Тень крысы

      — Я уж думал, что ты забыл дорогу сюда, — не поднимая головы тихо замечает Джим. Он стоит, склонившись над столом, и делает вид, что занят чем-то важным, хотя на самом деле его уже давно оставила эта кипучая деятельность, этот энтузиазм, присущие ему в начале. Поднимать глаза, чтобы посмотреть на вошедшего, нет нужды — никто другой не открывает дверь с такой робкой нежностью и не захлопывает ее за собой с таким яростным отчаянием.       — У меня были свои дела, — ворчливо отвечает Джек, так же нарочито не поворачивая голову в сторону доктора.       Джим стоит спиной к нему и слышит только как брат шуршит бумагами и передвигает что-то тяжелое по каминной полке. Вот в нем, кажется, еще не угасла лихорадочная потребность в постоянном движении, в действии. Джим невидяще смотрит куда-то сквозь колбочки на подставке и почти бездумно звякает бутылью спирта. Пробка случайно выпадает из рук и неприятно громко катится по столу.       — Да где этот чертов… — словно вторя этому звуку, бубнит Джек себе под нос.       Брат не любит, когда в гостиной тени. Джек вообще не любит появляться в гостиной. Джим вполне разделяет это нежелание, одновременно с этим всем сердцем изо дня в день с трепетом ожидая его появления. На лицо брата смотреть невыносимо, и доктор не знает даже, что хуже: больше никогда не видеть его или видеть его каждый день. Здесь. В этом доме.       Джек пытается выглядеть непокорным, старается быть агрессивным, мечется в приступах бурной ярости. А сам забился в подвал, словно крыса, и не желает покидать свое темное обиталище. Джим слишком хорошо знает своего брата: все это означает, что Джек сломался. Глубоко внутри сломался под натиском дома, сломался и теперь сопротивляется сам себе, отчаянно тщась показать, что силен и опасен. Как крыса. Его брат стал крысой из-за него.       Джим впивается пальцами в столешницу, слушая шаги за спиной. Он легко может представить себе лицо Джека сейчас: сосредоточенно-хмурое, ожесточенное, по-мальчишески юное, непокорное, с его — Джима — скулами, с его глазами. Братья всегда были удивительно похожи внешне, хотя Джек и пошел скорее в мать, а Джим — в отца. Шестилетняя разница в возрасте оставила на характерах обоих глубокий отпечаток: Джиму пришлось повзрослеть слишком рано, а в Джеке еще в раннем детстве проснулся неугасимый дух отчаянной сопротивляемости старшему брату. Что бы ни говорил Джим, оно тут же упрямо выполнялось прямо противоположно сказанному. Со временем старший Файрвуд научился этим пользоваться, но до этого — сколько он ревновал младшего брата к матери и отцу? Нет, он ревновал не родителей, которые, едва Джим пошел в школу, полностью переключились на нового ребенка. Он ревновал именно этот лохматый, вопящий, ломающий все на своем пути маленький сгусток кипучей энергии. Джим горячо любил брата, никогда не жалея для него ни времени, ни игрушек. Всегда стремился поделиться с ним всем, что имел сам. Даже тогда, когда пригласил его в этот дом. А теперь он бы так хотел собрать по кусочкам, склеить воедино и отдать брату свободу — настоящую, прежнюю, не оставив себе нисколько.       — Ты ищешь что-то определенное? — не выдерживает доктор, когда шаги приближаются.       Джек напряженно сопит за его спиной, отбрасывая вечернюю тень на аккуратные заметки Джима, разложенные перед ним почему-то вверх ногами.       — Нет, — непривычно низким голосом отзывается брат совсем рядом, — мне здесь ничего не нужно.       Джим наконец разворачивается и неожиданно оказывается зажат между столом и Джеком, который смотрит на него в упор. Джим немного выше, так что ему невольно приходится опустить взгляд, натыкаясь на обрамленное растрепанными русыми волосами лицо брата. Он вдруг с удивлением замечает сразу десятки мелочей, которые до этого столько дней ускользали от мимолетных встреч в коридорах: как сильно уже отросли рвано обстриженные волосы, как устало посерели синие глаза, как потрескались губы, и даже голос слегка охрип, неясно только, отчего — от долгого угрюмого молчания или от нескончаемых перебранок с Кукловодом. Джек смотрит прямо ему в глаза, и деваться некуда. Джим сглатывает от такой внезапной близости. Братья давно помирились, Джек ни разу не припомнил ему то приглашение, больше не угрожал пистолетом и не изводил молчанием. Но и прежней братской откровенности больше между ними не было. Джим отлично понимал причину, и от этого на душе было только противнее.       