Кинь палочку

      Второй час сидим на совещании. Жара душит адово. Семен Семеныч затирает который раз по кругу, что мы просрочили все сроки и он нас всех вертел бы на... Но тут начинаю кашлять я, прикрывая спину шефа. Он же ж пошлет - красочно, как умеет, - а мне потом коллектив успокаивать, спаивать, слушать их нытье, и заработать выговор... Не, увольте... Ну, я отвлекся. Уже к обеду подходит. Солнце печет так, что волосы на голове плавятся, лицо за ворот рубашки стекает, сам потеешь сидишь, как шлюха на исповеди, и вдобавок самое прискорбное - жрать хочется нестерпимо, даже чувствую, как желудок, не найдя, чего бы переварить, начинает поглощать сам себя. То и дело слышится урчание, это вроде бухгалтерша музицирует, но Семеныч непреклонен, пока не проорется не распустит, хотя мы уже час назад поняли, кто в этом месяце без премии и кому еще можно успеть косяки замазать.       Спасительный звонок встречали чуть ли не овациями! Семеныч вышел, мы выдохнули. Санька, бригадир, обматерив сдохнувший кондиционер, полез его чинить, Машка окна открыла, подумала, закрыла как было - жара валит из открытого еще сильнее. Пока мы наблюдали за Саньком, всячески подсказывая, как надо делать/да куда ты тычешь/положи нож/нет, это не сюда/а, нет, вроде оттуда, наш финансист - он же зам Семеныча, он же не очень добрый мужик, который и не орет в принципе, но посмотреть может так, что и слов не надо, - уже его послал, и ты заранее знаешь, куда тебе идти и с какой амплитудой там прыгать. Не, так-то он ничего: высокий, жилистый, рожа не смазливая, но вполне симпатичная, мужская грубая внешность, хотя и не лишенная аристократичных черт, и рубашка у него расстегнута... Правильно, ему же можно (это мы в пиджаках тухнем)... и капелька по шее ползет прямо к груди... Интересно, какого цвета у него соски?..       Оглушительный грохот отрывает меня от мучительно-сладких мыслей. Взгляд вверх, Глеб Викторович на меня смотрит внимательно, брови вверх вопросительно приподнял, и рожа такая хитрая и подозрительная, а я и не понял, что разглядывал его внаглую, пока все делами заняты, а он спалил меня. Не мог, что ли, помочь Саньку? Вон он теперь запчасть какую-то от кондиционера с пола собирает, и тишина-а-а-а...       Единство - наше все! Посредством скотча и при поддержке "Сань, да не переживай, он и не заметит..." - собирают все, как было. Выходит откровенно паршиво: скотч переворачивается, путается, весь переляпанный парой рук выглядит ненадежно, но ребята не отчаиваются.       И тут, когда я уже готов был сожрать тот самый скотч, а заодно и кусок Глеба Викторовича, этот скот достает из кармана шоколадку, даже не растаявшую, и под завистливое сопение сидит... жрет... А я "Твикс" так люблю... а ему много будет целой шоколадки... Нет, ну я же правильно рассудил?       - Глеб Викторович? - зову его негромко, стараясь не привлекать лишнего внимания. Ноль эмоций.       - Глеб Викторович?! - Игнорирует, гад, доедает уже половину. А я слюной давлюсь сижу.       - Шухер, налоговая! - рявкаю на весь конференц-зал, и ты смотри, аж сел ровнее.       Машка вообще бумажку какую-то в рот засунула...       Так, первое впечатление не совсем такое, как я планировал, уставился на меня глазищами своими серыми, как удав на кролика... и жрет, сука, не останавливается!       - Глеб Викторович, - зову ласково, стараясь казаться милым. Как-то шефу так сказал, так он меня на больничный отправил. И этот вон притих... И все равно жует.       Вопросительно приподняв бровь, дает мне барское позволение молвить.       Тишина...       Только скотч трещит...       - А киньте мне палочку...       Такой уебок!!! Кондишин всмятку! Скотч кончился! Саня на пол упал и улики собой прикрыл, Маха ладонями рот закрыла и чуть не плачет, Викторович подавился, надрывно кашляет, сложившись пополам. Атмосфера зазвенела напряжением, и чувство такое непонятное... И что я опять такого пизданул, что женская часть коллектива на меня криво смотрит?       Долго думать я не стал, вообще такой привычки не имею, пока все заняты, тянусь через весь стол к Викторовичу, он даже кашлять перестал, булькает только, спазм давит, схватив пятерней не уничтоженную палочку "Твикс", тащу к себе и вгрызаюсь в ее шоколадный бок, чуть не урча от удовольствия - кайф!       