***
Однако бухал Арсений действительно знатно, в этом Сергей не соврал. Антон не мог вспомнить подробностей той их вылазки; помнил только, что они оба нажрались в хлам, и он почел своим долгом проводить Попова до его квартиры, поскольку, хотя расстояние от нее до клуба и было невелико, состояние Арсения оставляло сомнение в том, что он сумеет преодолеть его самостоятельно. Они молча брели по улицам, залитым холодным светом фонарей; вокруг сверкали так и не оттаявшие за эти весенние дни сугробы. Эта чертова весна никак не собиралась окончательно вступать в свои права, и в пьяном виде это раздражало Антона еще больше, чем обычно. Возле подъезда Арсения стошнило прямо в один такой сугроб; они с громадным трудом преодолели лестничную площадку, на которой по неведомым причинам отсутствовал свет; затем вошли в лифт... Лифт. Невидящими глазами Антон уставился в потолок. Эту сцену он помнил особенно четко. Помнил, как резко и грубо Арсений схватил его за воротник куртки и притянул к себе; помнил, как он буквально оцепенел от шока, не позволяя себе сделать лишнего движения; помнил его дыхание, тяжелое, теплое, обдающее запахом перегара, сигарет и рвоты; помнил, как секунды казались вечностью, пока они стояли вот так, сцепившись, не говоря ни слова, смотря друг другу в глаза помутившимися взглядами.… Помнил, как Арсений наконец дал себе волю прижаться к его губам; и этот невнятный, пьяный, отвратительный на вкус поцелуй в заплеванном Московском лифте Антон без колебаний мог бы назвать одним из самых романтичных в своей жизни.***
Проблема в том, что Антон никак не мог вспомнить, что было дальше. И было ли?... Он приподнял одеяло - убедился в том, что лежит в нижнем белье; местонахождение же остальной одежды оставалось неизвестным. Да и неважно, было ли. Они целовались. Они в любом случае целовались. Это главное. Его внутренности заполнились теплом, и теплый солнечный свет, просачивающийся в комнату, только вторил этому сиянию. Пора было, однако, выбираться отсюда. Он встал, неловко накинул на себя одеяло, прошел к двери, потянулся к ручке… И замер. Как он должен вести себя с ним? Как с другом или как с любовником? Вопрос не из простых, учитывая, как тяжело, должно быть, Попову ощущать себя в столь непривычной для него ситуации. Решив, что для начала понаблюдает за его реакцией и «сымпровизирует» по ходу пьесы, он покинул комнату, очутившись в коридоре, совмещенном с маленькой кухонькой. Его взору тут же предстал Арсений собственной персоной, в фартуке, что-то готовящий у плиты; от этой картины Антон не смог сдержать веселого прыска. Тот обернулся: - О, доброе. Я встал пораньше и постирал твою одежду, ты не против? Не волнуйся, она скоро высохнет, сегодня солнечно... Ты долго спал, уже почти два. Будешь оладьи? - Я... Нет, спасибо, мне бы чего-нибудь от головы, - Пробормотал Антон, смущенно улыбаясь и еще больше закутываясь в одеяло. - О, да, конечно! Я мигом, - сказал тут же убегающий куда-то Арсений. Антон смотрел ему вслед, дивясь тому, как тот вообще может стоять на ногах, не говоря уже о том, чтобы еще и бегать, готовить и стирать. Очевидно, от похмелья Попов особо не страдал, потому и мог себе позволить бухать столь безвылазно. Впрочем, ни для кого не секрет, что отсутствие похмелья - один из признаков хронического алкоголизма... - Вот, держи. - Спасибо. - Кофе? - Да, давай. - Садись сюда, - Арсений указал на белый пластиковый столик у стены, возле которого стояли два таких же пластиковых стула. Антон, по-прежнему в одеяле, присел на один из них. Они долго пили кофе и болтали о всяких повседневных мелочах. Антона удивило то, что Арсений никоим образом не напоминал ему о случившемся прошлой ночью, но, с другой стороны, он был несказанно рад, что тот ведет себя так спокойно и естественно, не смущается и не заводит неловких разговоров, хотя от такого именитого гомофоба этого вполне можно было бы ожидать. Как оказалось, радоваться было нечему. - Кхм... Антон, - тревожная нотка в голосе. Это уже было плохим знаком. - Это, наверное, прозвучит немного странно, но я... Короче, я ничего не помню из того, что было вчера, с того самого момента, как мы набухались в клубе. Со мной такое бывает, мы, наверное, реально много тогда выпили... Это конец. Всеми силами Вселенной Антон старался придать себе адекватное выражение лица. Получилось это у него или нет, но Арсений повторил: - Правда, абсолютно ничего не помню. С тем же успехом он мог бы дважды пырнуть его ножом в живот, подумал Антон. И попытался разглядеть, что стоит за этими кристально-чистыми, голубыми глазами... В конце концов, они действительно ужасно напились, а у Попова вполне могут быть проблемы с памятью... Да он ведь и сам не до конца помнил события той ночи... Но обида заглушает все остальное, проникает в вены, подступает к горлу, оставляя его неспособным к восприятию альтернативных версий. Все стало слишком очевидно, слишком предсказуемо. - А ты... Помнишь, что было после этого? Сраный актеришка. Антон хотел бы сказать ему, что помнит. Но у него не было другого выхода, верно? Он в любом случае сделал бы то, что сделал, даже если бы мог переживать этот момент снова и снова. Так уж он устроен, ничего не поделаешь. - Да все нормально, Арс, я тоже нифига не помню, - проговорил он, улыбаясь. - Но спасибо, что дал переночевать. И за стирку, и за кофе, и за все вообще. Я пойду?..***
Когда он идет домой, и боль разъедает его изнутри, а солнце больше не радует своим теплом, он невольно замечает, что сугробы все-таки оттаяли. До основания. А под ними трава. Зеленая, свежая. Возможно, весна и правда пришла.