"А парус ладишь для чего?" "Для корабля Печали. Чтоб, крыльев чаячьих белей, Скитался он среди морей Под парусом Печали". У.Б. Йейтс
Они не понравились друг другу с первого взгляда. -"Финн" как "белый" или как "справедливый"? - спросила она с той неосознаваемой бесцеремонностью, какая вообще была для нее характерна. - "Эринн" как "Ирландия" или как "мои родители не придумали ничего оригинальнее"? - надменно заломил он светлую бровь. - Значит, "белый", - заключила она. - Держал раньше в руках что-нибудь подобное? "Когда тебя еще на свете не было, сопля зеленая!" - мог бы ей на это ответить Аодхфиннен. Но он предпочитал не тратить слов там, где поступки были красноречивее. Бесцеремонно выдернул из ее рук карабин и полупустой патронташ, зарядил обойму, вскинул ствол к плечу и, почти не целясь, пуля за пулей изрешетил подпрыгивающую от каждого выстрела жестянку. - Было бы достаточно и одного раза, - сказала она недовольно. - Мы бережем патроны. - Оно и видно, - презрительно фыркнул Финн, бросая винтовку назад. - Не фении, а экономки. Только передников не хватает. Глаза Эринн-Ирландии полыхнули. - Республика нуждается в каждом бойце, - сказала она, с трудом сдерживая гнев. - Иначе я бы с тобой не разговаривала. Финн послал ей воздушный поцелуй и, развернувшись на пятках, зашагал назад в сторону деревни. - Ну как? - спросил его провожатый, кажется, его звали Уильям. В том, как люди выбирали себе имена, не было никакого смысла, так что Финн вечно в них путался. - Я ей не понравился, - не стал скрывать он. - Ей никто не нравится, - успокоил его Уилл.***
Условие "жить и умереть как человек", под которым Финна сослали в этот медвежий угол, где даже медведей не водилось, вероятно предполагало "стараться сойти за человека", "завязать с людьми человеческие отношения" и, может быть, даже "наплодить байстрюков-полубожков с какой-нибудь смертной". Однако в планы Аодхфиннена не выходило застрять в человеческой оболочке на ближайшие лет сорок-шестьдесят. Формулировка допускала различные толкования, и он определенно предпочитал то, что вело к свободе наикратчайшим из путей. Благо, в Ирландии 1920-го года от рождества Христова, как нелепо считали свои скоротечные годы эти набожные овечки, люди жили не только для того, чтобы размножаться, и умирали не только от старости. Вряд ли Финну засчитали бы откровенное самоубийство, но смерть в бою ради высоких человеческих идеалов наверняка удовлетворила бы старого зануду Мананнана. В конце концов, именно за это его, Финна, и вытурили из Аваллона: за "бесцельную воинственность" и "дурь". Так что теперь Аодхфиннену требовалось лишь немного погеройствовать, дабы оправдать имя Справедливого Пламени, и можно возвращаться назад. Делов-то. Но оказалось, что не все так просто. В отличие от Финна, человечки совсем не рвались умереть побыстрее и были осторожны сверх всякой меры. Повоевав полгода в шести различных партизанских отрядах, Аодхфиннен не только не встретил желанную героическую смерть, но даже ранен ни разу не был. Люди, гордо именовавшие себя "фениями", были, в сущности, крестьянами, а никак не воинами. Финну стоило трижды подумать, когда он услышал о причине, вынудившей их взяться за оружие. Они желали не сразить заклятых врагов, не отомстить за смерть отцов и побратимов, не, наконец, покорить соседние племена и народы - они хотели вернуть себе свою землю. Землю! Крестьяне остаются крестьянами, как их не назови. Отряд Эринн О’Кэрролл был его последней надеждой. Говорили, она сущая бестия. Говорили, всю ее семью перебили у нее на глазах. Говорили, англичане начинают дрожать, едва заслышав ее имя. Много чего говорили. Вряд ли хотя бы половина была правдой, но для целей Аодхфиннена было довольно и четверти. Поэтому он бросил отряд Кэмпбелла (там наверняка решили, что он дезертировал - ну, и пусть думают что хотят!) и после долгих скитаний по голуэйской глуши наконец нашел, что искал. Помурыжив его для порядка (Кто такой? Откуда? Уж не протестантская ли он сволочь и не английский ли шпион?) и не найдя к чему придраться, люди О’Кэрролл дали Финну провожатого и отправили к "самой", чтобы та уже решила, брать или не брать беловолосого к себе в отряд. Из имевшей место беседы Финн заключил, что его все-таки взяли. Славно!***