Сижу, морда в шоколаде, пальцы облизываю, ей-богу вкусно. Спасибо, что ли, сказать? Чего уставился-то? И тут, к неожиданному для всех сюрпризу, еще из коридора слышны маты Семеныча... Он и к логистам, что ли, зашел? Не стоило. Я его еще морально не подготовил к такому. А что делать? Санька бессознательного подняли, я помогал, девки сгребли запчасти, а куда девать(?), правильно (!), я их Викторовичу и сложил прямо на стол... Как тараканы разбежались. Глебка в шоке.       - Архипов, - Семеныч с порога аж запнулся, - ну ты и ахуел! - восхищенно обласкал своего зама, осматривая тот бардак, что ОН учудил.       А мы вздыхаем. Жалеем его. Ну, бывает, получилось неаккуратно...       - Случайно, - поясняет он и на меня смотрит пристально, прямо в глаза, долгим тяжелым взглядом. А я улыбаюсь. Когда поем, вообще душка.       - Случайно можно кнопку не ту нажать... а ты его... прям... - Это он увидел остальное, помимо запчастей.       - Семен Семеныч, - помогаю я, все-таки чувствуя свою вину, немного, - он чихнул.       - Будь здоров, дорогой, - рявкает на зама, отвешивает взрослому дядьке постыдный подзатыльник, у Викторовича голова чуть в стол не встревает, глаза выпучил и вроде матом сказать хочет, а дар речи пропал... у всех. Только Семеныч опять орать начал. И жутко так. Не по себе. Как предчувствие, что будет что-то такое, что непременно отразится на мне. Решаюсь на стратегическое отступление.       - Семен Семеныч. - Люди жрать хотят, думаю. - Обед уже, Вам пора кушать, а то желудок испортите. - Машка чуть не плачет, Саня ржать вот-вот начнет истерично, Викторович на меня уставился, кусок скотча на руку наматывает. - Может, отложим разбирательства? - А то задолбал всех по самое горло. - Вымотали мы Вас. - А нам еще день вкалывать. - А Вам еще целый день работать, встречи... Ой, у Вас встреча сегодня... - Упс....       - Когда? - Вернувшись к своим прямым обязанностям, сразу меняет настроение, коллеги по одному цепочкой выползать начинают, как крысы с тонущего корабля, заслышав пароходный гудок "Титаника".       - Сегодня. Полчаса назад... на другом конце города... уже началась... - Семеныч глаза выпучил, Глеб заулыбался, пакостно так, по-свински. - Мне позвонить, что Вы в пробке застряли?       - Степушка, ик... голубчик ты мой...       - Да, мой генерал!       - Ты позвони. Позвони, дорогой. Везде позвони. И Генриху, что в пробке я, и в скорую...       - Вы пока тут на меня сейчас орать начнете, уже бы на полпути были! - Вы спросите, почему он меня терпит? Все просто! Дольше двух дней его никто не может вытерпеть, а у меня нервы железные. Вот он и орет, орет, заходится, а я ему мягонько показываю, как следует поступить, - идиллия.       - Степан!       - Нет меня! - Вылетаю из кабинета, хлопнув дверью.       Пока дозвонился до Генриха, пока извинился раз сто, пока тот похамил в излюбленной для себя скотской манере, Семеныч уже и собираться стал. И вроде и я расслабился. И Машку рвать перестало. Дура, нет, бумаги жрать? И только я откинулся на кресло, даже и не заметил, как Викторович ко мне подошел, в шею вцепился ледяными пальцами, я чуть не заорал от испуга и не застонал, холодненькое-е-е-е... Наклонился ко мне - слишком близко, чтобы я мог нормально соображать, - в лицо мне дышит, жаль не холодным, обжигает, но ведь он и не кондиционер, и шипит мне на ухо, совершенно дико, непривычно, слишком для него эмоционально, на грани крика:       - Палочку, говоришь, тебе кинуть? - Мозг током жахнуло, и смысл сказанного ровными рядами в голове выстроился... Бросило в жар. - Ну, изволь...       - Эм... Глеб Викторович... Вы мне в ухо плюнули... - Голос как чужой, дерганый, срывается, внизу живота бабочки устроили адские пляски, и стало нехорошо.       - Лизнул, Чижиков. - Ухмыляясь сквозь зубы, кусает меня за кончик уха, больно впиваясь зубами в хрящик. Взвизгиваю, но не дергаюсь, так только больнее. Вжавшись в кресло, почти не дышу. Его плечо в меня упирается, жар от него забирает последний холод из тела и плавит все внутри, и этот слишком резкий запах одеколона осыпается подобно дождю, пропитывая собой ткань.       - Да куплю я Вам новую шоколадку. Жрите на здоровье, - повысив голос, срываюсь, не выдерживаю давления, проигрываю. А он спокойный, как сука, и только ухмыляется.       - Не-е-ет, - тянет гласную, на нервы давит, - я, пожалуй, сделаю, как попросил.       - Я не просил меня трахать! - паникую. Пот ручьями по вискам, руки немеют, знаю, что в подлокотники вцепился, и даже взгляд опустить страшно.       - А я понял по-своему.       - Вы педик, что ли?       - Для тебя, Чижиков, могу стать.       - Не стоит таких жертв! Жопа плохо, сиськи хорошо! - Это сказал гей, но, с другой стороны, он же не знает, что голубее меня только небо в мае. Веду себя, как полный придурок, но в критических ситуациях всегда привык паниковать, а сейчас ситуация и вовсе выходит за рамки нормального.       - Это смотря какая жопа.       - Некрасиво говорить слово "жопа"! Вы же культурный человек.       - Ты первый начал.       - А если я с крыши...       - Подтолкнуть?       - Только после Вас.       - Не груби.       - А Вы лапу свою снимите. У меня кожа нежная, вдруг меня потом домой па... папа не пустит.       - СТЕПКА! Где мой портфель? - орет шеф, и я его почти люблю.       Оттолкнув Глеба, впечатываю его жопой в стол, он плюхается прямо на клавиатуру и печатает в открытом документе некий, ведомый только его заднице, шифр. Срываюсь с места, из шкафа выуживаю портфель шефа и чуть ли не в зубах тащу ему. Минут пятнадцать уговариваю взять меня с собой - не хочет. Обещаю, что в ресторане много есть не буду, - не помогает. Еще десять - прошу остаться, раз уж он все равно опоздал. Тот на часы посмотрел, меня выматерил, отправил опять звонить Генриху. Пока звонил, сгрыз полкарандаша и упустил Семеныча. Глеб сам свалил, но чует моя задница - не надолго.       Нет, вы не подумайте, мужик он видный, но не гей ни разу, женат даже был. И я - мелкий, рыжий... ну ладно, золотистый, обычный пацан двадцати с небольшим лет, только после универа - ничего особенного, кроме бешеной харизмы, тонны очарования, неземной красоты и скромности... Будем реалистами, мне вряд ли что светит. Если только быстрый перепих, и то ему без надобности, он на сисястых дам засматривается, сам видел, только поиздевается, потом еще и шантажировать начать может или обсмеет. Мужик он грубый по жизни, видел и как дрался пару раз, когда крышу сносило, и на корпоративе телок снимал... Ему явно не по душе будут мои мечтательные порывы о неземной любви, вселенском счастье, и что там еще положено планировать на будущее в мои-то годы. Не, секс на один раз не для меня. Обидно даже за свое такое отношение, пацаны ржут, предлагают разнообразие, а я вот такой неправильный уродился...       К моему удивлению, этим днем Викторовича я не видел и даже стал забывать о его выходке. Мало ли, поржать решил, что я с ним так, с запчастями этими. Ну что ему шеф сделает? Они с универа дружат. А Санька и уволить могли, а он задолбал уже: "Ипотека, рабство, сдача органов", - не бросать же друга. Но осадок остался. И в первую очередь я сам себя накрутил. Вплоть до эротических снов неприличного содержания, когда Глеб, вцепившись мне в шею, вжав в стену, как сучку течную трахает, не замечая моего сопротивления, а я... пересмотрел всю похожую порнуху, понял, что веду себя неадекватно.       Стою я, значит, в сортире, по делам своим, все культурно, руки вымыл, лохмы пригладил, выхожу... Толчок в грудь, спиной в стену влетаю, едва не снося вуник, в глазах искры, дышать трудно. Вот точно говорят - сила есть, зачем мозги таскать. И уже думаю начать возмущаться - коль приспичило, мог и подождать, - а передо мною, ба, глянь, Викторович стоит, рукава задрал, рубаха чуть не до пупа расстегнута, глаза горят...       - Вам срочно? Не потерпите? - Выглядит, будто реально мужика прижало.       - Не потерпите, - передразнивает меня, шаг вперед, дверь прикрывает...       Я собрался, ровно встал к стеночке, желания присутствовать при его процедурах не имею, а этот гад меня за ремень схватил, к себе рывком подтащил, придерживая за лопатки...       - Щас, бля! - ору на грани истерики, и откуда силы взялись (?), рывком отдернув его, вышвыриваю из туалета. - Еще меня в туалете не трахали!       Глеб в стену напротив влетел, рот от возмущения открыл и то ли заржать хочет, то ли выматерить. Пока он собирается, успеваю еще раз бросить взгляд на его ширинку, сглотнуть завистливо и дверью хлопнуть. Совсем охренел, мудак. Я ему что, шлюха туалетная?!       