Не для Акиры

Не смог уйти, а теперь, будучи попользованным еще раз, клянет себя за это. Не смог заставить себя спуститься вниз, свернуть за угол и затеряться среди разваливающихся на серые кирпичи высоток. Среди осыпающихся, совсем как он сам. Акиру пронзает дрожь, и он подтягивает колени к груди. Спрятаться бы. Спрятаться от Иль Рэ, проклятой Тошимы и самого себя. Потому что он не смог уйти. Ни в этот раз, ни в следующий не сможет, обреченно уверен уже, пусть запястье не кусает стальной браслет, а его самого никто не удерживает. Ни единым словом. Хочешь? Проваливай. Акира безумно хочет. Акира больше не может. Наблюдает и, столкнувшись взглядами с недавно вернувшимся Шики, резво дергает язычок молнии на куртке вверх. Защемляет нежную кожу под подбородком и сдавленно шипит. Шики реагирует на это, лишь вскинув черную бровь. Его едва ли не шатает, и Акира с ужасом понимает вдруг, что перед ним человек, а не демон, как принято думать. Живой, из плоти и крови, замотанный настолько, что не способен выдавить из себя пары лишних слов. Живой и смертельно уставший. От Тошимы, самого себя и, возможно, Акиры. Иначе как объяснить то, что больше не удерживает? Не развлекается, окуная головой в наполненную ванну, не дырявит острой, припасенной невесть для каких развлечений иглой, почти не разговаривает и засыпает, едва головой коснувшись подушки. В первый раз это даже напугало Акиру, сбило с толку. Разве тюремщик не должен опасаться своего пленника? Пленника, который волен разгуливать, где ему вздумается, и брать в руки любые, даже самые острые, предметы. Шики откладывает катану в сторону – Акира уже знает, что займется ей чуть позже. Переведет дух, откинувшись на разломанную спинку кресла, немного поест, возможно, и примется чистить оружие, совершенно игнорируя окружающий его мир. Акиру это не очень-то устраивает. Акира заебался торчать в четырех стенах, и наплевать ему, что причина, по которой он не может уйти, больше не в Шики. Нет, все еще в нем, конечно же, только в проклятом Иль Рэ, но теперь уже не оковы держат. Юноша хотел бы узнать, что именно, если бы это не было так страшно. Тишина, которую нарушает разве что монотонный стук дождя по жестяному карнизу за окном, угнетает. Они почти не разговаривают. Так, редкие пикировки, которые неизменно приводят к болезненному – больше-не-пленник надеется, что для обоих, – сексу. Но редкие и скупые настолько, что, пожалуй, Акира уже и не помнит, когда успевал сказать более двух фраз прежде, чем выхватывал подзатыльник, а когда красные пятна переставали кружиться перед лицом, смотрел уже на смятую наволочку на подушке, а то и вовсе упирался в нее щекой. Сколько они уже так? Возможно, всего неделю, а возможно, пару месяцев. Не знает. В Тошиме время словно иначе течет, а внутренний метроном некогда лучшего в «Бл@стере» слишком сбит, чтобы отсчитывать. Шики, скинув мокрый плащ, избавляется от перчаток и растирает плечи. Неужто тоже мерзнет? Трудно поверить. Молния совсем рядом с пыльными окнами подсвечивает, и Акира замечает расплывшееся по темной футболке пятно. Темное, едва-едва различимое на плотной ткани. Во рту тут же сухо становится. Акира невольно проглатывает и осторожно поднимается на ноги, поморщившись при этом от того, насколько громко скрипнул старый каркас. Акира знает, что совсем не обязан помогать этому отмороженному ублюдку. Акира все еще помнит, как тот силком утащил его от неподвижного тела Кейске. Помнит, как вернулся однажды под утро и в пустой угол полетели два маленьких кинжала, звякнувшие всего раз. Акира помнит… Акира не может усидеть на месте и ненавидит себя за это. – Тебя ранили? Подходит ближе, осторожно, готовый в любой момент блокировать удар или, сгруппировавшись, откатиться в сторону. Лишние синяки Акире ни к чему, а если не рассчитает – ему худо придется в бывшем Токио, где вряд ли сыщется травматолог. Иль Рэ дергается, отбрасывает тяжелую от дождевых капель челку с лица и отрицательно качает головой. Как камень с души. Не потому, что жизни ублюдка ничего не угрожает, а потому, что Акире не придется заботиться о том, чтобы он не отъехал, бросив юношу совершенно одного в мертвом городе. Шики молчит, и Акира тянется к пятну на его футболке. Касается кончиками пальцев влажной ткани и сам не знает, зачем это делает. Ему не нравится. Чужая холодная кровь омерзительно ощущается, даже едва оставив след на ладони, но он продолжает делать это, ощупывая твердые мышцы под тканью и проступающие ребра. Шики молчит, не двигается и кажется почти нормальным в этот момент. Бледным, как сам Цепеш, уставшим, но вполне… человеком. Человеком, с которым можно иметь дело. Наморщив лоб, всем корпусом поворачивается к Акире, и взглядами сталкиваются. Пульс стремительно вверх, можно