Эринн было двадцать восемь. И последние четыре года она жила, чтобы убивать англичан. Если бы эти черно-пегие твари каким-то чудом перевелись на земле, она тут же пустила бы себе пулю в висок. В командовании республиканской армии ее считали сумасшедшей и делали вид, что этим недовольны. Эринн могла бы спросить, кого бы они посылали выполнять свои безумные приказы, если бы ее не было. Но Эринн не спрашивала. Она просто шла и убивала, убивала, убивала... Пока мертвые англичане не начинали ей сниться. Но даже это было лучше, чем то, что ей снилось в остальное время: синяки на маленьких белых ручках, ниточка засохшей крови под конопатым носиком, голубые глазки, слепо глядящие сквозь нее. Эринн просыпалась от собственных рыданий и долго кусала пальцы, стараясь подавить всхлипы и никого не разбудить. Каждому в ее отряде снились свои кошмары. Других она к себе не брала. Пока не появился беловолосый. У беловолосого была пуля в башке и гвоздь в заднице. На разведку он шел, как на прогулку, разве что не насвистывая, в бою пер под перекрестный огонь, однажды, стоя на стреме, пока товарищи грабили армейский склад, сцепился в беззвучной рукопашной с четверыми и - Эринн до сих пор не была уверена, что ей это не померещилось - свернул им шеи голыми руками. И при всем при этом он отлично спал, ел за семерых и зубоскалил по малейшему поводу. Вот и сейчас: - Опусти задницу, Уилл! Когда ты ее так соблазнительно выпячиваешь, тебя за милю видно. Будь я черно-пегим - ни за что не удержался бы. - Кайл! Ты чего там возишься так долго? Думаешь, огзис будут ждать, пока ты просрешься? Натяни штаны и пулей на вторую позицию! - Эринн! - Что?! - Я думаю, он мертв уже минуты две, кончай его фаршировать, вон за тем холмом еще свежие остались. - За собой следи, трепло! - Не дуйся, я любя. - Заткнись! - Слушаюсь, мой командир!.. Уилл, мать твою! Я тебе сейчас ее сам прострелю! ...У беловолосого была пуля в башке и гвоздь в заднице, но за те шесть недель, что он был с ними, в отряде Эринн не погиб ни один боец, они успешно выполнили двадцать боевых заданий и с лихвой восполнили запасы оружия и снарядов, так что теперь не приходилось трястись над каждой щепоткой пороха и можно было даже тренироваться в стрельбе по мишеням в свободное время. Но главное - что-то изменилось в самой Эринн. Она не знала, как и когда это произошло, но однажды, проснувшись на рассвете у погасшего костра и шепотом костеря задремавшего часового, Эринн неожиданно подумала, что война не вечна. И эта мысль почему-то не вызвала у нее отвращения.***
Аодхфиннен заигрался в войну за независимость. Это было неприятно признавать, но отрицать было бы тем более глупо. Да, поначалу он просто старался состряпать правдоподобную историю, чтобы после бессовестно, на голубом глазу впаривать ее Владыке Сида. Как он повстречал храбрых ирландских воинов, как рассказы о горестях, постигших их семьи и их страну, тронули Финново пламенное сердце, как он поклялся Блаженными Островами, что не оставит несправедливость без отмщения и, конечно, как погиб в праведной борьбе, заслоняя от пули своего брата по оружию. Или сестру. Не суть. Заслоняя. А потом он и сам не заметил, как праведный гнев перестал быть игрой и обратился в искреннее чувство. Как от рассказов о зверствах, чинимых черно-пегими на Изумрудном Острове, сами собой начали сжиматься кулаки. Как каждый в отряде Эринн О’Кэрролл стал его личной ответственностью, а сам отряд превратился из "бестолкового сброда" в "дружину Аодхфиннена", настоящую Фианну Эйринн. Вместо того, чтобы в подходящий момент сунуть голову под пулю, Финн теперь выводил из-под пуль сумасшедших ирландцев, словно позабывших о своей смертности. Упрямые, злые, огрубевшие, разучившиеся улыбаться, с каждым днем они делались Финну все роднее и все дороже. И больше прочих - сероглазая бестия, что дралась наравне с мужчинами, пела звенящим, в самую душу бьющим голосом и ни одной ночи не спала спокойно. С этим нужно было кончать! И чем быстрее, тем лучше. Их приютили на хуторе неподалеку от Кора Дрома Рушк, разрешив занять пустующий в эту пору сеновал и одну из шести покосившихся хибар, где Эринн устроила штаб и мастерскую. Близилось большое дело: в части действующей английской армии с инспекций ехал важный полицейский чин, услышав имя которого непробиваемая О’Кэрролл побелела, как мел, и потемнела глазами, так что из серых они сделались почти угольными. Даже не шепни ему Уилл очевидное, Финн и сам бы догадался: это тот самый палач, чьи руки были по локоть в крови ее семьи - любимого мужа, социалиста и революционера, жизнью заплатившего за свои убеждения, маленькой дочки, старых родителей. Информаторы сообщили не только точный путь следования названного чина, но и в каких казармах и в какие дни тот будет ночевать. Командование интересовалось, получится ли организовать покушение. Время поджимало, и по уму следовало бы сказать "нет", но каждый в отряде понимал, что это, быть может, единственный шанс, и Эринн от него не откажется ни за что. Штурмовать казарму своими силами отряд не мог - потому решили варить взрывчатку. Несколько снарядов с гремучим студнем в открытое по случаю июльской духоты окно - и дело с концом. Черно-пегие даже прочухаться не успеют, как они уже будут на другом краю острова. За день до предполагаемого приезда чина, посыльный из Дублина доставил все необходимое, и Финн, успевший обнаружить исключительный талант к изготовлению всего, что искрило, горело и взрывалось, вызвался сам приготовить студень. Остальные отправились на боковую пораньше - набираться сил перед большим делом.***
Умиротворяюще полыхали газовые горелки, грея водяную баню, смесь кислот и ваты медленно доходила до кондиции. Склонившись над столом, Аодхфиннен аккуратно запаивал стеклянные трубочки взрывателей и прикручивал к ним свинцовые грузы, время от времени помешивая свое варево, когда дверь тихонько скрипнула. Стараясь не мешать, Эринн аккуратно обошла стол и села напротив - наблюдать за процессом. Ей не спалось. Беловолосый даже не поднял головы. Он мастерил динамит увлеченно, чуть ли не со сладострастием. По крайней мере, что-то такое было в его озаряемом пламенем горелок лице, что казалось неуместным при изготовлении вещества, чье назначение - отрывать руки и ноги и обрушивать потолок на спящих людей. - Признайся, - сказала Эринн, - тебе плевать на Республику. Ты просто любишь войну. - Признайся, - в тон ей отозвался беловолосый, - ты далеко не такая мраморная статуя, какую из себя корчишь. - Почему ты не можешь по-человечески ответить ни на один вопрос, Финн? - рассердилась Эринн. - Может, потому что я не человек, - раздумчиво протянул беловолосый, не прекращая помешивать студень. - Может, потому что мне не нравятся такие вопросы. А может, - он убавил огонь, - потому что от твоих пламенных взглядов у меня кровь бурлит. На одно мгновение Эринн даже растерялась от такого нахальства, но быстро совладала с собой. - Ты меня не интересуешь, - остудила она беловолосого. - Говори себе это чаще, - посоветовал тот в ответ. Эринн испепелила бы мальчишку взглядом, если бы только взглядом можно было испепелять. - Ты наглый, бесцеремонный юнец, - сказала она. - Сколько тебе? Двадцать? Может, ты и хорош в бою, но до настоящего мужчины тебе еще очень далеко. Плечи Финна задрожали - он трясся от беззвучного смеха. - И что тебя так насмешило? - раздраженно спросила Эринн. Она намеревалась поставить беловолосого на место, а совсем не повеселить. - Я гораздо старше тебя, Эринн О’Кэрролл, - спокойно, даже как-то снисходительно пояснил тот. - И, вероятно, единственный "настоящий мужчина" из всех, кого тебе доводилось встречать за твою коротенькую жизнь. Не говоря уже о том, что я хорош не только в бою. Например, в постели я настоящий огонь. Эринн скрипнула зубами. - Уберешь все, когда закончишь, - сказала она и поднялась из-за стола. - Да, мой командир! - насмешливо отозвался беловолосый и отсалютовал взрывателем.***