От возмущения и обиды шарахаюсь от стены к стене, распинывая, что под ноги попадется. Злость кипит... еще и Этот стучит стоит с той стороны двери... сопит недовольно.       - Свалил, дятел! Занято!       Тишина вроде. Умылся. Вышел. С Семенычем поздоровался, он забежал быстро... Он, что ли, стучал?.. Ну да, Глебушка же птица гордая, еще бы он пороги обивал. Вот сука же, ну сука как есть. Только выбесил. И хочется... какие у него руки шикарные, и через себя не перепрыгнешь.       - Я не еду! - заявляю безоговорочно всему коллективу, глядя прямо в глаза Глебу, мать его, Викторовичу. Массовик-затейник наш. Решил устроить пикник. Нужен он ему? Он на наши вылазки никогда и не ездил раньше. Правильно, нет там ничего хорошего. Пацаненок, что до меня в приемке сидел, резко уволился, я тогда в кадрах еще пыхтел, Танюха из бухгалтерии в декрет ушла, Семеныч неделю пил, грустил и орал песни о любви под гитару в кабинете, один, а я слушал сидел, хлопал иногда, но он ругаться сразу начинал. В общем, отдых с целью наладить связи в коллективе - это банальная попойка, в которой по жеребьевке выбирают одного трезвого, вынужденного собирать по кустам тех, кто там спит, блюет или гадит на лоне природы. Ничего хорошего ждать не стоит, уверяю. Я сам там был, сам всем подливал, сам на дерево лез, там же танцевал - не поеду! Тем более с ЭТИМ!       - Степан, - уговаривает уже начальник, платком стирая пот со лба, - я тебя как друга прошу...       - Нет.       - Тогда приказываю!       - Нет.       - Соберись, ты же мужик!       - Тогда я буду лунной принцессой, останусь тут и еба... Не поеду я! - Забившись в угол, прикрывшись папкой, держа оборону.       Машка слезно молит не ехать. Вот курва ревнивая, Глебушку караулит. Санек кидает визитку с адресом клиники для кодировки, шеф на пальцах размер премии показывает, а Глеб уже расписывает, кто в каком автобусе поедет. Гадкий, самовлюбленный, эгоистичный...       - ...непробиваемый, сучный мужик! - перечисляю еще раз уже вслух, проверяя, не забыл ли чего.       - Вообще-то, - голос за спиной, приглушенный и сухой, как из потустороннего мира шепчет, - я за тобой сижу.       - Глеб Викторович, и Вы с нами? - Как я рад. Как рад. А сколько удивления!       - И я с ВАМИ, - вцепившись лапой в мое кресло, дергает спинку назад, я вздрагиваю, в подлокотник вгрызаюсь, а он, выглянув из-за спинки и придвинувшись ко мне, предупреждающе рычит, четко проговаривая каждую букву: - Еще одно слово, Чижиков, и ты будешь бежать за автобусом до конца пути.       Обернувшись к нему, почти сталкиваюсь нос к носу, наши лица оказываются в опасной близости, чувствую, как к щекам краска приливает, но все же уточняю:       - А я должен буду бежать именно за этим автобусом?       Усмехнувшись мне в ответ, как бы невзначай трется носом о мою щеку, у меня взгляд стекленеет, дыхание перехватило, и когда смог трезво мыслить, он сидел уже на своем месте, не обращая никакого внимания на меня.       - И как шеф допустил этот балаган еще раз? Деньги девать некуда? Лучше бы зарплату повысил... - рассказываю Саньку, тот по сиденью вниз стекает, бледнея лицом.       - Чижиков, я, вообще-то, тоже тут.       - Утро доброе, Семен Семеныч. - Не оборачиваясь, копирую позу Санька... Выпить бы.       На двадцатом километре решаю, что "на сухую" ехать скучно. Достаю пузырь, благо сумки в нашем автобусе, во втором фрукты, арбузы всякие, вот и пусть сок пьют, полезно. Не мелочась со стаканами, передаю пузырь по кругу, все отказываются, начальство косится, им предложил, Глеб меня по голове шлепнул, Семеныч только руку протянул, он и его шлепнул. Ладно, обломщик, пойдем другим путем. Прошусь в туалет. Тормозим. В шестой раз. Мужики орут, бабы мне тампоны суют, мол, заткни, откуда вытекает, и сядь уже, водила за пузырем тянется, Глеб и его шлепает. Скучно с ними.       