диснеевских песенок ему не хватает кое-чего — вернее, кое-кого. Чангюн миллион раз мозолил глаза начальнику, хорошенько наседал на его уши и в итоге смог выпросить выходной так, чтобы он, наконец, совпал с выходным Кихёна. Этот замечательный день сулил много ништяков, недоступных в обычные будни. Например, ленивый утренний секс, который Кихён обломал просто потому, что не оказался рядом в кровати на момент его пробуждения. Едва разодрав глаза, Чангюн заходит на кухню и спотыкается взглядом об узкую спину Кихёна и периодически дёргающуюся макушку. - Эй, Ю Кихён, - зовёт он и, не дожидаясь ответа, прижимается грудью к его спине, обвивая руками торс и сонно опуская подбородок на плечо. Кихён сначала вздрагивает, выныривая из своего розового мультяшного мира, потом нарочито сердито фыркает. Всерьёз злиться на Чангюна никогда не получается, даже если очень хочется: тот мастерски состроит по-щенячьи милое лицо, и весь запал улетит в тартарары. - Вообще-то, у меня в руках нож, - говорит он. – Что за дурацкая привычка так подкрадываться, м? Он дёргает плечами, пробуя высвободиться, но хватка у Чангюна стальная, так что приходится смириться и продолжить как ни в чём не бывало нарезать овощи. Честно говоря, прижимающееся к нему тело, которое не успело до конца проснуться, слегка нарушает концентрацию на готовке. - Ты меня испугал. Я подумал, что тебя похитили инопланетяне или украл маньяк, - говорит Чангюн, одновременно с этим пробираясь руками под край футболки Кихёна и прижимая ладони к его животу. Облизнувшись, он целует шею по краю воротника и перебирается укусами до мочки уха, лениво цепляя зубами кожу. Утренний стояк как нельзя вовремя напоминает о себе, когда Кихён наклоняется к мусорке и прижимается своей потрясающей, мягкой и аппетитной задницей к его паху. - Ох, чёрт, хён, - шепчет Чангюн, подаётся вперёд, вжимая Кихёна в край стола, крепко сдавливает руками его талию, стараясь не оставить между ними ни одного лишнего сантиметра, и медленно потирается членом меж ягодиц. Руки у Кихёна подрагивают, и он благоразумно откладывает нож, потому что ситуация потихоньку выходит из-под контроля. «Красная тревога», как говорится. Сексуальный темперамент такого спокойного в повседневной жизни Чангюна до сих пор сбивает с толку: никогда не знаешь, когда тот внезапно решит, что самое время отложить все дела и забраться своему парню в штаны. Кихён, на самом деле, не сильно против, а сопротивляется просто для порядка, чтобы Чангюн совсем не распустился. Но кухня это же святая святых! Кихён глубоко вздыхает. Член, упирающийся в задницу, настраивает на определённый лад и мешает думать о чём-либо другом. - Если ты не заметил, я тут пытаюсь готовить... Чангюн усмехается. - А я тебя, вроде, не отвлекаю, - шепчет он и медленным дразнящим движением оглаживает низ живота Кихёна, едва-едва пробираясь пальцами под резинку штанов и тут же поднимая ладонь выше. Тянет футболку следом, задирая её до самой груди, а ладонью другой руки скользит пальцами по рёбрам и пояснице, на что Кихён мгновенно отзывается, выгибаясь в спине. Возбуждение захлёстывает Чангюна, накрывает волной, и он бездумно водит губами по плечу Кихёна, больше сосредотачиваясь на том, как тот вздрагивает под его прикосновениями, как часто дышит и пытается перехватить его руки. - И чего тебе неймётся? – шипит Кихён. Это сложно – говорить Чангюну «нет». С губ Кихёна, как бы он ни старался говорить иное, раз за разом срывается «да». Причём, стараниями Чангюна, срывается весьма пошлым голосом. Нахальные руки неторопливо творят непотребства, и это так приятно, что остаётся лишь ухватиться за край стола, чтобы твёрдо держаться на ногах. Кихён с тоской смотрит на продукты, но в следующее мгновение прикусывает губу, чтобы не подтвердить капитуляцию стоном. Впрочем, капитуляцию вовсю подтверждает тело, которое оценивает происходящее не так, как мозг: Кихён прижимается спиной к груди Чангюна и слабо трётся о него, чувствуя, как трепет предвкушения проносится по нему будоражащей тёплой волной. Уже через мгновенье Чангюну становится недостаточно просто дыхания и стонов, и он, обхватив Кихёна в плотное кольцо рук, переворачивает его к себе лицом, зажимая между собой и столом. Во рту пересыхает от влажного возбужденного взгляда, от призывно раскрытых губ и румянца на щеках, и не поцеловать Кихёна кажется жесточайшим преступлением. - Мм, - оторвавшись, Чангюн облизывает губы, - это что, огурец? - он