Может быть, слухи о готовящемся покушении просочились за пределы ИРА, может быть, информаторы были ненадежны, может быть, дублинский посыльный вел себя слишком подозрительно, а может, англичане просто были законченными параноиками. Так или иначе, паренька, что привез им химикаты, арестовали на железнодорожной станции в Кора Дрома Рушк и допрашивали всю ночь. И, как это обычно бывает, когда тебя допрашивают черно-пегие, к утру он рассказал все, что знал, и даже больше. Где отряд находится, он, правда, понятия не имел, потому что Эринн тоже была параноиком, и передача "посылки" проходила на конспиративной квартире, хозяева которой ничего не могли рассказать, хоть у них и спрашивали. Впрочем, это было все равно: англичане точно знали, где бойцы бестии О’Кэрролл будут следующей ночью - и этого им было вполне достаточно. Каким-то лисьим чутьем Эринн заподозрила неладное во время дневной разведки и в последний момент переиграла весь план. Вместо того, чтобы пострелять черно-пегих под шумок, пока они будут носиться по горящей казарме с подпаленными задницами, отряд теперь должен был двигаться на юг, тщательно заметая следы, бомбы же Эринн бросит сама и догонит их через несколько дней. Отряд пытался возражать и был послан к такой-то матери. Послать Финна оказалось куда труднее. Эринн приказала скрутить придурка и волочь силой - Уилл и Оуэн чуть не остались без зубов, пытаясь приказ выполнить. Откуда в беловолосом бралась такая силища, никто не знал, но стало ясно, что поступать он будет так, как сам решит, и Эринн ему в том не указ. Вечером того же дня светловолосый парень и его ничем не примечательная спутница вошли в город со стороны трущобной застройки, неся в руках тяжелые на вид, но вполне заурядные корзины с овощами. По-видимому, они приехали к родственникам из деревни на последнем поезде. Так как экипаж им был явно не по карману, они шли пешком и, непривычные к городской суете, с любопытством озирались по сторонам. Потом улицы опустели, свечи и керосинки в окнах погасли, а ставни на верхних этажах распахнулись, призывая ночную прохладу и воров-домушников. У английской казармы было спокойно: трещали сверчки, перекликались часовые, то тут, то там вспыхивали огоньки неуставных папирос. Укрывшись в переулке по соседству, Эринн и Финн аккуратно вынимали и снаряжали бомбы. - Один свист - готовность, - в который раз повторяла О’Кэрролл, наблюдая, как Финн топит взрыватели в студенистой массе, похожей на ведерко соплей. - Услышишь - зажимай уши и считай до пяти. Два свиста - провал, берешь ноги в руки - и деру! Ты меня понял, беловолосый? - Угу. - Ты точно понял? - Свист - готовность, два - провал, - повторил Финн и вручил ей две килограммовые банки, снаряженные для метания. - Топай уже. Эринн смерила Финна подозрительным взглядом, но говорить больше ничего не стала, только кивнула на прощанье и пропала в темноте. Финну захотелось закурить. Это было тем удивительнее, что табак на него никогда не действовал, как и "жидкий огонь" - знаменитый ирландский виски. "Совсем очеловечился", - недовольно подумал он, и ловчее перехватил заряженные карабины. Потом раздался одиночный свист. Финн приготовился услышать адский грохот, с которым его варево разнесет полказармы... Но следом, через короткую паузу - еще один свист, почти сразу же захлебнувшийся в пальбе. Стреляли по меньшей мере десять винтовок, а то и больше. Финн отшвырнул ногой корзины и бросился на звуки выстрелов. Эринн лежала неподвижно, привалившись к стене спиной. Рядом с ней стояли каким-то чудом не рванувшие бомбы, должно быть, она успела поставить их как раз перед тем, как заметила засаду. Черно-пегие сбились в кучу. Они больше не стреляли - только переругивались, соображая, куда подевался весь остальной отряд О’Кэрролл и кому влетит, если такая хитрая засада пойдет коту под хвост. Это был самый подходящий момент. Схватить бомбы и, прежде, чем огзис сообразят, что произошло, врубиться