Приехали. Пока я показывал короткую дорогу, увязли в луже. Толкали все. Я командовал. Семеныча не пустил толкать, он потом мне это всю жизнь припоминать будет. Как-то резко авто выехало, девахи разбежались, а мужики нет... Глеб Викторович от макушки до колен в грязи, и главное, на меня смотрит, как будто это я его так... Признаю, кусочек грязи кинул я, правда позже, когда уже брызг не было, но вдруг он не заметил?.. Решаю исправиться (водяра торкнула): стащив с шефа рубашку, подхожу к Глебу, люди боязливо по сторонам расступаются; привстав на цыпочки, тянусь к нему, чуть не заваливаясь, рубахой по моське повозил, почище стало, а глаза как блестят, аж завораживает. Потом на грудь ему посмотрел, рубаху бы снять, только к пуговицам потянулся, да засмущался, руки отдернул и ушел, вернув начальнику рубаху. Ей же он меня вокруг автобуса и гонял. Поскользнулся... Отмывали полчаса начальника, а он хохочет лежит, водки просит. Ну как ему отказать? Глеб психанул, рубашку выправил зачем-то, всех в автобус загнал, меня не пустил на свое место, вцепился, как клещ, в запястье и с собой усадил.       Уставившись в запотевшее окно, разглядываю проплывающие мимо пышущие зеленью деревья, молодые березки, выстроившиеся в хоровод и покачивающиеся на ветру, словно танцуют, лето переливается яркими красками... Пальцев под сиденьем касаются теплым прикосновением, взглянув вниз и тут же наверх, вопросительно смотрю на Глеба, тот упрямо смотрит перед собой, Машке в начес, не, я тоже полчаса с нее уссыкался, когда его увидел, но сейчас случай не тот.       - Викторович, я на Вас сильно дыхнул? - Подергал пальцами, держит крепко.       - Чижиков, - лениво откинув голову ко мне и задев губами пряди на виске, ласково шепчет, - заткнись, а, пока я тебя прям тут не разложил.       И дрожь по спине, и боль под ребрами, и душа дернулась, и еще какой-то пиздец ниже пояса, и заткнуться бы...       - А если не тут, Вы где меня раскладывать собрались? - На нас смотрит весь автобус, даже Семеныч перестал уговаривать водителя дать порулить.       Притормаживаем...       Притормаживаем...       Встали.       - Значит, так! - рявкает Глеб на весь салон. - Если еще хоть...       - Давайте споем! - предлагаю я, пока нас всех премии не лишили. - Семеныч Семен, - не борзеем, - за-пе-ВАЙ!       Всю дорогу слушаем песни про любовь. Семенычу водку не передаем. Я колешу по салону, падаю на всех: на водилу, на Семеныча, на Машкин начес - всех, кроме Викторовича, пытающегося меня схватить.       Темнеет. Собираются тучки, хотя обещали погоду летную. Поднялся небольшой ветер, но это даже в кайф: разморенный дневной жарой, алкоголем и свежим воздухом, почти свободой, с наслаждением подставляю пышущее жаром тело под потоки воздуха, устало прикрывая глаза. Признаю, я пьян. То прекрасное состояние, когда мир потихоньку вращается, кружа тебя на карусели, и ты попадаешь под его ритм. Когда кажется, что ты все можешь, все сделаешь и на это еще есть силы. Расслабленность и покой... был... минут пять после того, как приехали. Потом на меня началась настоящая охота. Я с пацанами курить - Глеб за мной, еще и по губам дал, а я не курю, я побаловаться хотел, и вообще, там не табак был... а он растоптал наши улыбочки, мудак. Я купаться - этот купаться, трусы с меня стянул и под водой камешком прижал. Думал растеряюсь. Ха! Мне стыдиться нечего. Я у Машки лифчик стащил, вроде все прикрыл - гы, как ракушки, жопа только не вся влезла, жуть как неудобно, - повторно отхватил, теперь уже по роже, от Машки. Я поссать, и ему ту же березу надо. Я мясо жарю, он рядом сидит, молчит, рассматривает меня, трусы, скотина, не отдает, как придурок в шортах парюсь. И вроде безобидно было поначалу, пока он бухать не начал. Сначала эти взгляды липкие, касания случайные, невинно и в то же время на обозрении у всех, а я дрожу от каждого прикосновения, от каждого контакта, пьянея еще сильнее, распаляясь, сам себя накручиваю, возбуждаюсь лишь от одной мысли о нем, хотя и уверен, что это всего лишь злая шутка, насмешка. От этого становится горько, аж во рту сушит, но я упрямо продолжаю делать вид, что ничего не замечаю, хотя с каждой минутой все труднее подавлять себя. Кажется, я не на шутку на него запал. На глаза холодные серые, на губы искусанные, манящие, на широкие плечи так бесстыдно открытые под белой майкой, на ноги стройные и задницу, чтоб ее, в этих чертовых джинсовых шортах, не оставляющих простора для полета фантазии. Сбегаю. От него. От себя. Ото всех. В прохладу ночи. В трезвость одиночества. Пока не наделал глупостей. Пока могу себя контролировать. Пока его воздействие не возымело обратного эффекта, и уже я не начал бегать за ним.       - Степка, - зовет осторожно, слышу его улыбку даже с закрытыми глазами. Обреченно выдыхаю, теснее вжимаясь спиной в ствол многолетней, покосившейся от времени осины.       - Тебя нет. Ты глюк, - устало выдыхаю, откидывая голову назад и опираясь затылком о древесину. - Ты плод больного воображения.       Смеется. Впервые за все время, что я с ним знаком, он смеется так легко и чисто.       - И как часто я являюсь тебе в воображении? - Мягкий, проникновенный голос сливается с полумраком сумерек, обволакивая расслабленное тело негой.       - Не часто, - нагло вру. За последнюю неделю я его уже раз сто разложил на своем столе, потом на его столе и даже в том проклятом туалете.       Холодными пальцами мне по скуле, на периферии вспоминаю, что у него всегда холодные руки, приятно. Ладонью придерживает за пояс, прямо под рубашку. Как смело!       - Убери, - прошу его, но не так уверенно, как мне того хотелось.       Сил, чтобы открыть глаза и оттолкнуть, просто нет. Все они растворяются, словно он вытягивает из меня любую возможность сопротивляться.       - Поздно, - шепчет на ухо. Тут же краснею, стараюсь отстраниться от навалившегося на меня тяжелого тела, и стыдно, и неправильно, но так до свиста в ушах незабываемо чувствовать себя в сильных, крепких руках, чувствовать свою зависимость, слабость - совсем немного, не больше, чем может тебе позволить гордость.       - Почему поздно? - Хрип вместо связной речи, дыханием коснулся моих губ, второй рукой отпуская шею и теснее прижимая к себе за бедро. Рук не поднять. Не выходит. Кажется, права на это не имею.       - Глаза открой. - Улыбается, плавно скользя по моей спине, ладонью собирая капли пота. Дышу тяжело ртом. Выдаю себя. Знаю. - Степка, - уже более требовательно, но все еще оставаясь спокойным. Подавшись бедрами вперед, вжимается мне в бедро пахом, протяжно выдыхает, шумно сглатывая. - Не зли меня, открой глазки, добром прошу, - понижает голос, и вместе с изменениями его амплитуды сам стекаю куда-то вниз, в глубокую бездонную яму.       Зажмуриваюсь сильнее, тут же дернувшись от впившихся под лопатки ногтей, распахиваю глаза, встречаясь с пьяным, безумным, голодным взглядом. Залипаю. Перепрыгнув с глаз на губы, залипаю еще и на них, облизываюсь, он в ответ улыбается обезоруживающе, нижнюю губу прикусывает, издеваясь над моей психикой. Ломает. Ломает уже не по-детски. Стояк изнывает, внутри душа дергается, пальцы сводит от нетерпения, а он только смотрит... смотрит прямо на меня, с легкостью выдерживая мой мечущийся по его лицу взгляд. Спустившись по пояснице, приспускает с ягодиц мои шорты, гладит, мнет, сжимает в горсть, распаляет. От такой прямолинейности завожусь с пол-оборота, с легкостью перенимая его состояние.       - Чего тебе надо, изверг? - Понимаю, что, если не скажу хоть что-нибудь, меня попросту разорвет от ощущений.       Молчит. Улыбается. Пьяно озирается по сторонам, я чуть не с хрипом выдыхаю, когда удается разорвать зрительный контакт, а он, осмотревшись, склонившись совсем низко к моему лицу, вжав меня в свое тело - приходится вцепиться в его руки, от неудобного положения боюсь упасть, - шепчет:       - Не вздумай глаза закрыть. - И, облизав губы в сантиметре от моих, целует меня...       Как маленький взрыв, как фейерверк в желудке, и жаром от его касаний - сумасшествие.       Он целует властно, жадно, похабно, агрессивно и в то же время нежно, проталкивая язык глубоко мне в рот, капли слюны стекают по подбородку, почти задыхаюсь, и этот его взгляд, который все сложнее удержать, веки свинцом наливаются, воздуха катастрофически не хватает, с редкими, жадными вдохами из горла вырывается хрип-стон, почти мучение. Отвечаю. Не могу не ответить. Сильнее сжимаю пальцы на его руках, стараясь остановить, дать мне передышку, но он, как сорвавшийся с цепи дикий пес, с жадностью исследует мое тело, сдернув шорты ниже, обеими руками ласкает мой зад, хотя и ласками это назвать сложно - скорее, истязает легкой болью на грани удовольствия.       Боясь задохнуться от экстаза, отрываюсь от него, увернувшись в сторону, за что тут же получаю болезненный шлепок по ягодице. Вскрикиваю.       