ухмыляется и выгибает бровь, забавляясь с рассредоточенного вида Кихёна. Тот сначала недоумённо моргает, когда к его лицу с предложением откусить подносят названый овощ, но быстро берёт себя в руки и решается на ответный удар. Всего-то и дел: открыть рот и обхватить огурец губами, не забыв при этом устремить на любовника хитрый лисий взгляд. Кихён чуть ли не мурчит, вбирая овощ поглубже; прикрывает глаза, продолжая наблюдать за реакцией Чангюна сквозь ресницы. Чангюн заворожено смотрит на эту развратную сцену, краснеет и глухо ругается сквозь зубы, чудом не теряя над собой и над ситуацией контроль. Вот так просто спустить в штаны ему хочется меньше всего, и во избежание он забирает несчастный овощ из рук увлёкшегося Кихёна, заменяет его своими губами и подхватывает любовника под бёдра, усаживая на стол и с нескрываемым довольным вздохом устраиваясь вплотную. - Ты больной, хён, - сообщает Чангюн в губы Кихёна и опрокидывает его на спину, нависая сверху и поглаживая ладонями. - Трахаться на кухне собрался ты, а больной – я? – возмущается Кихён. – Я стоял тихо-мирно и никого не трогал, ну, кроме овощей, и тут ты... айщ... У Чангюна огненные ладони, и Кихён позорно теряет нить повествования и даже больше не обращает внимания на то, что совсем рядом от него находится недоделанный завтрак. Хорошо ещё, что Чангюн сгоряча не усадил его в какую-нибудь тарелку. Кихёну смешно от этой мысли. - Надеюсь, ты не собираешься меня ничем обмазывать и всё такое, потому что тогда точно падёшь в моих глазах до уровня конченого извращенца. Чангюн останавливается, смотря в глаза Кихёна, удивлённо хлопает ресницами и в следующую секунду расплывается в улыбке. - Мне казалось, или у нас остались взбитые сливки со дня рождения Чжухона? - он проводит губами по щеке Кихёна, опускается к уху и прикусывает мочку, прежде чем воодушевлённо продолжить: - Сладкий хён с медовым голосом... Неплохо, а? Его руки забираются под край штанов и тянут их вниз, роняя на пол и оголяя стройные бёдра, в которые он тут же вцепляется, рисуя пальцами до узких коленок красные полосы. - Иди к чёрту, - отзывается Кихён. Ему кое-как удаётся подняться, чтобы исхитриться и сжать рукой чужой пах. Если уж осквернять кухню, то получать от этого максимум удовольствия, назад пути нет, только вперёд. Он довольно улыбается, совсем не мягко поглаживая твёрдый член Чангюна сквозь пижамные штаны. Чангюн давится воздухом, от неожиданности прикусывает нежную кожу под его ухом, подаётся вперёд, полностью вжимаясь, и сдавленно рычит. - Ну, без сливок так без сливок, - сбивчиво шепчет он, стягивая с Кихёна нижнее бельё, закидывает его ноги на плечи, попутно перехватывая руки, и оглядывает стол. - Как насчёт оливкового масла? - спрашивает он и выливает себе немного на пальцы, скользит ладонью между ягодицами и обводит указательным вход, дразняще надавливая, но не проникая внутрь. Его глаза внимательно следят за реакцией Кихёна, а свободная рука крепко держит запястья. - Больной ублюдок, - сокрушённо говорит Кихён. – Ты мне всю ночь спать не давал, а теперь ещё и завтрака лишил, изверг. Слова, как часто бывает, с делом расходятся: он плавно двигает бёдрами, намекая, что неплохо было бы послать к чёрту эти блядские прелюдии. Всё-таки, Кихён ждал чего-то подобного (особенно после того, как на прошлой неделе они трахнулись сначала в лифте, а потом в машине Хёну, который об этом никогда не узнает). Кихён рвано выдыхает, когда палец проникает в него на одну фалангу. Впрочем, он в курсе, как лишить Чангюна выдержки - достаточно натренировался, и теперь поднимает и опускает бёдра, имитируя недвусмысленные движения, а взглядом крайне издевательски спрашивает что-то вроде «хочешь? знаю же, что очень хочешь». Все попытки поддразнить Кихёна заканчиваются тем, что Кихён дразнит его сам. Чангюну казалось, что он привык к таким вещам, но каждый раз, каждый грёбаный раз, когда Кихён это делает, терпение летит к чертям. И происходящее сейчас - не исключение. - Ты нарываешься, - шипит Чангюн, вводя вместо одного пальца сразу два. Опустив голову и согнув Кихёна пополам, он глубоко целует, одновременно с этим двигая внутри пальцами и прикусывая проклятый язык. Кихён переводит свою руку на напряжённую спину любовника и мстительно царапает, оставляя на коже длинные красные полосы. Жаль, что поза не позволяет от души шлёпнуть Чангюна по его классной заднице. Кихён несколько стеснён в действиях, но Чангюн не может бесконечно