даже сказать, что кувырком, пусть так и не бывает. Совершенно не к месту Акира вспоминает их единственный сухой неловкий не поцелуй даже, а так, прикосновение губ к подбородку, и ужас, мелькнувший в расширившихся алых глазах. Это не дает покоя. Это не мучает, но травит, возбуждая любопытство. Секс для Иль Рэ мало что значит, но поцелуи… Акира мог бы думать о тысяче других вещей. Мог бы, но не станет, пока не разберется с этой маленькой глупой… Вещью? Не знает, что сказать, и пока думает, Шики надоедает стоять посреди комнаты и глупо таращиться друг на друга. Едва коснувшись ладони пленника, небрежно стряхивает ее своими пальцами и, отвернувшись, принимается расстегивать массивную бляху на поясе. Вытягивает ремень из шлевок и, развернувшись, падает в кресло, каким-то чудом лишь не приложившись затылком о выпирающий обломок деревянного каркаса, вылезшего из-под цветастой обивки. Прикрывает глаза и пальцами сжимает подлокотники. Акира ждет, что вот-вот поднимется на ноги, потащится в утонувшую в кромешной тьме каморку, ранее именуемую крохотной кухонькой, но нет. Не то дремлет, не то не находит в себе сил. Тогда Акира идет сам и, глянув в окно, слепнет на мгновение, застигнутый вспышкой света врасплох. Вытягивает перед собой пустую ладонь, нащупывает древний, давно неработающий холодильник и, распахнув его, шарит по полкам, отыскивая одну из последних упаковок местного деликатеса и по совместительству единственной доступной еды для игроков. Шики наверняка мог раздобыть для себя что-то получше, но по непонятным для Акиры причинам не делает этого. Объяснять, разумеется, тоже не стал бы, да никто бы и не настаивал. Не настаивал бы, прекрасно понимая, почему Иль Рэ выбрал эту темную квартирку на окраине города, а не роскошную комнату по соседству с Арбитро. Комкает упаковку в пальцах, в ящике с выломанной дверцей находит бутылку воды и возвращается в комнату. Раздумывает с секунду, стоит позвать или… Замахивается и почти бесшумно отправляет в полет емкость с питьевой водой. И пока бутыль описывает красивый полукруг, прикидывает, что с ним станется, если Шики все-таки дремлет, а не только делает вид, продолжая сканировать пространство вокруг. К счастью или сожалению – наверняка Акира не узнает. Темные радужки, отливающие багряным, вспыхивают, и Шики через мгновение перехватывает незамысловатый пас. С солидом проблем не возникает тоже. Только Шики на него даже не смотрит, не то что там поблагодарить коротким кивком головы или вроде того. Отвинчивает крышку и делает большой глоток. Акира возвращается на кровать, садится, наклонившись вперед и сжав пальцами худые коленки. Гляделки снова. Напрягает. Нервирует. Угнетает. Акире уже кажется, что он даже здесь лишний. Кажется, наскучил, вот Иль Рэ и предоставил ему свободу, великодушно не сопроводив ее пинком под зад. Но и он же, сам, втащил его назад в квартиру, он же, насмехаясь над Акирой, толкнул на треклятую кровать, и впервые за всю эту адскую бесконечность Акира почувствовал себя… Нужным ему? Бредово даже. Бесплотное, витающее в мыслях, куда уж там сказать вслух. – Почему ты поцеловал меня? Шики давится и заходится в приступе кашля, прикрывая тыльной стороной ладони рот. На целых десять секунд он выглядит застигнутым врасплох, и Акира думает, что, пожалуй, за такое он готов заплатить парой новых кровоподтеков или даже болезненных сечек. Но лучше бы не по носу все же – не любит, когда сильно кровит. Иль Рэ берет себя в руки, только смотрит все еще странновато, и рывком раскрывает упаковку сухого пайка. – Потому что мне захотелось, – звучит и вполовину не столь тяжеловесно и убедительно, как, возможно, ему бы хотелось. Акира явственно слышит надлом в некогда равнодушном баритоне. Акира понимает, что от этого его пальцы начинают нервозно постукивать по коленям, а в крови значительно повышается уровень адреналина. Совсем как перед хорошей схваткой. Схваткой, из которой он может выйти победителем. Акира кивает и закусывает губу до противной расползающейся боли. Он не должен продолжать, но все же говорит. Потому что слова эти словно глотку пекут. Потому что с ума сойдет рано или поздно, отмахиваясь от роящихся догадок. – Выходит, больше не хочется? Шики отмалчивается, ест, механически работая челюстями, и Акира готов что угодно поставить на то, что так король Тошимы пытается скрыть… Растерянность? Шики вообще может быть неловко? Догадка вызывает нездоровый смешок, и юноша подавляет его, спешно прикрыв рот ладонью. Поднимается на ноги, словно на что-то решившись, и делает пару шагов вперед. Останавливается, упершись в чужое колено, обтянутое мокрым, не впитывающим влагу латексом, и, склонившись над тем, кто так изощренно издевался над ним каких-то пару недель назад, выдыхает: – Ты не умеешь, верно? А пальцы сами отбирают шелестящую фольгу и, скомкав ее вместе с остатками содержимого, бросают в сторону. Бутыль – следом. Акира, дурея от собственной смелости, ловко устраивается на чужих коленях и, не то для того, чтобы не передумать, не то для того, чтобы пораженный его наглостью Шики не успел прийти в себя, склоняется к его лицу, ладонями уцепившись за скошенную спинку хрустнувшего кресла. – Не убивай меня за это, ладно? – переходя на шепот, выдает, и его правая рука перетекает вперед, мимоходом коснувшись темных растрепанных прядок. Это ощущение странное. Он-то был уверен, что волосы Иль Рэ жесткие, как искусственная щетина, но ничего подобного. Жаль даже, что за голову его схватить Акире не доводилось. По подбородку указательным ведет, сглатывает, прижимая к резцам ставший неповоротливым язык, и, не закрывая глаз, на пробу тянется за поцелуем. Выходит детским, сухим, не размыкая плотно сжатого рта. Все одно: ощущения странные, отголосок внутри, словно гул, набирает силу. – И это вся твоя наука? – насмешливо, ладонь пристроив на заднем кармане джинсов Акиры, спрашивает Иль Рэ, и тот с облегчением понимает, что голову ему не отрубят. Зеленый свет. Потому что Шики тоже интересно, каково это будет. Потому что Шики, безжалостный, причинивший столько боли Шики, не умеет целоваться. Нечто новое для него, нечто личное… Нечто, значащее больше, чем секс по принуждению и тонны ядовитых насмешек. Нечто, что Акира готов предложить по доброй воле, и от этого страшно. Почти так же, когда он понял, что не может идти. Когда понял, что не хочет уходить. Не хочет вновь стать единоличным хозяином своей жизни. Отстраняется, распрямляя спину. Куртку расстегивает, стаскивает и отбрасывает назад. Мешковатая, мешает. Холодок по коже пробегает тут же – район давно не отапливается, но сейчас это даже… к месту. Выдыхает, ерзает, устраиваясь поудобнее. Придвигается ближе так, чтобы животом коснуться мокрого пятна на черной футболке, и выпрямляется, чтобы оказаться чуть выше и нависнуть. Магия Тошимы, черное отчаяние или стремительно развившийся Стокгольмский синдром. Не знает, да и плевать. Знает, что в этом мире, где все с ног на голову, бледные губы напротив привлекают его. Прижаться своими. Попробовать. Укусить. У Акиры крыша едет только при одной мысли о том, что он тоже может сделать Иль Рэ… больно. Сладко. Горячо. – Открой рот, – просит, а у самого сердце колотится, как у пойманного в силки зайца. Знает, чем кончится, знает, что сожрут, но лезет. Сам подставляется под петлю. Он ожидает язвительной насмешки. Толчка в грудь. Затрещины. Только не того, что Шики, злой как сам черт, нежелающий подчиняться даже правилам «Игуры», послушается его. Медленно, с опаской даже, смотря прямо в глаза, ослабляет челюсть и… Акира наклоняется, сцепляя пальцы в замок за темной взъерошенной макушкой. Не торопится, слушает раскаты грома за чудом уцелевшими стеклами и старается не сдохнуть тут же от сердечного приступа в неполные двадцать один. Потому что выходит слишком хорошо. Хорошо настолько, что хочется сжаться в комок и заставить себя забыть, какое оно, это ощущение. Ощущение чужих, на удивление теплых и мягких, податливых губ, гладкой кромки зубов, которыми не пытаются выгрызть. Ощущение языка, толкающегося навстречу твоему. И ладони уже обе на его оголившейся из-за задравшейся футболки пояснице. Тоже теплые. Гладят, не стремясь причинить боль. И это тоже открытие. Своеобразное и немного шокирующее. Акира слишком привык демонизировать своего тюремщика, привык думать о нем как о ночной твари, ради забавы лишившей его свободы, но сейчас Иль Рэ похож на человека больше, чем когда-либо. Живого, уставшего, задолбавшегося. Теплого, настоящего и копирующего движения языка Акиры. Не торопятся, а, скорее, лениво лижутся, как не совсем трезвые старшеклассники где-нибудь в темном уголке, и, боже, как же Акире это нравится. Нравится среди крови и боли отхватить чего-то нормального, приятного, без всяких грязных фразочек и унизительных шлепков. Расслабляется, словно сдувается немного, наваливается на Иль Рэ, стекая чуть вниз, и отрывается только затем, чтобы заглянуть в глаза. Найти там нечто, что, пожалуй, словами и не объяснить. Окончательно смириться с тем, что пропал. Смириться с тем, что теперь-то уж точно не сможет уйти. Шики сдвигается к краю кресла и рывком, с едва успевшим уцепиться за его плечи Акирой, поднимается на ноги. Его пошатывает, когда юношу под бедра подхватывает, и три шага до холодной разворошенной постели он делает, пожалуй, слишком уж медленно. Акира жмурится, носом касаясь черных прядей и с удивлением обнаруживая, что пахнут они не кровью, а все никак не желающим покидать Тошиму ливнем. Не смертью. Не для Акиры.