в самую середину их беспечного сборища, разжать руки - и во вспышке всепоглощающего пламени расстаться с хрупкой человеческой оболочкой, высвободить свою истинную сущность, стать Белым Огнем и испепелить каждую черно-пегую сволочь в окрестности. А потом вернуться на Аваллон и плюнуть в рожу Мананнану за то, что вздумал шутить с ним, Неукротимым, такие дурацкие шутки. Но Эринн могла быть еще жива. Тяжело - вероятно, смертельно - ранена, но все еще жива. Аодхфиннен забросил карабины на плечо и кинулся к ней. Огзис, и правда, не успели ничего сообразить. Вот ирландская шлюха О’Кэрролл, булькая кровью, подыхает у стены казармы, а в следующее мгновение клочок ночи, чернее черного, мелькает перед глазами - и нет никого. Словно бездна разверзлась и поглотила ее без следа. Черно-пегие обшарили все подворотни и дома, но так никого и не нашли. Впору было обосраться со страха. Или вспомнить о бессмертной душе и сходить в церковь. Каждый выбрал что-то на свой вкус.***
Несколько пуль задели Эринн лишь вскользь, едва чиркнув по ребрам. Четыре вошли в живот, две - в легкое. Аодхфиннен весь перепачкался в ее крови, пока нес в укрытие, присмотренное заранее, на тот случай, если бы не удалось уйти из города стразу и пришлось бы пережидать дневные облавы. Она то приходила в себя, то снова теряла сознание, но была жива. Аодхфиннен чувствовал, как дрожит, колеблется пламя ее жизни, и старался не дать ему погаснуть. Не сейчас. Еще нет. В закутке пропахшего мазутом пакгауза, он уложил Эринн на собственную куртку и принялся лихорадочно расшвыривать ящики, под которыми они спрятали припасы и воду. Да, там точно была вода! Две большие фляги, Финн сам наполнял их. Они точно были там. Да где же они?! Эринн зашевелилась, вновь приходя в себя. Попыталась сесть, опираясь на руки. Аодхфиннен бросился к ней, придержал за плечи: - Сейчас, - сказал он и зубами выдернул пробку из фляги. - Потерпи немного. Плеснул в грязную ладонь прохладной жидкости, немного подержал ее в горсти, словно согревая, и поднес к губам Эринн. - Пей, - сказал он. Эринн недоуменно уставилась на него помутневшими от боли глазами, хотела что-то сказать, но закашлялась. Кровь, плеснувшая из ее рта, выкрасила воду в розовый. - Пей! - приказал Аодхфиннен и силой влил жидкость в ее рот. Потом еще. И еще. Горсть за горстью всю флягу. Когда он закончил, на Эринн не осталось ни одной раны. Куда там! Даже царапины не осталось. Прошел час. Тускло тлел фитиль потайного фонаря, разожженного Финном, в одиночку обустраивающим ночлег, пока Эринн молча, не шевелясь сидела там, куда он ее принес, и прижимала руки к животу. Она не произнесла за все время ни слова, будто разучилась говорить. Финн уже начал беспокоиться по этому поводу, однако, подумав, решил ее не торопить. В конце концов, не каждый день человеку, почти узревшему солнце Блаженных Островов Забвения, приходится свыкаться с необходимостью продолжать бренное существование в земной юдоли. Она еще неплохо справлялась. Однако час - это было уже слишком. Финн порылся в вещмешке и отыскал для Эринн чистую рубашку взамен той порванной, что была на ней сейчас. Подсел ближе, начал расстегивать пуговицы. Она дернулась так, будто он ее ударил, отбросила его руки. - Ты кто? - спросила она. От долгого молчания ее голос осип, так что Аодхфиннен скорее разобрал вопрос по губам, чем действительно услышал. - Ау, командир! - помахал он руками. - Головкой ударилась? Это я, Финн. - У меня было четыре дырки в животе! - рявкнула она мгновенно вернувшимся от злости голосом. - А ты напоил меня какой-то дрянью - и... и... Кончай выебываться! Кто ты, мать твою, такой?! Финн перестал улыбаться. - Аодхфиннен Справедливый Огонь, сын Муирне, дочери Тадга, сына Нуаду, из Племени Богини Дану, - представился он. - Так тебе больше нравится? - Аодх... Нуаду... племени... - попыталась повторить эту абракадабру Эринн, и тут до нее дошло: - Финн Маккул? - выдохнула она потрясенно. - Из "Фианны Эйринн"?! - Ну, да, и этот тоже, - не стал спорить Аодхфиннен, хотя на Аваллоне