затыкать ему рот поцелуями, а главное оружие – язык – всё ещё служит ему верой и правдой. - Ты пришёл сюда трахнуть меня, - выстанывает он, обхватывая Чангюна за шею. – Вот и займись этим, немедленно. - Кажется, ещё несколько минут назад ты этого не хотел, - Чангюн опускается к его плечам, покусывает кожу и оставляет красные пятна засосов на ключицах, добавляет третий палец, и, когда внутри становится более свободно, приставляет ко входу головку. Это всегда больно, сколько ни растягивай и ни трахайся, но Кихён часто ведёт себя как последняя сука... Как любимая последняя сука, которая гордо промолчит, даже если будет больно, и которая, несмотря на всю свою сучность, всегда так дрожит в его руках от возбуждения, что Чангюн будет чувствовать себя последним обмудком, если позволит ему упиваться этой болью. Прижавшись всем телом, он снова целует Кихёна в губы, накрывает рукой его член, медленно двигает ладонью вверх и вниз и одним плавным движением входит, глухо выстанывая от ощущения долгожданной тесноты. Кихён откидывается назад, ударяясь головой о стол. Ощущение, когда Чангюн полностью его заполняет, невозможно ни с чем сравнить, оно настолько потрясающее, что можно только требовать ещё и ещё. Кихён расслабляется, кусает Чангюна и крепко сжимает его плечи. Лежать на столе жёстко и не слишком удобно, но дискомфорт отходит на второй план, как только Чангюн начинает двигаться. Кихён опускает руку вниз, туда, где ладонь любовника касается его члена. Он обхватывает чужое запястье и тянет вверх, по своему животу, по груди, пока чангюновы пальцы не оказываются у его лица, чтобы он мог вобрать их в рот, плотно обхватив покрасневшими и припухшими от поцелуев губами. Всё это – глядя ему в глаза. От этой выходки у Чангюна окончательно сносит крышу: его движения ускоряются, заполняя комнату пошлыми звуками шлепков и стонов, становятся более глубокими и остервенелыми. Пальцами он играется с языком — ровно до того момента, пока не приподнимает бёдра Кихёна и не нащупывает то самое место, вбиваясь в него раз за разом. Кихён отпускает его и выдаёт такие звуки, что у Чангюна темнеет в глазах. Освободившейся рукой он снова возвращается к члену Кихёна и рвано надрачивает, не в ритм и постоянно сбиваясь, бессознательно тычется губами в шею и рычит до боли в горле. Кажется, Кихён сбрасывает со стола не только нож, но и львиную долю лежавших на нём продуктов, хотя сейчас оно как-то совсем пофиг. У Кихёна все обрывочные мысли крутятся вокруг Чангюна в целом и отдельных частей Чангюна в частности. Позже тело стопроцентно отомстит ему нехилой болью, но в данный момент он стремится подстраиваться под любовника, преумножая удовольствие для них обоих. Дыхание окончательно сбивается, Кихён хватает ртом воздух, и несколько секунд перед оргазмом вырывают у него громкий вскрик. Чангюн опаздывает всего на несколько толчков, тугих и глубоких — Кихён внутри сильно сжимается, и двигаться становится почти больно. Ещё несколько секунд Чангюн по инерции продолжает водить рукой по его члену, пока ладонь не останавливается и не проскальзывает между спиной и поверхностью стола. Дыхание, как и зрение, теряется в какой-то чёрной дыре, в голове клубится шум, и единственным проводником с окружающим миром остаются руки, которыми Чангюн крепко обхватывает Кихёна поперёк талии, валясь на него всем телом. Как только наваждение проходит, первое, что он слышит, - тяжёлое дыхание Кихёна. Затем он чувствует его руки на своей шее, ощущает исходящий от него жар и дрожь в бёдрах. С трудом приподнявшись, Чангюн заглядывает в глаза напротив и улыбается. - Вот чёрт, - хрипло говорит он. - Я забыл пожелать приятного аппетита. Давай-ка ещё раз? Кихён страдальчески закатывает глаза. Удовлетворённое тело гиперчувствительно, и теперь, когда горячка секса позади, даёт о себе знать пострадавшая поясница и не только. Загубленный завтрак мало его заботит. Хочется смыть с себя последствия неуёмного аппетита Чангюна, а потом в постель, на мягкую перину, чтобы лежать и не двигаться часок-другой. - В такие моменты, - говорит Кихён, смешно морщась, - я искренне тебя ненавижу. - Супер, - довольно констатирует Чангюн, выпрямляется и помогает Кихёну опуститься на пол, придерживая его и расслабляюще поглаживая поясницу. - Я тоже тебя люблю, хён. Ну что, пойдём в душ? Кихён коварно усмехается и быстро целует Чангюна: губы соприкасаются одно мгновенье. - Пойдём, - подтверждает он. – Но только по отдельности.