Хватая ртом воздух, даже наорать на него не могу.       - Тихо, - просит едва слышно, пальцами спускаясь мне в ложбинку и нажимая на сжатое колечко ануса. - Ты своими стонами всю бригаду сюда согнать решил?       - Да пошел ты! - Выплевываю последние остатки гордости, снова шлепок, болью обожгло, как кипятка плеснули. Рука у него тяжелая.       Отстранившись немного, разглядывает меня: лицо, грудь, похабно торчащий член. Обласкав сначала взглядом, следует по тому же маршруту руками и языком, цепочкой поцелуев клеймя грудь и оставляя алые пятна на загорелой коже.       Дрожу от сильнейшего возбуждения, уступаю ему инициативу, вцепившись в его плечи, благодарю свою сообразительность, что ума хватило к дереву припасть, а то уже давно бы сполз на землю.       Не доходя до основного, прикусывает пупок, низ живота, не делая больно, лишь дразня; рукой ласкает ствол, лениво, вальяжно, намеренно не давая разрядки, сам получая от этого удовольствия больше, чем дает мне. Останавливается неожиданно, как подножка, возвращается к губам, коротко целует, балуется, посасывает нижнюю, как будто чего-то ждет. И я не выдерживаю. Не выдерживаю такой лавины чувств. Такого ЕГО - невыносимого, дерзкого, упрямого и по-своему эгоистичного - не выдерживаю.       - Хочу, - простонав ему в рот, отталкиваю, ударив в грудь, сдергиваю с ухмыляющегося майку, расстегиваю ширинку, приспускаю шорты и оголяю головку члена. Чуть не давлюсь слюной, хочу знать его вкус. Но он не позволяет, развернув меня за плечи, вжимает грудью в дерево, приваливаясь сзади, сжимая ягодицу до брызнувших из глаз слез.       - И какого надо было ломаться столько времени? - почти кричит. Надавив ладонью на поясницу, заставляет прогнуться.       Молчу. Могу только стонать или дышать, что-то одно.       Невинно, словно извиняясь, оглаживает по кругу дырочку, легко нажимает, тут же усмехается, прижимаясь губами к уху, и зло интересуется:       - Подготовился, значит, поганец? И меня весь день изводил? - С надрывом, яростно, сквозь плотно сжатые зубы, чтобы не начать орать, и не верится, что это один и тот же человек, хладнокровный и рассудительный на работе, сейчас взрывной и невыносимый, слишком переполненный изнутри. Вздрагиваю, сжимаюсь.       А что я сказать могу? Да, был у меня неудачный опыт по неподготовленности, было мерзко. Поэтому мало ли что... Ну, чувствовал я какой-то частью себя (видимо той, что подготовилась), что такое может быть. Это "может быть" вынесло мне мозг за целый день, и сейчас либо он меня уже трахнет, либо я сам трахну его и закопаю под этим же деревом!       Толкнувшись задом на его член, прихожусь аккурат на головку. Он, подавившись вдохом, утыкается мне в плечо, смеется сквозь мат; как противовес, нежно ласкает втянувшийся живот и грудь, осторожно упрашивая:       - Ты же потерпишь? - Квадратик фольги рвет зубами, прямо перед моим лицом. - Потерпишь же?       - Ты охренел?!       - Тш-ш-ш-ш... - Трется носом о влажный висок, прикусывая кончик уха. - Я аккуратно...       И что я ему мог сказать? Что вообще можно сказать, когда передоз чувств и эмоций? Когда, вцепившись в его руку, не позволяю себе даже подрочить, зная, что и так кончу, только от ощущения его члена в заднице? Толчок, мягкий, но уверенный. Тупая боль, благо презик с большим количеством смазки - все, упырь, продумал. Жжет внутри, тянет, мягкие касания губ по плечам, шепот, не разобрать слов, только интонация. Пробный толчок. Запрокинув голову, выдыхаю со свистом, слезы из глаз, мои пальцы до синяков впиваются ему в бедро. Толчок сменяет следующий, за ним еще, еще, без перерыва, то плавно и мучительно, то срываясь на безумный ритм.       Ветер шепчет в кроне дерева, трава гнется к земле, совсем рядом стрекочет кузнечик, звук шлепков раздается на десятки метров, и в жар бросает от возможности быть застуканными, разоблаченными, и это подгоняет оргазм еще быстрее.       Глеб тяжело дышит у меня за спиной, подмахиваю ему, проваливаясь в спасительную темноту, остается лишь удовольствие, только экстаз, один на двоих, смешанный с нашими стонами, его на грани срыва "Тише, маленький, тише". Сам тянусь к своему члену, пара рывков - взрыв, яркий, огненной вспышкой выжигает разум, всего меня, оставляя пустую оболочку.       