он вырвал бы сердце тому, кто посмел бы назвать его Мак’Кумалом - "сыном рабыни". - Тот, который дрался с великанами в Мойле?! - никак не унималась Эринн. - Не помню, но вполне возможно. - Тот, который спит в пещере возле Дублина и проснется, чтобы защищать Ирландию?! - Да-да, - раздраженно подтвердил Финн. - Ни в какой пещере я, конечно, не сплю, но суть ты уловила. Они еще помолчали. - Мне это снится? - с надеждой спросила Эринн. - Не-а. - Я спятила? Финн улыбнулся. - Многие сказали бы, что да. Но я с ними не согласен. - Значит, ты утверждаешь, что ты - Финн Маккул, хренов языческий бог? - Аодхфиннен, женщина! Белый Огонь. Ну, и долго же до тебя доходит! - И ты правда пришел спасти Ирландию? - Хм... Если я скажу, что правда? - Я выстрелю в твою наглую лживую рожу! Финн расхохотался. - Нет, я здесь не за этим, - вынуждено признал он, отсмеявшись. - Тогда зачем? Финн неопределенно пожал плечами. - Чего тебе надо, беловолосый? - Ты меня сейчас спрашиваешь или провоцируешь? - Провоцирую на что? - Чудно. Хочешь поиграть в недотрогу - давай поиграем. Я говорю тебе: "Эринн О’Кэрролл, на всем блаженном Аваллоне не найдется женщины прекрасней и желанней тебя!" Ты говоришь... - Убери от меня руки, псих несчастный! - Правильно. Я отвечаю: "Я - Неукротимый Огонь, женщина. Ты серьезно думаешь, что сможешь вырваться, если я сам тебя не отпущу?" Ты? - Финн! Что ты... Финн... - Шшшш... Иди ко мне, моя маленькая...***
Финн проснулся перед рассветом, укрыл своей курткой озябшую, жмущуюся к нему Эринн, и вышел на воздух. Ночь отступала, хотя судить об этом пока можно было лишь по утренней суете, постепенно охватывающей железнодорожную станцию. Спешили по своим делам вечно мрачные рабочие-поденщики в надвинутых на глаза кепках, грузчики, ругаясь, распутывали канаты у соседнего пакгауза, где-то недалеко гудел паровоз. - Здравствуй, дед, - сказал Аодхфиннен. - Углядел-таки! - Нуаду Серебряная Рука вышел ему навстречу, словно соткавшись из темноты, скомкал тут же ставший вновь невидимым плащ, огляделся, покхекал. - Мои смертные глаза тут ни при чем, дед, - пожал плечами Финн. - Не трудно было догадаться, кого именно пошлют меня отчитывать. - Ну, раз сам знаешь, что провинился, эту часть можно и пропустить. - И на том спасибо. - Ты ведь знаешь, что провинился? - Да-да... Мне сказали жить и умирать по-человечески, а я использовал свое пламя, чтобы спасти смертную, бла-бла-бла... Ну, использовал, что с того? - Смертным нельзя. - Все, уговорил. Больше не буду. - Больше и не дадут, Финн. Мананнан велел тебе возвращаться на Аваллон. - Придется ему подождать. Лет сорок. Или шестьдесят. - Не дури, Финн! - Всегда дурил, а теперь вдруг прекратить? Ну, нет. Нуаду застонал так, будто ему вновь рубили руку. Нет, пилили. - Знал я, что эта затея ничем хорошим не кончится! - в сердцах бросил он. - Ладно! Можешь взять с собой свою смертную возлюбленную. Как-нибудь разберемся. - Спасибо, конечно, - отвечал Финн, - но я еще немного повоюю. Огнестрельное оружие, дед, - это вещь! Попробуй разок, сам свой меч выбросишь. - Ох, Финн! В кого ж ты такой упрямый? В отца что ли? - Тебе виднее. Вы же с Тадгом на него Короля Ста Битв натравили. - Смертным... - ... нельзя. Сто раз уже слышал. Надоело. Нуаду Серебряная Рука в который раз подумал, что детей надо пороть. Плеткой. Пока не выросли такими вот упертыми, бестолковыми, непослушными... - Хорошо, - сдался он. - Можешь взять на Аваллон и свою Фианну Эйринн. Ты же этого добиваешься? Аодхфиннен улыбнулся. - Ошибаешься, дед, - покачал он головой. - Я же тебе уже сказал: хочу воевать. - Со смертными? - Да. - За смертных? - Да. - Но зачем?! Финн перекатился с носков на пятки, с пяток на носки, растрепал рукой и без того лохматую шевелюру, нахмурился, подбирая слова. - Мне тут рассказали одну легенду, дед, - выдал он наконец. - Будто я не умер у того брода на Бойне, а сплю себе в пещере около Дублина. И проснусь в час нужды, чтобы спасти Ирландию. - Но ты ведь не спишь ни в какой пещере, Финн. - Как знать, дед. Как знать...