Они стояли так — Джим, слегка опершись на стол, и вплотную к нему Джек, прямой и упрямый. Две пары удивительно похожих синих глаз с какой-то затаенной тоской вглядывались друг в друга. В камине потрескивал огонь, тени ползали и плясали на полу и на стенах. Под плинтусами шуршали мыши (или крысы?). Вдруг Джек поднял руку и до боли нежно заправил за ухо Джима упавшую на лоб темную прядь волос. Доктор перехватил горячее запястье брата и с удивлением опустил глаза на его изрезанные ладони. Закатанные рукава рубашки, все в кровавых и масляных пятнах, открывали избитые и исцарапанные ладони.       — Боже мой, Джек… — вырвалось у него. Джим, очнувшись наконец от созерцания с детства знакомого лица, развернул брата к свету. На левой щеке подпольщика темнел свежий кровоподтек.       Джек ухмыльнулся, хитро блеснув глазами, и вырвал руку из хватки доктора. Напряжение конфронтации спало, подпольщик непринужденно плюхнулся на диван. Словно это не он пятью минутами раньше с таким раздражением пинал ногой каминную решетку. Словно это не он уже столько недель затравленно смотрел на Джима, всякий раз, завидев его, ныряя в свой подвал. Дикая взъерошенная крыса. Джиму нестерпимо захотелось пригладить эту светлую мягкую шерстку.       — Обработаю тебе руки, — теперь в голосе доктора появилась предательская хрипотца, и он отвернулся от брата, рассеянно блуждая глазами по гостиной в поисках аптечки. Джек ничего не ответил, молча провожая его взглядом.       Он смотрел на лицо брата, пока Джим мягко протирал его окровавленные ладони, до странности грубые в тонких пальцах доктора. И те, и другие — руки братьев были одинаково способны к тонкой работе. Он смотрел на его лицо, пока Джим не закончил бинтовать, ни разу не подняв на брата сосредоточенного взгляда.       — Ерунда, — нарушил вдруг молчание Джек, — я не хлопаюсь в обморок при виде крови, как девчонка.       Джим невольно улыбнулся.       — Я хирург, Джек. Ты еще не видел крови.       Джек странно вздрогнул, как бывало всегда, когда Джим ненароком напоминал ему, что это он так спокойно резал человеческую плоть. Что это спокойный, серьезный, вдумчивый Джим видел действительно страшные вещи. Джек мог спаять тончайшие детали, но что это такое по сравнению с даром соединять живые ткани? Удивительно мягкие и успокаивающе теплые руки брата приятно массировали постоянно ноющие ладони, принося почти забытое облегчение. Джек уступил. Крыса блаженно прикрыла глаза от почесывания за ушком.       Доктор сложил остатки бинтов обратно, но так и не поднял взгляда. Лицо брата по-прежнему было невыносимо. Синие глаза метнулись по ковру, случайно зацепившись взглядом за потертые кроссовки Джека.       — У тебя опять шнурки развязаны, — сам того не заметив, пробормотал Джим и бездумно опустился на колени перед братом, завязывая серый шнурок. Как в детстве.       Старший Файрвуд посмотрел в удивленно распахнутые глаза Джека и смущенно улыбнулся, внезапно осознав глупость ситуации. В следующий момент подпольщик уже стоял на коленях рядом с Джимом, уткнувшись лицом в его плечо.       — Я скучал без тебя, — еле слышно выдавил Джек. Джим вцепился пальцами в его русые волосы, прижимая к себе братишку. Под рубашкой Джека билось жаркое сердце, глухо отдаваясь в ребрах.       — Ты не без меня, Джек, — так же тихо ответил он.       Джек отстранился, вмиг посуровев, и направился к двери гостиной. Длинная тень скользнула за ним следом. Упрямо взявшись за ручку, Джек повернулся к так и оставшемуся на коленях посреди ковра Джиму.       — Не скажу Биллу, что ты снова у него таскаешь спирт. Надоело мне слушать, кому нужнее.       Подпольщик скорчил доктору забавную рожицу и скрылся за дверью.