Глеб следует почти сразу, кончая, стонет побольше моего, оглушая прямо мне в ухо. Кончает долго, мучительно, вцепившись, и, почти повиснув на мне, кажется сейчас беззащитным, и внутри что-то щелкает, с хрустом, как крышу срывает.       Удовлетворение, эйфория, слабость...       Одевались быстро. Глеб, придурок, еще презик закопал на всякий случай. В глаза ему не смотрю, стыдно. Он за плечо меня взял, видимо, сказать что хотел, а я так боялся услышать его, что чуть не кинулся на Семеныча, решившего открыть свой внутренний мир именно этому кусту. Глеб семенил за нами, пока я шефа к лагерю вел. В ночь домой поехали. Я в другой автобус сел, Глеб не возражал. Всю дорогу думал, стоит ли увольняться или отпустит со временем, - так ни к чему и не пришел.       - Чижиков, ты что с моим замом сделал? - спокойно интересуется Семеныч, восседая за своим огромным столом из красного дерева.       - Каким замом? - Не хочу о нем говорить.       Две недели прошло. Отношения наши не шибко изменились: "Здрасти-здрасти", "До свидания", "Вас шеф вызывал" - всё. Хоть бы... я не знаю, цветы, что ли, прислал. Или денег дал, я б тогда точно был уверен, что меня поимели и бросили. А так ходит, рожей своей угрюмой настроение всем портит, но работает. А я ни жрать, ни спать - как переломило. И мысли в кучу, и как над пропастью - страшно. Себе признаваться страшно, что вляпался, и к нему не пойду. Глупо это, да и как вообще выглядеть будет: "Хай, Глебка, ну, мы встречаемся или как?" или "Ты не мог бы меня немножечко потрахать, пожалуйста, а то жуть как хочется, а на других не стоит", - так, что ли? Вот и живу, как на холостых, вроде как всегда, а не едет жизнь, встала.       - У меня один зам. Степка, мне на ваши шуры-муры начхать, мне нужен рабочий процесс, а этот сидит у себя и самолетики в окно пускает!       - И при чем тут я? Не я вдохновил его стать летчиком.       - Ты меня прекрасно понял. И не язви, не идет тебе. Сам заварил эту кашу, сам и расхлебывай. Глеб мужик упрямый...       - Вы хотели сказать тупой?       - Упрямый звучит менее обидно. - Согласен, киваю. - Сам не подойдет. Что тебе, сложно поговорить с ним?       - Не хочу я с ним говорить!       - По тому, как вы втроем стонали - ты, он и дерево, - говорить вы явно хотели!       - Простите. - Заливаюсь краской, носком ботинка ковыряя паркет. - А Вы долго там в кустиках блевали?       - Прилично. На жопы ваши насмотрелся предостаточно.       - А встать, уползти, глаза закрыть или хотя бы кукукнуть, чтобы мы шугнулись?!       - Сам ты "кукукнуть". Мешать не хотел.       - Тогда хоть бы, блядь, похлопали в конце!       - Чижиков, не истери. Иди к Викторовичу!       - Во, - показываю средний палец и вылетаю из кабинета, встреваю мордой Глебу в грудь, вдыхаю аромат так поначалу бесившего меня одеколона, а сейчас убийственно сладкого. Хочу на ручки...       Голову задрал, цокнул на него и, развернувшись, зашагал на биржу труда. Это ж надо - шефу "фак" показать!       Не дошел. Глеб меня перехватил уже возле двери из приемной, спиной к себе прижал, шуршит... Опять, что ли, фольга? Нет, не она.       Почти силой заставил меня рот открыть, надавив на подбородок; пока я давился, затолкал мне в рот палочку "Твикс". Башку мне развернул, чуть шею не свернув, в губы чмокнул с мерзейшим звуком, сдавив пальцами сильнее, заставил смотреть себе в холодные, звереющие глаза:       - Вторую "палочку" получишь вечером. - Я подавился. - И только попробуй с работы слинять. Там где найду, там и вручу.       - Я наелся, - возмущаюсь с полным ртом, Глеб ухмыляется, большим пальцем стирая с губ шоколад и тут же забирает его себе в рот. Мурашки по штанам в трусы кинулись, вздрагиваю.       - А мне проебом! - Еще раз меня чмокнув по-пионерски, отпускает, я чуть не заваливаюсь, даже не заметил, как к нему привалился, и уходит.       - Мне нужен отпуск, - ору шефу, глядя вслед Глебу. - За Ваш счет!       - За мой? - уточняет.       - За Ваш. И премию за моральный ущерб.       - Викторович, - орет в коридор, стоя рядом со мной, - у тебя отпуск!       Я окончательно давлюсь, складываясь пополам от кашля.       - И, кстати, я больше не хочу быть свидетелем вашей личной жизни. Жрите свой шоколад где-нибудь в другом месте!